Оценить:
 Рейтинг: 0

Парижская трагедия. Роман-аллюзия

Год написания книги
2023
1 2 3 4 5 ... 30 >>
На страницу:
1 из 30
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Парижская трагедия. Роман-аллюзия
Танели Киело

Париж. 1799 год. Франция приходит в себя после Великой французской революции. Жестокий и неуловимый маньяк одну за другой вырезает самых прекрасных девушек Парижа.В это же время благородный полицейский и юная красавица из влиятельной семьи влюбляются друг в друга, но все вокруг складывается против их счастья. Отец девушки против их брака, а маньяк стремится добраться до прекрасной парижанки, но есть и другие, более темные силы, которые пытаются помешать этой чистой и бескорыстной любви.

Парижская трагедия

Роман-аллюзия

Танели Киело

© Танели Киело, 2023

ISBN 978-5-0059-8113-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Париж, 1779

Глубокая ночь накрыла Париж. Облака затянули небосвод, как мутная тина, покрывавшая вонючую речку, так стремительно спешащую к Сене. Тьма сковала город, но в этом районе столицы Франции тьма была всегда неотъемлемой частью жизни.

Здесь было тихо. Непривычно тихо. Только где-то вдали слышались громкие голоса и звуки музыки… и еще один звук. Легкое, но частое постукивание по мостовой, и оно становилось все отчетливей.

Дома на берегах Бевра стояли так плотно, что казалось там, и кошка не пролезет, но вдруг меж ними проскочила тень. Не останавливаясь ни на секунду, вдоль зловонной речки бежал маленький мальчик лет семи. Он был очень худеньким, бледная кожа обтягивала скелет, казалось, он вот-вот сломается, но он бежал легко и быстро, на ходу смахивая слезы с лица. Кучерявые черные, как смоль волосы падали ему на глаза. Несмотря на прохладную осеннюю ночь, мальчик был босиком, а из одежды только короткие черные штаны из грубой ткани и домотканая серая рубашка. Он бежал будто бы не видел куда. Просто бежал. Его ноги легко ступали по влажным камням, нечистотам и животному жиру, который уже просто въелся в камни этой жуткой улицы. Вонь стояла страшная, но мальчик не замечал всего этого. Он бежал, а в голове звучало только одно: «Шлюха! Чтоб ты сдохла! С меня довольно!»

Мальчик бежал вверх по Рю-Муфита, но мыслями он был в другом месте. В маленьком прогнившем домике с одним единственным окном. Он сидел, забившись в угол и обняв колени, и дрожал всем телом. Стол, стоявший возле окна, перевернулся, стеклянная бутылка, пролетев по всей комнате, разлетелась об стену, медный горшок для испражнений, следом за бутылкой, ударился об стену и с жутким звоном закружился на полу, мать, всхлипывая и закрывая лицо, металась по всей комнате и тонким от страха голосом повторяла: «Умоляю. Не надо. Пожалуйста. Я не виновата. Умоляю». Но ни один из этих звуков не был так страшен, как тот, что рвался из груди пьяного разъяренного отца. Этот звук был похож на звериный рык – низкий, полный ненависти, а сам человек на огромного взбешенного быка. Его здоровые руки, плечи и грудь поросли жесткими черными волосами, голова была лысая небольшая, а нижняя челюсть слегка выпирала вперед, придавая ему еще более устрашающий вид.

Мальчик точно знал, что за этим всем последует и потому не смел шелохнуться.

– Ты шлюха! ГРЯЗНАЯ ШЛЮХА! Ты что думаешь, я не вижу!?

– Умоляю! Я ничего не делала! Умоляю!

– Умоляешь!? Умоляешь!? – брызжа слюной, отец бросился к матери и схватил здоровенной ладонью ее за подбородок и притянул к себе, тяжело дыша ей в лицо винными парами. – Это глаза твои умоляли красавчика Жака залезть тебе между ног! Ты думаешь, я полный дурак и не вижу? Не вижу, как ты смотришь на него!?

Отец все сильней сжимал лицо своей жены. Глаза матери, полные страха, все сильней выдавались вперед, губы надулись, а щеки покраснели.

– Умоляю. Пожалуйста. Мое лицо, – еле выдавила женщина.

– Лицо? Лицо?! – отец со всей силы толкнул жену на пол. – Конечно, кому же ты будешь нужна, если я тебя изуродую? Ты ведь у нас красотка. Так может в этом вся проблема? Сейчас поправим. И посмотрим, как ты будешь дальше глазки строить. Сука!

