Под ласковым солнцем: Ave commune!

– Да что же мне с тобой говорить! – выпалил Форос. – Ты даже не можешь представить, как мне влетело за тебя!

Монотонное повторение старой молитвы позволило успокоиться Давиану, сделало его дух крепче, и он смог поднять взор на глыбу металла, объятого огнём ненависти и негодования.

– Ох, ты попал, товарищ Давиан, ты попал! Попал! Я заставлю тебя читать проповеди о славе коммунизма двенадцать часов в сутки, без выходных, в канализации, среди тамошних рабочих.

– Разве так плоха помощь простым людям? – без дрожи, но с уверенностью прозвучали слова. – Я ведь помог больной женщине.

– Да, плоха, если они не разделяют святую идеологию коммунизма. Или ты не понимаешь? – умерив пыл, но всё ещё с гневом твердит Форос. – Да, ты не понимаешь и не хочешь понять.

– Так расскажите.

– Достойны спасения и помощи народной лишь те, кто встал на путь исповедания истин коммунистических, те, кто отвергли любовь ко всякому человеку, вне праведного общества, поскольку народ, объеденный единым воззрением постулатов равенства, настолько вознёсся в своём совершенстве, что не терпит тех, кто на него не похож в аспектах приверженности к идеологии.

– Это как? – голос Давиана немного окреп, и он теперь может спокойно говорить, подавив в себе шторм страха, но всё ещё чувствуя его гнетущее присутствие. – Позвольте вам процитировать Книгу Деятелей Партийных, главу первую, стих второй, раздел первый.

– Давай.

– «Партийный член наделён обязанностями праведными. Его волею твердо и неуклонно проводится в жизнь решения Партии, разъясняется массам политику Партии, строится укрепление и расширение связей Партии с народом, проявлять чуткость и внимание к людям, своевременно откликаться на запросы и нужды трудящихся».

– А-а-а, ты зацепился за нуждающихся. Но ты не читал комментарии к «Книге»? Нет, а там говорится, что нужно помогать нуждающимся из рядов тех, кто разделяет идеи коммунизма, – в голосе Фороса промелькнуло нечто похожее на больное самодовольство. – А как же Послания Первостроителей Директории Коммун? Там, в разделе первом, стихе тринадцатом говорится – «не протянешь ты руки помощи к тем, кто отрицает наши высокие воззрения на мир, ибо они во тьме блуждают, так пускай же в ней и погибнут поскорее, отчищая пространство для народа, проповедующего коммунизм».

Давиан поник. Он не может принять, что таков порядок вещей в Директории Коммун – не помогай неправильному, это плохо. В Рейхе хоть и есть свои еретики и преступники, но Империя не покидает их в голоде и холоде, всячески стремится наставить на путь своих воззрений на мир, но не стремится уничтожить физически, предпочитая ломать систему ценностей.

– И в этом суть?

– Да, – чётко и сразу отвечает Форос. – В этом наша правда и сила, наше призвание – вычистить землю для тех, кто истинно прав и утверждён в идеологии.

– Зачем?

– Потому что так требовал народ в начале строительства Директории.

«Звериная сущность дикарей» – подумал о людях Давиан, которые из-за ненависти и зависти пожелали устранять тех, кто им как-то не приглянулся.

– Нельзя тебя исправить… Рейх накладывает своё! – снова перешёл на крик Форос. – В тебя вложили столько времени, столько ресурсов. Ты мог стать великим партийцем, мог дать надежду народу Директории и Партии, что за стеной не все обречены на гибель, но мы ошиблись.

– И что же теперь? Меня осудят по справедливости? – вопросил Давиан, заведя руки за спину.

– Справедливый суд… твоя фраза лишь показывает, насколько ты невежественен в познании нашего мира. «Народный суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать, узаконить и учинять его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас»[11].

– Это откуда?

– Абзац третий, стих пятнадцатый, глава восьмая раздела второго «Собрания посланий партийцам от народных праведников».

– И что же теперь будет?

– Ты сам зачтёшь своё будущее, – напористо выговорил Форос. – Ну, давай же. Ты знаешь его.

– Наказание, которое мне назначит народ… согласно Книге Деятелей Партийных, главе десятой, разделу первому.

– Но Партия и есть народ, а посему она назначит тебе наказание по все строгости и мере проступка, о чём тебе будет сообщено позже, а теперь проваливай. И так без тебя работы много.

– Да, товарищ Форос.

Давиан как можно быстрее вышмыгнул за дверь, стараясь покинуть место, именуемое Великим Домом Партии, где и сосредоточен главой узел управления в Улье №17.

Идя по его узким коридорам, где средь дверей бесчисленных кабинетов можно встретить редкого человека или андройда. Всё серо и уныло, накрылось вуалью мрачности и безжизненности, а тусклые лампы лишь усиливают давление на сознание. Парень бредёт по бетонному полу словно пришибленный, дорога перед его глазами вытянулась, стала долгой и гнетущей, и он ускоряет шаг, чтобы как можно быстрее достигнуть выхода.

