Ненормальные. 20 житейских историй

– Успокойтесь, разберёмся. Как вас зовут?

– Диана, – сообщила я, от волнения начисто забыв, что в документе значусь Евдокией.

– Так, – сказал врач и пристально глянул мне в глаза. – А фамилия?

– Козлова.

– Значит, Диана Козлова?

Тут я опомнилась и зачастила:

– Это я так называюсь, потому что мне имя Евдокия не нравится… Меня мама в честь дедушки назвала… – я запнулась, ощутив в своих словах что-то не то.

Доктор взял из стопки листок с надписью «История болезни» и начал на нём писать. Я похолодела и замолчала.

– Ну, что же вы? Продолжайте. Вас назвали в честь дедушки Евдокией…

Я всхлипнула и пояснила:

– Да, он был заслуженный мелиоратор, как Брежнев…

Психиатр напрягся и отложил авторучку. Санитар вытянулся по стойке «смирно».

Психиатрия в те годы стояла на страже государственных интересов круче, чем сейчас ФСБ. Я поняла, что зря упомянула имя главного государственного лидера всуе. Закрыла глаза, несколько раз глубоко вздохнула и сказала:

– Давайте, мы сейчас успокоимся и…

– Вы хотите, чтобы я успокоился? – ласково поинтересовался доктор.

– Нет, я хочу, чтобы вы… чтобы мне…

– Вы хотите, чтобы я помог вам успокоиться? И часто вы не в состоянии самостоятельно справится с эмоциями? – доктор ещё что-то черкнул и вдруг напористо спросил:

– Какое сегодня число? Быстро отвечайте, не думая!

Ха! Вы много знаете людей, способных быстро ответить на этот вопрос? Лично я никогда за числами не следила и время отсчитывала по оставшимся до стипендии дням. В голове закрутился арифмометр: стипуха пятого, до неё восемь дней, сейчас февраль… двадцать восемь дней… плюс пять, минус восемь… или нет?.. Да шут его знает, какое сегодня число!

В кабинете повисла нехорошая пауза.

– Ваш брат… – доктор перестал писать и посмотрел на дверь.

– Это не мой брат! – завопила я. – Он вас разыграл!

Доктор опять прищурился:

– Меня?

Ощутив, что встала на верный путь, я перестала всхлипывать и серьёзным, даже траурным тоном сообщила:

– Вас. И меня. Я покупала пирожок. Мне дали сдачу. Славка её стянул.

И, ловко обходя тему даты, добавила:

– Сегодня февраль, 1973 года, город Новосибирск, меня зовут Евдокия Николаевна Козлова…

Доктор задумался и кивнул санитару. Тот вышел и привёл Славку, который сел на стул и без предисловия покаялся:

– Извините.

– Так, – доктор постучал пальцами по столу. – Это ваша сестра?

– Нет, – я впервые видела Славика таким серьёзным и даже испуганным. – Мы пошутили, а прохожие не поняли и вызвали… Мы не хотели…

Доктор опять кивнул санитару, и тот развязал на мне «полотенца».

– Мы сообщим в институт, – грустно сказал врач, протягивая моему «братцу» студенческий. – Не думаю, что вас там похвалят.

Славка согласно мотнул головой и быстро выскочил вон.

– А вы, – доктор смотрел на меня сочувственно, но всё-таки как-то подозрительно.

– Вы уж определитесь, кто вы: Диана или Евдокия. Имя своё надо уважать. И фамилию, и отчество. И постарайтесь больше так не шутить.

– Да я сама жертва! Вы же видите! А-а-а… это? – я кивнула на «Историю болезни». – Это куда?

– Я подумаю, – сказал доктор и впервые улыбнулся. И улыбка у него была очень хорошая, добрая. – До свидания.

К счастью, никаких свиданий с психиатрами у меня больше никогда не было.

