Кружевные закаты

Один из палачей невольно подумал, что хорошо все же, что отменили публичные казни. Слишком у этих троих изможденный вид – худые, изморенные сыростью и допросами. Уж ему ли не знать, как их проводят. Только девица чересчур… Просто волком смотрит. И прежде убийце не по своей воле, не способному даже осознать, что он творит, доводилось видеть исступление перед смертью, но мало кто настолько резал глаза. Рыдали, находились почти в беспамятстве, были отрешенными от внешнего мира, истово молящимися. Но ее он запомнит – такое неуемное выражение жажды жизни и одновременно боязни потерять честь, запросив пощаду. Понял это даже неискушенный в книжной премудрости работяга, добывающий пропитание несколько иначе, чем другие.

Тяжело Алине Крисницкой далась легенда о себе. Порой, захотев даже проявить слабость, не могла она предать возведенные собой же идеалы поведения. И ни разу не мелькнул в ней закономерный вопрос: «А для чего я держусь так?» И любили, и сочувствовали бы ей больше, если бы она проявляла больше чувства. Уж так повелось на Руси – слабых и ранимых жалеют и пытаются помочь; сильных побаиваются и потихоньку злорадствуют.

Взойдя на эшафот, затравленным смертельно тоскливым взором Алина обвела рабочих, столпившихся у подножия, медленно, точно каждое движение вытягивало из нее последние силы, повернула голову на хрупкой шейке к брату. Ее застигло сосредоточенное, едва не беспечное выражение его лица. Если бы она не знала, что и его временами одолевали сомнения, ни за что не поверила бы в это сейчас. Только вздувшиеся жилы на шее Кости позволили ей предположить, что он некоторым образом боится тоже. Строгий лик, ни кровинки, и даже, ей богу, по старой привычке Крисницкая готова была поспорить, что брат даже мимоходом улыбнулся. Несносный человек, так она и не осилила разгадку его натуры! Беременная возлюбленная, которая, должно быть, пропадет без них, угроза смерти, растоптанная в клочья семья и репутация, а он улыбается, кивает ей и как будто хочет выкрикнуть: «Все хорошо, дело наше живо! За нами придут такие же сорвиголовы».

Пока Алина пыталась запечатлеть последние мгновения жизни, к осужденным, покряхтывая, направился поп. Это привело ее в чувство. Вложив в свои слова все презрение к религиозному мракобесию, Крисницкая ледяным тоном, не забывая об уничижающем взгляде, отказалась поцеловать крест. Вид огорченного подобной ересью священнослужителя, явно сочувствующего смертникам, и позабавил и уколол ее. Не получилось Алине быть такой, какой ее хотел видеть Костя – продолжением себя. Здравый смысл вмешался в его грандиозные планы. Константин же, по всей видимости, воспринимал происходящее не как конец всему. Он думал: «Молодец сестра, держится», а не: «Бедная девочка, ей бы еще жить и жить». Впрочем, одним из девизов молодого Крисницкого (он был мастаком выдумывать всякие громкие фразы и восхищался произведенным, пусть только на самого себя, эффектом) было: «Если террористы будут жалеть себя и близких, они и добьются ничего». Он сам это придумал… Или стянул откуда-то.

Крисницкой невыносимо было чувствовать бессилие перед необратимым. Приговор читали слишком долго. Видно, еще одна из их омерзительных штучек. Кто-то из близких мужчин сказал ей однажды, что ожидание смерти страшнее, чем она сама. Доселе ей не приходилось проверить точность этих слов. Впрочем, все вдруг стало безразлично Алине. Наблюдая за трясущимся от агонии Василием, она чуть не пожалела его. Но прежде, чем зарождающееся чувство сострадания к брату по несчастью охватило ее женское сердце, которое она вечно топила в очерствении, Алина вспомнила, что это он виноват во многом больше, чем она, поскольку не только не соблюдал осторожность, но и подвел товарищей. Всегда ведь она знала, что не следует давать ему этот шанс! Что же изменилось? Выскочила доброта, о которой она и не подозревала?

Наконец, веревка оказалась в непосредственной близости от их господских шей, Василий затрясся, по его щекам, отдающим зеленью, прокатились не слезы даже… Прозрачные точки. Константин по – прежнему находился в нирване, к которой, видно, приучил себя.