«Что же случилось с людьми в этой стране?» – ошарашенно спрашивает себя Давиан. – «Почему я раньше этого не видел… почему Пауль увидел это раньше? Почему?» – юноша и сам не знал, кому обращён был вопрос, к себе или к Тому, Кому он взмолился. В эти трудные времена, когда он выпал за борт Рейха и позволил окунуться в море чужеродных идей, его разум столкнулся со страшнейшим потрясением, крахом всех идеалов и теперь он ищет за что зацепиться, где найти спасение от алчущих зверей мира сего, к чему обратится, чтобы обрести мир на душе. Он понимает, что сейчас он похож на человека, который одной рукой пытается вытащить себя за волосы из болота, а другой лихорадочно мотает, чтобы найти могучую ладонь помощи, которая бы его вытянула из топкой трясины. И между тем, под треск сгорания прежних идеалов коммунистического общества, Давиан ощущает, что вся его душа медленно охватывается огнём тревог, жарким пламенем растерянности и незнания, что делать дальше. Он боится, как бы его душа не стала такая же чёрная, как у Фороса или в стремлении найти опору вновь не заполыхала огнём правд» Директории Коммун.

«Их души – в огне уже здесь, на земле, в огне ада, дорогу к которому они выложили античеловеческой идеологией ненависти» – подумал о партийцах Давиан, тут же спросив себя – «А я чем лучше?».

Парень нашёл выход из здания и как только он его покинул, тут же обдал холод. Ледяное поветрие северных ветров сковывает город морозным дыханием, и все партийцы оделись получше, накидывая меховые плащи и утеплённые штаны. Давиану же, в наказание нельзя этого носить, дабы он исполнил епитимью народного негодования.

– И что же делать? – звучит томный шёпот, подхваченный ветром и никем не слышимый из-за лихих и завывающих порывов.

Впереди всё тот же пейзаж серости и уныния, который Давиан не желает видеть, а поэтому натягивает капюшоне ещё сильнее, скрыв под покровом ткани образы, терзающие его сердце.

«Куда податься?» – спросил себя парень и побрёл по улице.

Рука снова стала подёргиваться от нервного тика, её мышцы чуть-чуть сжались он невралгических зажимов, но парень не обратил на это внимания. Настолько это стало для него обыденным, что он просто засунул её в карман и продолжил прогулку по улице, убирая взгляд с происходящего.

Где-то справа снова идёт делёжка чьего-то имущества. Три человека в серых одеждах изымают какие-то вещи у четвёртого, чтобы вовлечь их в процесс равного распределения ресурсов в Директории. Давиан же знает, что это просто воровство, обычное и неприкрытое.

Он не может смотреть на узаконенное воровство, поэтому переводит взгляд вперёд, но и там его ожидали прикрасы «прогрессивного» общества. Тридцать или пятьдесят партийцев слушают проповедь какого-то иерарха о том, как нужно бить тех, кто посмел вступить в «грех классовости», голося на всю улицу и разнося пламенные речи, от которых стынет кровь:

– Вы слышали, что нам повелевает Свод Правил Боевого Коммуниста? Проводите террор народный, бейте и избивайте любого буржуина, крестьянина или того, кто предался опиуму религиозному. Запирайте их в концлагерях и там обучайте коммунизму методами разными – от побиения до пыток и насилия над телами и душами.

Давиан протиснулся сквозь ряды столпившегося народа, чувствуя, как каждое слово «народного проповедника» режет ему ухо.

«Как можно быть настолько жестокими?»

После заданного вопроса Давиан напрямую увидел, как воплощаются заветы народа – около сотни человек, по-видимому, собралась вся улица, решать, что делать с одним-единственным, закованным в наручники человеком, подле которого стоят Народные Гвардейцы. Парень приглянулся и увидел, что это молодая девушка, лет двадцати двух, с пышным и чёрным волосом. Он подошёл ближе и узрел, как в прекрасных сапфировых глазах утихает рвение к жизни и власть над душой берёт отчаяние, смирение перед грядущим наказанием, а невообразимо прекрасное лицо отмечено печатью печали.

– Что здесь творится? – устало спросил Давиан.

– Девушка обвиняется в нескольких преступлениях, – ответил холодно народный гвардеец в чёрной кожаной куртке. – Она нарисовала на листе А4 корону путём применения карандаша, иначе говоря изобразила символ гнилого царизма, впадая в грех богемщины.

– И это всё?

– Так же она посмела отказать партийцам своей Соты в великом ритуале соития, тем самым поставив личный интерес, выше общественного.

Слова народного гвардейца ранят ум Давиана. Теперь, когда вся пелена прелестей с его глаз спала он видит, что страна, куда он мечтал попасть далеко не сказка, а скорее наоборот, воплощение старых грозных ветхозаветных времён.

«Чем бы тебе помочь?» – юноша знает, что он не может сказать – «вы не правы, отпустите её, поскольку люди эти сейчас закон Директории исполняют в полной мере» и единственное, что он может сделать, так это отстрочить наказание:

– Вы же знаете Собрание протоколов Мудрецов Народных и их повеления касательно народных судилищ, товарищи? – вопрошает парень, обращаясь к толпе.

– Нет, – все отвечают.