Кружевные закаты

– И тем не менее вы пришли сюда.

Анна хмыкнула, но посмотрела на Виктора не без некоторого одобрения. Вечер рисовал на ее лице тончайшие отблески кружев, отдернутые от глади вод. Последующий путь до развилки, ведущей в разные стороны, они проделали молча, но не без удовлетворения присутствием друг друга.

«Какие манкие есть женщины – сами так и лезут на рожон… И смотрит как-то выжидательно, томно, словно если я проявлю настойчивость, она только для приличия станет возмущаться… А если даст от ворот поворот потом – с ума можно сойти», – размышлял Виктор, напряженно сидя на берегу реки раздетым по пояс и не обращая внимание на лакомящихся им комаров. Анна ничего подобного ввиду не имела, думая об этом слишком отвлеченно, чтобы это можно было назвать даже желанием.

63

Переминающийся дождь уступил затишью. Двор был обагрен липкой водой, и все дышало чистой сыростью и теплом. Дворовые мальчишки выбежали из-под укрытий в надежде помесить босыми ступнями размазанную размякшую почву.

Неистовый запах сирени мешал Анне сосредоточиться, бередил невозможность в свете обстоятельств купаться в красоте, когда после обеда она сидела в парке под тенью нежных лип и медленно, в какой-то умственной лихорадке, обдумывала все. За это время она привыкла, прикипела к Николеньке. Дико было думать, что придется жить без него, что жить вообще придется… Как неожиданно свалилась на нее весть, что мужа больше нет, как мучительно больно было от несправедливости этого известия, груза от него.

Дика, неправдоподобна, кощунственна была мысль, что он больше не появится просто так, без всяких слов, горячности и желания выставить себя в выгодном свете. Скромно-спокойный, всегда готовый прийти на помощь молча, без упреков… Как невыносимо жгли невысказанные слова, ссоры впопыхах и глупые обиды. Каким камнем тянуло прошлое и все гадости, сказанные ему в совокупности. Роняя слезы на блестящее платье, Анна думала, что ласковые проявления ее потонули в море неблагодарности и холодности.

Но обстоятельства не дали ей оплакать его с честью. Дело его гибели было настолько мутным, что не могло не ворваться в обитель ее горя. И эта грязь, эти пятна отравляли действительность, как нечто кощунственное, будили неудовлетворенность, злость на всех и вся. Анна не могла уже всецело сосредоточиться на своем горе, как того эгоистично хотела, залить потоком оставленной наболевшей нежности лучшее, что осталось в память о муже – их дочь… Растить ее в благочестии. Вот чего хотелось госпоже Литвиновой, молодой вдове. Она уже представляла, как состарится со своей девочкой, оберегая ее, чтя память об отце, выплачивая ему долг… Анна увлеклась, воображая себя почти юродивой, отказавшейся от физических радостей.

Но Илья, как злой гений, как грозное непримиримое пятно, вторгся в тихую женскую обитель облачных грез и растоптал их подобно хрупкому песочному замку.

– Вы должны уехать. Куда угодно, но убийцы брата я не потерплю, – холодно и просто сказал он без всякой жалости. Ему было безразлично, куда она пойдет, что будет чувствовать от разлуки с ребенком. Он вообще не понимал, что Анна может что-то чувствовать, не задумывался об этом.

Анна в безмолвии продолжала сидеть в одной позе и даже не посмотрела на деверя. Она понимала, что, учитывая его отношение к ней, можно ожидать подобного. Но до такой степени… Она была так слаба, что даже не могла в полной мере оценить масштабы грядущей трагедии. Как было сложно решать все самой, а рядом ни Ники, ни Яни, и некому ей подсказать, как быть… Впервые она подумала, что эти люди нужны ей были не только и не столько как близкие, поскольку их значение она понимала изредка во времена особых душевных просветлений, но и как путеводители… Во времена ослепления Дмитрием Мартыновым, за которые ей так гадко и пакостно было теперь на душе, она вообще не выдвигала на первый план кого-то кроме него. В сущности, один только первый план, занятый им, и существовал.

– Куда же я пойду? – отозвалась она словно из колодца, заострив на цинично держащем себя Илье тупые неживые глаза.

– Это не мое дело. Вы не имеете ни малейшего права распоряжаться имением моего брата, учитывая, как вы обращались с ним.

– Я отлично с ним обращалась.

– Неужто?

– Что я вам такого сделала? Вы ведь не о брате заботитесь… Вам охота истязать людей?

– Ошибаетесь, голубушка. Именно о нем. Пусть он был не слишком интересен мне как человек… Но валять в грязи честь семьи я не позволю. А, учитывая мою любовь к справедливости, вы уж последний человек, который имеет право на то, что осталось после Николаши.

– Я имею право на наследство как законная…

– Дорогуша, я предлагаю вам полюбовное соглашение. Вы исчезаете отсюда и катитесь куда хотите с небольшими сбережениями, которые я вам предоставлю. Вам ведь есть куда приткнуться? Вот и чудненько. В противном случае я скажу полиции, что вы причастны к убийству и выскажу все свои домыслы. Причем, как мне кажется, это и не домыслы вовсе.

Анна закрыла глаза. Происходящее представлялось ей как засасывающая черная бездна, на краю которой стояла и зловещее дуновение тины и гнили которой ощущала. Она видела людей из бедных кварталов, и они навевали на нее ужас. Но еще большим ужасом веяли каторжники… беззубые, с разодранной холодом кожей на руках. Оказаться там было выше ее сил, опуститься на дно и позволить обстоятельствам изуродовать свой образ мыслей, способность чувствовать и воспринимать возвышенное… желая лишь свободы, тепла, уюта, поломав мысли, выпотрошив их и оставив от прошлого лишь бледное их подобие. Не для того она жила, роскошь была потребностью, въелась даже в запах волос! Она не могла этого допустить. Это было безобразно, немыслимо, недостойно! Этого не могло случиться с ней! Анна покрылась испариной.

