Кружевные закаты

А Крисницкая, на которую свалилось подобное доверие, не могла разобрать, что чувствует острее – бешенство или страх. Алина понимала, что подобную ответственность больше возложить не на кого, что начатое доделать необходимо, пусть даже для собственной совести. Что она может? Почему у Кости с шутками – прибаутками это получалось безболезненно? Ответственность вкупе с усталостью и разочарованием в деле, за которое она взялась так рьяно, сделали ее еще задумчивее и резче. Впрочем, Костя не был таким уж гениальным полководцем – до сих пор они работали в тандеме, а лидерских замашек проявлять у них не было шансов.

В трудной ситуации Алина и Светлана не нашли ничего лучше, как позвать на пряники Андрея. Причем Виригина и Львов по – прежнему опасались говорить друг с другом, озвучивая свои соображения через Алину. Вернее, их озвучивала только Светлана, Андрей все больше отмалчивался и мрачнел.

– Если в месиво нашего дела попадут случайные жертвы, как тот парень, связавшийся с Костей, они будут мучиться… Мучиться обязаны и мы, – тихо сказала Светлана. – Представь, что у кого-то семьи… Почему прежде мы не задумались над этим?! Почему думали, что все будет чисто?!

– Мы ведь не хотим гибели непричастных, своих же… Подумай, несколько случайных жертв, но зато сколько спасенных… И потом, он знал, на что шел, брат ведь не обманывал его.

– Когда, кем они будут спасены?

– Потом, с годами, если нам не повезет, после нас придут такие же. Наше начинание не будет напрасным. Понимаешь, каждый из нас отдаст жизнь за дело, так пусть эти люди тоже отдают.

На этом месте Андрей, которого Алина знала столько лет, непременно произнес бы, что это неплохое затуманивание разума недалеким новобранцам, но, несмотря на свою ограниченность и кажущуюся простоту, этот нехитрый способ неизменно работает. Он был отвратителен во времена этих проповедей, не терпящих возражений. Да будь он проклят, этот Андрей! Отчего неизменно его мысли набатом отдаются в ее памяти и поныне?! Но, вопреки раздраженной готовности Алины, Львов продолжал отмалчиваться.

– Но они не хотят быть с нами, они нас боятся… – отозвалась Светлана уже спокойнее.

– Не хотят?! Как они могут быть в стороне, такое творится под нашим носом! Вот те, кто находится в стороне, истинные преступники, а не мы!

– Оно не будет напрасным… Но нас все равно уничтожат? – со слезами спросила Виригина, решив вернуться к безотчетному распылению себя.

В том, что ее успокаивали, пусть даже так, было что-то приятное.

– По-человечески относиться надо к народу своему, тогда не будет кровопролития на каждом шагу! – в отчаянии на то, что собеседник, которому она так верила, с ней не соглашается, выкрикнула Алина. – Несколько случайных жертв… А сколько людей, невинных людей погибает от рук самого даже доброго императора? В сотни раз больше, – продолжила она немного тише.

– От рук любого властителя, не обязательно императора, – пробормотал Андрей. – Издержки власти. Если не тираны и не безответственные тупицы, не ценящие человеческую жизнь.

Подумав, что собеседница, как всегда, оказалась дальновиднее ее и нашла, чем крыть, Виригина все же пролепетала:

– Мне так страшно, – и испуганными глазами уставилась на Алину.

Та без промедления отвесила ей пощечину и сама схватилась за голову. «А мне не страшно?!» – силилось донести ее лицо, оставаясь безмолвным.

– Ты что делаешь? – воскликнул Андрей, встрепенувшись.

– Все равно пропадать, – срывающимся от волнения голосом ответила Алина, присмирев. – Все прахом!

– Все настолько плачевно? – мрачно произнес Андрей скорее утверждающе, чем вопросительно.

– Вы ничего не можете, не понимаете! Смотрите только на меня, как на бога… А я ничего не могу! Надо менять национальное сознание. Убийство не поможет.

– А возможно ли это вообще?

– Что?

– Что что-то поможет… – протянул Андрей, недобро сверкнув глазами.

С грубой силой Алина вскочила с места и заперлась в своей спальне. Медленно, словно не понимая, что нужно предпринять теперь, Алина застыла возле кровати и неприкаянно смотрела на отблески уличных фонарей на неизменно белоснежных простынях. Затем, трогая рукой шею, она сползла вниз и что есть силы заплакала. Всегда лила слезы она только от смеха, а теперь рыдала и пеняла себе на это. С ног до головы поросшая броней, она так хорошо научилась искоренять в душе все мешающие обстоятельства, что ужаснулась, насколько перестала уже быть человеком со слабостями. Неугодные и просто опасные чувства стали глуше, тусклее. Всю жизнь она сама себя ломала, отдаляла людей, которые ее любили. При Андрее особенно приходилось умирять порывы, опасаясь насмешки, опасаясь выглядеть глупее, чем была. Слишком страшилась госпожа Крисницкая увидеть неодобрение в его чертах, это вросло в нее. Теперь Алина захотела проявлять больше чувств, быть живее, естественнее, как Светлана, и опасалась, что перечеркнутые годы с самого отрочества не позволят ей этого.

35

– Никогда не видела тебя такой разъяренной! – сообщила ей Светлана, недовольно покосившись и ожидая извинений или раскаяния, дабы не портить впечатление.

– Значит, ничего ты обо мне не знаешь, – хмуро отозвалась Алина, не повернув даже головы.