Девочка, на которую смерть матери и своеобразие отца наложили свой уродливый отпечаток, не могла знать, к чему приведет ее желание жить и творить. Право на ошибку ей никто не предоставил, никто не сказал, как все может обернуться. Она оказалась выплюнута жизнью и предоставлена сама себе в праве калечить свое существование. Жаль, она поняла все слишком поздно. Жаль, что брат не предупредил, завлекая красноречивыми лозунгами и распространяясь о возмездии лишь как о необходимой мере. Алина, ощутив суровую бечевку, колющую и сдирающую ей кожу, вообразила, как она вдребезги разносит ей позвонки. Ее чуть не стошнило, она попыталась думать об отце… Но получалось представлять лишь червей, а затем невероятно высокое голубое небо первой весны, которую она запомнила. Крисницкий всегда так ненавязчиво, но очевидно выражал дочери свою беспредельную любовь… «Папа, папочка, хоть бы увидеть тебя еще раз, попросить прощение и сказать «люблю». А, впрочем, он знает. Скрипучая речь отца отдавалась в ее голове. Последним, что успела подумать молодая женщина, было ослепляющее чувство раскаяния и сострадание к отцу, который остается один с дурнем Борисом. Его отрадой ведь была именно она, на что она столько раз пеняла ему! И права отказалась – нельзя делать другого смыслом и центром своего существования, не выдержишь его потери… Должно быть, лучше стоило воспитывать сына.

Барабаны забили угрожающую тревожную мелодию, раздражающе молотили уши, нагнетая панику и не давай прочувствовать в полной мере последнее мгновение. Алина неистово зажмурилась и попыталась представить, как сжимает руку брата. В эту же секунду, удивленные тем, как это быстро настало, все трое сорвались вниз. Алина не мыслила уже ничего, пока дергалась, повиснув на гнилой веревке. Всеми мыслями она была за гранью, хоть и не верила, что там может быть что-то интересное. Константину показалось, что он слышит хруст собственных костей, пробравшийся по его телу. Через мгновение и для него наступила вечная темнота.

41

Андрей не мог так же беспечно, как в прежние тягучие времена, просто войти в дом благодетеля, дабы сообщить Крисницкому, что двое из его детей повешены. Он так надеялся на мирный исход дела, что так и не рассказал правды, опасаясь за здоровье старика.

– Что это ты такой ошпаренный? – шутливо, хоть и насуплено спросил его Михаил Семенович, даже не поприветствовав.

Крисницкий вальяжно полулежал в кресле и пил кофе с присущей ему истинно аристократической не вычурной элегантностью, наблюдая, как крестьянские дети собирают под мансардой цветные камешки. Крошечная чашечка в его руках аккуратно ложилась на блюдце.

– Вот бы обзавестись внуками… – мечтательно протянул он и помрачнел. – Только вот мне это не грозит.

Почему Крисницкого вдруг прошибло на сентиментальность и любовь к детворе, не смог объяснить даже он.

– Отчего же? – Андрей почувствовал, как под плотным костюмом его прошибает холодный пот.

– Сам ведь знаешь – Алиночка скорее уйдет из дома, чем согласится «на кабалу» … Сущего бесенка я вырастил, Андрюша.

Андрей приоткрыл рот и несколько мгновений стоял неподвижно. Наконец, Крисницкий, повернувшись к нему, заметил выражение его лица и обеспокоенно спросил, в чем дело.

– Отец, – разрезал тишину Борис, – произошло нечто неприятное. Скорее, даже ужасное.

Андрей покосился на младшего хозяйского сына. Что заставило его открыть рот? Обычно он молчал долго и насуплено, не участвовал ни в каких диспутах и не проявлял ни к чему абсолютно никакого интереса, поэтому никто и не пытался разговорить его, считая зачастую элементом декора чудака Крисницкого.

– Что же? – резко отчеканил Крисницкий.

Андрей невольно подумал, за что Михаил Семенович так обращается с сыном. Борис из-за прилежной, но не дающей результаты учебы в столичной гимназии объявлялся дома редко, и Львов крайне мало его знал. Сейчас он обитал дома из-за болезни, которую сам себе выдумал. Учебное заведение его находилось неподалеку от особняка Михаила Семеновича, поэтому младший Крисницкий мог позволить себе это. Конечно, если бы даже Борис Михайлович жил под отчим кровом постоянно, это никоим образом не способствовало бы их сближению, поскольку человек, подобный Борису, вообще ни с кем не мог сблизиться. Были у него приятели, да и те увязались за ним от нечего делать. Или же из-за того, что им так же не с кем было вращаться.