– Вы не посмеете, – обронила она, понимая, что, даже если ее будут пытать, не скажет она: «Я не виновна, мне дорог был Николенька». Она не станет унижаться перед этим человеком, который не поверит, и это будет оскорбительнее всего.

– Еще как посмею.

– По праву наследования я являюсь хозяйкой…

– К сожалению, это верно – я так и не смог убедить Николая, что оставлять все вам глупо. Но лучше уж вам немедленно переписать на меня состояние, чем отбывать наказание… Вы же не двинетесь за любовником, такие как вы обычно не спешат проявлять великодушие.

– У вас детей все равно нет…

– Будьте уверены, я найду, кому оставить состояние после смерти. Уж не ваше это дело.

– А как же моя дочь?

– Делайте с ней, что хотите. Не так уж достоверно, что мы с ней вообще родственники.

Анна не сказала больше ни слова, найдя в себе силы только уйти. Она хотела не бороться, а лишь скорее оставить дом, где ее так оскорбили. Пройдя наверх в свою опочивальню, она прошла мимо к детской, наклонилась над кроваткой мирно посапывающей Антонины, и ей стало чуть легче. «Моя спокойная малышка, – подумала она с нежностью, – Куда нам с тобой теперь?»

64

– Мне неловко было бы сидеть за столом, пока цыгане голосят над ухом, – посмеиваясь, бросила Янина входящему в столовую Денису, памятуя о вчерашнем вечере и ожидая, что он, как обычно, скажет что-то донельзя милое и мягкое, чем принесет ей удовольствие. И она сможет взяться за кофе и яйца всмятку.

– Николай убит.

Янина остолбенела, не успев закрыть глаза, чтобы вид у нее не стал страдающим, болящим. Глаза ее остались открытыми и были похожи на ледяные пораженные глаза статуи или, что хуже – мертвеца, застигнутого кончиной врасплох; рот приоткрылся.

– Кем… Когда?!

– Одним военным, жившим неподалеку.

– За что?..

Денис смущенно потер узким носом ботинка ковер.

– Анна знала его. Их подозревают в сговоре.

Янина не смогла ничего ответить, не смогла даже понять, насколько произошедшее отвратительно, если эти слухи правда, и что Николай Литвинов не заслуживает подобной участи. Пасть так… В такой грязи, мелочности… Немыслимо!

Слезы, которые он прочел, не обрадовали Федотова. Янина была так занята своими мыслями и переживаниями, что совсем забыла о своем добром Денисе, через ссоры с которым понимала все больше, настолько это благородный спокойный и добрый человек, и что она бы не смогла ни с кем другим скроить семью – была бы несчастна без свободы, без возможности проявлять характер. Словом, не испытывая никаких ограничений, она цвела.

Неловкой неустойчивой походкой Янина направилась туда, где нет людей, где боль притупится возможностью раскрыть ее в своей душе, не пятнаясь обо что-то постороннее. Где сладкая горечь и потаенная, сжигающая грусть дадут ей понять, что жизнь, как ни странно, прекрасна даже этим моментом всепоглощающего горя. Янина усмехнулась про себя, насколько ненормальна, раз чувствует радость за то, что имеет возможность ярче и полнее охватывать жизнь, пока дорогой ей человек готовится навечно лечь в землю.

Через вуаль воспоминаний пробивался матовый аромат быстротечной любви Николая, его волос, кожи, влажности глаз. Ее будоражил отблеск памяти счастья, которое он, не скупясь, дарил ей. Но разве не правильно он поступил, заботясь в первую очередь о своей благодати? Поразмыслив, Янина не винила его более, потому что всегда проповедовала торжество отдельной человеческой жизни над идеей. Неужели это живое существо, способное любить, улыбаться, закрывать глаза от яркости заката, никогда больше не проснется? Мысль эта была вопиюща, Янина не могла принять и осмыслить ее. Он был так молод и красив!

– Яня, ты думаешь, мне приятно видеть, как ты убиваешься по этому человеку? – сказал Денис после долгих расспросов жены, почему он хмурый, испытывая стыд и облегчение.

Федотов вдруг вспомнил, что в самом начале их долгих перепутанных отношений он искал милую отзывчивую девушку. Янина из-за категоричности не казалась такой, поэтому он чуть не проглядел ее. Ей доставляло удовольствие сначала пакостить, выплескивать на него раздражение, а потом извиняться. Потому что она знала, что навеки спаяна с ним и навеки будет любить его своей благодарностью. Потом же она упоенно извинялась, плача и кляня себя во всех смертных грехах. Вся жизнь с ним походила на захватывающую игру, и Янина была несказанно рада этому, ибо всегда считала брак рутиной.

Яня успокоилась и вдруг вспомнила, что ее не озлобляло, что ее никто не гладил по голове в детстве. Но это не значило, что в ней не тлела потребность быть любимой.

– Ну что ты, радость моя, – как могла миролюбиво сказала она, дотронувшись подбородком до его волос. – Всего лишь жаль мне его личность, его молодость… Человека хорошего, венец творения мне жаль. Не будь таким узколобым и пойми.

– Попытаюсь, – улыбнулся Федотов.

65

Золотисто-травяное пряное сияние с привкусом специй было разлито по полям, по земле, усеяно опавшими ослабленными белыми лепестками.

Яня металась и хотела «увидеть кровь этого человека у себя на пальцах». Денис тряс ее, вразумляя, что ее пошлют на каторгу, и ему придется ехать вслед за ней, а Анна и Тоня останутся без поддержки, девочка вырастет дикой.