– Да что с тобой, в конце концов?!

Происходило объяснение на следующий день. В доме кроме них находилось несколько соратников, не стоящих, по избирательному мнению Алины, внимания. Да все, кроме них с Костей, не высказали ни одной дельной мысли за злосчастный последний год. К чему вообще они занимались этим? Должно быть, это соответствовало моде, как будто прогрессивному течению среди студентов. Теперь же польза их открылась Крисницкой со всей четкостью – на них можно было в виде истерики выплеснуть накопившееся неудовольствие.

Алина Михайловна практиковала подобное в первый раз, но чувствовала, что это поможет. Нарастающая обида на глупость окружающих и какая-то непокорная злость не оставляли ей выбора, не давали покоя. Алина не в первый раз подумала, что не так уж хорошо все время сдерживать себя, подавлять негативные эмоции, казаться и быть спокойной. Дрожь души, обиженная растоптанная дрожь, грызла ее. Зная, что желаемое поведение доставит всем только хлопоты и негатив, она чувствовала, что не может сдержаться, да даже если бы могла, не захотела, настолько сильным оказалось эгоистическое желание сделать окружающим так же плохо, как было ей самой. О том, что они не виновны, она не заботилась.

– Да как вы не понимаете, карта наша бита! Костя нездоров, а без него я не знаю, как быть, я ведь… Как я могу указывать кому-то, что делать?!

«Как я могу указывать кому-то, что делать, если сама с собой не в силах совладать? Лидеры не сомневаются, не плачут». Несмотря на вскочившую недавно ненависть к брату, она нуждалась в его твердой руке.

– И что же теперь, бросаться на всех? Даже когда на душе неспокойно, ни к чему так держать себя, это не выход, – попробовала приструнить ее Светлана. – Хочешь ты или нет, ты будешь вести нас вперед. Ибо крепче тебя никого не осталось. Да и не было, должно быть.

– И мне было бы намного легче доделать все без вас, вы только отвлекаете меня.

Никто ничего не ответил ей на этот раз. Все с молчаливым упреком стояли перед Крисницкой, каждый думал: «Мы столько прошли вместе», – но никто не потрудился озвучить свои идеи. Годы, богатые внутренним содержанием, научили их порицать молча.

36

Холодеющий ноябрь длинной спутанной чередой гнал по небу грузные облака. Сладкой печалью отдавались в сердце последние дни до промозглого снега, сыплющегося с неба и заметающего все вокруг. Обожженные морозом растения не выпячивались больше не затертой зеленью своих клейких листочков. В неблагополучном квартале Петербурга, из всех щелей которого сочились помои и выглядывали подернутые оспой и сифилисом лица тех, кому в жизни повезло меньше, чем барчукам, собравшимся здесь, произошло столкновение нескольких личностей. Ветер злым волшебником яростно дул по улице, унося с собой радость. Облака клубились в сыром небе сизым дымом, а дождь покалывал стекла близлежащих домов.

Алина Крисницкая с молчаливой решимостью дождалась Светлану и Василия Лискевича.

– Ты все же привела его? – покосилась на последнего Светлана, когда они, наконец, соединились, а Алина непререкаемо ответила:

– Нам нужны новые смышленые союзники, раз мы остались без головы.

Светлана онемела, а Василий, сощурившись, смотрел на предводителя.

– Едва ли мы осилим это вчетвером, когда один болен.

– У нас есть безмолвные помощники, пусть делают свое дело.

– Но в случае чего схватят не этих анархистов, а нас…

Алина взорвалась.

– Я дала тебе шанс не для того, чтобы ты наводил здесь страх! Если что-то вам не угодно, милости просим прочь отсюда! Организация наша большая, но, пока эти пустобрехи раскачегарятся, сколько воды утечет? А мы должны уничтожить этого подлеца до того, как нас арестуют. Впредь наука им будет не задевать наших.

Когда Виригина, обидевшись и допытывая сама у себя, отчего Алина стала столь раздражительна (уж ее положение было серьезнее), Василий вновь пытался свести разговор к своим чувствам.

Алина подумала, посмотрела на Василия, его поросшую волосами родинку на его шее, отчего ее начало мутить, затем на блеклые выпуклые глаза. Подумала, что, хоть он в отличие от всех остальных и оценил ее, и, возможно, понимал лучше других (со своего видения, считая ее человеком, которому вообще чужды чувства, что придавало ей в его глазах романтично – героический ареол девушки, отказавшейся от всего во имя идеи), она не может отдаться ему даже под угрозой навечно остаться старой девой. Не изведать сполна всей прелести любви… Пусть так, зато не придется попирать собственные идеалы. Да, она уже хотела испытать перед дышащей ей на ухо смертью все, но лучше оставить это задумкой, чем необходимостью потом стыдливо прятать глаза и думать: «Зачем я сделала это?» Сам Василий ни на йоту не верил в их дело, всего лишь следуя за Алиной и желая, быть может, заодно получить по заслугам славы и уважения. Если бы она разгадала его, ее мятежная душа, любящая народ и взывающая к справедливости, была бы невероятно рассержена и разочарована.

– Нет, негоже нам отвлекаться на то, что так любят слабаки, которым нечем больше занять себя.

Алина подумала, что лукавит беспардонно, сама пытаясь верить себе, надеясь, что, обернутые в правдивую для ее натуры обложку совладения с собой, эти слова станут, наконец, правдой. Но он, похоже, поверил.