– Отец, – терпеливо и очень тихо продолжал Борис, не выдавая никаких следов волнения, – Алину и Константина казнили после пребывания в Петропавловской.

Борису, в сущности, просто хотелось, чтобы отец увидел, как сестра порочна, он не пытался доставить ему боль. Опасаясь, что Крисницкий не поверит словам, сын со скрупулезностью одержимого застилающей остальную жизнь идеей ограниченного мальчишки готовил подтверждение. Он не мог понять, что, даже если бы Крисницкий узнал все о своей девочке, он никогда не отрекся бы от нее, оправдывая каждый ее шаг и желая лишь помочь.

Через несколько минут, опомнившись от абсолютного обездвижения, посеревший от внутренней боли, Крисницкий пытался спуститься с веранды в сад. Андрей замер поодаль, не решаясь даже помочь, поскольку чувствовал вину, с которой не мог справиться. Неожиданно его осветила безумная на первый взгляд идея… Львов глубоко вздохнул, обеспокоенно покосился на старика и, решив не тормошить его, или, быть может, испугавшись, велел запрягать лошадей в Петербург.

42

Через несколько месяцев поседевший Михаил Семенович Крисницкий с упоением нянчил крошечную девочку, дочь Светланы. Мать ее окончила свой земной путь через несколько дней после разрешения дочерью. Недуг ее так и остался загадкой. Ну да мало ли чем болеют заключенные…

– Это ни хорошо ни плохо, это необратимо, – распевал Андрей, уговаривая Крисницкого посвятить себя внучке.

Кому еще осталась нужно существование этого сухопарого колючего старика?

– Жизнь – стечение обстоятельств, она редко зависит от нас. Наш путь, наш выбор – да, но не судьба окружающих, тех, кого мы любим. – Андрей пытался говорить спокойно, а сам все вспоминал слова Алины, обращенные к нему, последнее, что он слышал от нее.

Через всю жизнь Михаила Крисницкого проходили утраченные иллюзии, он давно привык, поэтому не онемел от горя, не слег и не начал роптать.

– Андрюша, иди к черту со своими утешениями. Жизнь моя кончена, – сурово и совсем бесцветно ответил Крисницкий.

Каким-то младенцем он хочет заменить ему Алиночку… Однако погодя старик сдался – взяла верх порядочность. Что же, его внучка будет скитаться по приютам?! Придется, конечно, пройти столько, ведь его сынок – недоросль так и не венчался с той девушкой. Какой позор, если бы он только знал! Почему они так не доверяли ему, ничего не рассказывали? Не так уж он глуп… Больно. Одинокий старик остался с маленькой девочкой, чья судьба могла бы сложиться иначе, но вряд ли стала бы лучше, будь ее родители живы.

– Она была солнцем моей жизни.

Михаил Семенович осекся на предвкушении того, что вот-вот на лестнице послышатся летящие шаги Алины, и она, запыхавшаяся, румяная от утренней прогулки, вбежит в столовую и с размаху кинется на стул, повелительно ожидая трапезы и насмехаясь над чем-нибудь, над чем вполне можно насмехаться, или вовсе отмалчиваясь, считая общество домашних слишком мелким для ее великих идей.

– А я, отец? – с бессмысленной надеждой спросил Борис, бесшумно сидящий рядом и даже, казалось, не дышащий.

– Ты… ты не любил ее. А должен был. Как можно было знать ее и не любить?

– Она забирала всю твою любовь. А я, единственный сын, оказался в стороне из-за упертой буйной девчонки!

Крисницкий удивленно, но беззлобно посмотрел на сына, который везде умудрялся казаться невидимкой. И удивленное волнение отца быстро сменилось умиротворенностью. Вместо того чтобы упрекнуть Бориса, он изрек:

– Смирись. Это все, что остается людям в ситуациях, подобных нашей, – сам того не ожидая, Крисницкий почти точно воспроизвел слова Андрея.

Хроническая неудовлетворенность действительностью в Михаиле Семеновиче приняла паразитирующий масштаб. Если раньше его трогали остатки былой деятельности – политическая ситуация, воспитание детей, то теперь лишь спокойствие и желание ласки подогревали его. Внучка никогда не станет для него тем, чем была дочь. Но он сможет стать чем-то для нее.