А имя своё я теперь очень люблю. И фамилию люблю. На Козу не обижаюсь, хотя сейчас меня, пенсионерку, уже никто так не называет…

НЕ УЕЗЖАЙ, ДОЧКА

Вялый как прошлогодняя картофелина, дядя Ваня сидел у гроба и силился осознать своё горе. Осознания не получалось. Лицо жены казалось чужим: сошли с него привычные строгость и недовольство, морщины разгладились, губы тронула безмятежная улыбка, словно покойница уже видела то Царствие Небесное, которого ей сейчас все желали, и радовалась ему.

В полумраке нудно бормотал поп, выли бабы – оплакивали Варвару. Мужики покашливали в кулаки, глухо переговаривались, сочувственно посматривая на вдовца.

«Ку-ку!» – выскочила из старых ходиков облупленная кукушка, отмечая очередные полчаса. Дядя Ваня вскинулся осовело, горестно вздохнул и снова поник на лавке, ссутулившись, зажав коленями клешнястые кисти рук. От выпитой с утра за упокой души самогонки, от сладкой ладанной духоты и монотонного гула голосов явь и сон смешались в нём…

Нет, не его это баба померла… Его-то лихая была – ух! Ураганом носилась, шумела, ругалась: «Шоб ты сдох с той водки, барбос!»… А сама вот… сама первая… И всё-таки это его Варька. Она точно такой, помнится, была – спокойной, ласковой, когда замуж выходила. Черт знает, как давно это было. Годов, поди-ка… сорок прошло… Аль поболе? Дядя Ваня прикидывает в уме, сколько они с женой вместе прожили, но сознание его уплывает, голова клонится, он задрёмывает и видит во сне юную Вареньку в красном платье, с розовым бантом в косе.

Отрез алого ситца и ленту шёлковую он Варе подарил, когда свататься пришёл. Перед первым боем так не волновался, как в тот день. Ей только-только восемнадцать набежало, а Ивану уже двадцать четыре. Он с войны готовым мужиком вернулся. Боялся – не пойдет за него девочка нецелованная. Но Варвара не то, что пошла – побежала, вприпрыжку поскакала! Такого жениха, как Иван Иванов, в ту пору не сыскать было. Ни у них, в деревне, ни в селе, ни даже и в городе не нашлось бы! Он ещё до войны на всю округу сапожным мастерством прославился – с раннего детства дед учил его обувь чинить. А как возвратился Ваня с фронта, от заказчиков отбоя не стало. Ну, и от невест, ясно дело, тоже. Он выбрал самую красивую – Вареньку Лапину. Летом сорок пятого во дворе вот этого самого дома свадьбу отгуляли.

В первую брачную ночь, как увидела молодая мужнин живот – в рёв ударилась. Иван ей тогда доходчиво объяснил: не плакать надо, а Бога благодарить, что осколок на излёте кишки разворотил, потому изувечил, но не убил. А шрамы снаружи – пузо рубцами так перекручено, что пупок на бок сполз – рубахой прикрыл, и порядок… Сорок восемь лет с той поры минуло. Вот же, как времечко летит!..

Соседки собирали поминки под руководством бабки Анны, такой же хлопотливой и громкоголосой, как её задушевная подружка Варвара. Закуску сообразили из хозяйских запасов, бражку и самогон свои принесли – уж чего-чего, а этого добра в любой избе, вне зависимости от времени года и политической обстановки, полный достаток.

Женщины жалостливо поглядывали на задремавшего дядю Ваню, хотя ещё три дня назад, наоборот, костерили его, как могли. Мол, живёт мужик, словно под водой сидит, ничего до него не доходит. Пенсию, не только свою, но и жёнину, как та ни спрячет, найдёт и на выпивку спустит. Но главное – бездельник, ремесло своё, руки золотые давно пропил. Вон как пальцы дрожат – только в бубен играть… Нинка не просто так из родительского дома сбежала. А ведь единственная дочка, поздний ребёнок…