Поблизости от сопящего комка тепла Михаила Семеновича волновало другое. Что, если Марианна захочет отобрать внучку, последнее, что осталось у него? Кто знает, насколько мстительны бывают молчаливые женщины. И насколько саднящими оказываются под конец жизни былые любовные раны, когда за отсутствием действия и невозможностью проникнуть в жизнь детей, которую те с досадой закрывают, приходит блажь думать, что все могло обернуться благодатнее.

43

Андрей не знал, как жить после всего, что пронеслось неожиданно, сразу затрагивая все своей необратимостью. Если раньше приоритетными были для него свои горести, то теперь одна мысль о том, что какое-то время ему вообще плевать было на весь выводок Крисницкого и неудавшуюся невесту, жгли его священным огнем собственной совести. Несколько недель после казни он находился в апатии. И раньше не был он особенно жизнерадостным, но всегда представал перед окружением довольно деятельным. Его существование ему самому без тех, кто ушел, казалось невероятно мелочным. Как неприкаянный, бродил он по кристально убранным комнатам, куда не суждено было уже прийти им, ушедшим, канувшим. Сознание этого наполняло его душу такой болью, что Андрей останавливался и подолгу вглядывался в окно, силясь разобрать в нем что-то и не видя ничего, кроме облупленных холодом рам и задвижек.

Отношения со стариком Крисницким не восстановились даже после всех хлопот Львова, чтобы тот получил внучку. Какая-то преграда встала меду ними, без боли они не могли уже беседовать, хоть никто и не ставил никому в упрек неверное поведение в те страшные дни.

После первых недель оцепенения Андрей с удивлением отметил, что тоскует по Алине больше, чем по Светлане. Должно быть, она потрепала его чувства своей выходкой, или чувства эти были не столь сильны… Они ведь не особенно подходили друг другу, но он закрывал на это глаза, поскольку был ослеплен ее чарующими манерами.

В конце концов, Андрей уехал и пытался утешить себя новыми романами, зачастую со старыми знакомыми. Скоро он неудачно женился на одной их тех девиц, которых Алина презирала настолько, что порой не могла удержать себя в рамках. Во времена ее холодного презрения и скрежетания сквозь зубы какой-нибудь гадости Андрей порой задавался вопросом, что это – зависть оттого, что она никогда не сможет, да и не захочет принадлежать их миру, или негодование, что она действует, а остальные лишь сидят на своих шелках и всячески тормозят прогресс, отодвигая женщин от свободы обратно в глубь предрассудков, при том будучи вполне довольными сиим обстоятельством.

Жена его оказалась мила, обходительна, со всеми всегда вежлива, созывала в их дом половину города и каждому могла сказать остроумное словцо. Хорошо вела хозяйство и любила детей. При мысли о детях Андрей привычно покрывался холодным потом, ибо понимал, что с наводнением его дома этими крикливыми глупыми существами его относительная обособленность и остатки независимости полетят к чертям. Ночью, ощущая спокойное дыхание жены и наблюдая за ее здоровым сном, Львов уносился мыслями в не столь далекие времена и все думал, думал о том, можно ли было что-то изменить. Отчего он не понял сразу, как далеко зайдут их намерения? Вспоминал он так же губы Светланы, мягкие кудри Алины… Что это были за девушки! И почему он был таким дураком?

44

Марианна Лиговская была уверена в священной обязанности дать понять Крисницкому, что пальцем не пошевелит ради его дочери. Кончина сына к ее собственному удивлению не отразилась на ней столь пагубно, как могло вообразиться. Вовсе не так, как выскребла Крисницкого потеря дочери.

Мало кто был посвящен в то, что госпожа Лиговская смогла добиться кратковременного освобождения Кости, пока тот еще не окреп после пожара. Она надеялась, что за время, проведенное с матерью, он немного образумится и найдет возможность не угодить за решетку, сотрудничая с властями. Но Марианна действительно недооценила сына, потому что, быстро разгадав намерения прародительницы, он без тени упрека и истерии с повинной вернулся к жандармам. Тем не менее, не сделав ничего для дочери Крисницкого, Марианна по-своему злорадствовала, чувствуя мрачное удовлетворение, хотя сама боялась этих чувств. Хотя, стоило признать, эффект от сговора с Алиной вряд ли был бы больше.