Отец метнулся к тюфяку, набитому соломой, и вытащил из-под него свою бритву. Мать, скуля как собака, забилась в угол, закрывая лицо. Отец схватил жену за волосы и поволок к окну, куда падал неяркий свет входного фонаря. Мать билась, как в конвульсиях, пытаясь вырваться, но, когда отец раскрыл бритву, свет ласково, как поцелуй, прошелся по стали, как будто подмигнув, мальчику, и мать оцепенела от ужаса. Отец, кипя от гнева, прислонил острее к ее щеке и на, идеально ровной белой коже проступила кровь, как тонкая красная нить.

Мальчика перестало трясти, и он отпустил колени, заворожено глядя на родителей с открытым ртом. В нем не было страха. Скорее ему было любопытно, что же будет дальше. Он смотрел на кровь, и она смотрела на него.

Отец тяжело дышал, закрыв глаза, но, не опуская бритву и мать, которая уже лишилась чувств. Через мгновение он выронил бритву и отпустил волосы жены. Голова матери и бритва почти одновременно коснулись пола. Отец сидел на коленях, закрыв лицо руками, и громко дышал. Его лицо сильно покраснело, то ли от вина, то ли от ярости, то ли от того и другого. Все его тело сильно трясло и даже казалось, что он плачет. Но когда отец убрал ладони от глаз, в них была лишь ненависть.

– Шлюха! Чтоб ты сдохла! – он резко вскочил на ноги и бросился к двери. – С меня довольно!

Мальчика охватил ужас. Нет. Он не боялся, что отец примется за него. Он испугался потерять того, кого любил больше всех на свете. И он бросился к отцу.

– Папа! Нет! Не уходи! Пожалуйста! – он обхватил насколько мог мощный торс отца и тот замер. Он посмотрел в мокрые от слез глаза сына. – Пожалуйста! Не уходи! Хочешь, убей ее, но не уходи! Папа!

После этих слов скулы отца презрительно дрогнули и он, грубо оттолкнув сына обратно в угол, молча, вышел из дома, оставив дверь скрипеть на ночном ветру.

Мальчик еще долго сидел и смотрел на открытую дверь дома, как будто провожая отца, и вдруг он почувствовал, что ему не хватает воздуха. В груди все сдавило. Вонь от Бевра просочилась в его легкие, глаза начало сильно щипать. Кашляя до рвоты, он поднялся на ноги и бросился следом за отцом.

И вот он бежит вверх по Рю-Муфита, а в голове только одно: «Шлюха! Чтоб ты сдохла! С меня довольно!»

Через десять шагов улица заканчивалась, и мальчик свернул за угол, как вдруг налетел на кого-то, отшатнулся назад и, поскользнувшись на животном жире, опрокинулся на спину. Перед ним, как будто не замечая столкновения, стоял странный человек – это был молодой парень лет восемнадцати, худой, среднего роста. На нем был насыщенно-фиолетовый (непривычный цвет для этой части города) потрепанный временем с дырками от моли и местами прожженный плащ с черной подкладкой, а голову венчала черная шляпа-цилиндр (английская мода, а англичан французы не любили с давних пор), черные прямые волосы обрамляли лицо, концами почти касаясь его плеч. Но не экстравагантная одежда приковала внимание мальчика (к странному вкусу поэта-неудачника, известного на всю округу, люди уже привыкли) и даже не мертвенная белизна кожи, не высохшие потрескавшиеся губы, а глаза. Глаза были черными, как два колодца, и совершенно пустыми, лишь изредка в них пробегал фиолетовый огонек.

Мурашки пробежали по телу мальчика. Испуганно, не отрывая взгляда от живого мертвеца, он поднялся на ноги. Казалось, поэт не замечает его, как и все что вокруг. Сын кузнеца стоял, как статуя и только теперь мальчик заметил, что с его руки капает что-то темное и густое, темными каплями орошая мостовую – кровь.

Не смея делать резких движений, мальчик, не поворачиваясь к нему спиной, медленно обошел застывшего поэта и только потом бросился прочь. Он вернулся домой только к рассвету. Дверь в дом так и была распахнута настежь.

Глава 1. (По лезвию бритвы)

Париж, 1799

В этот день Собор Парижской Богоматери был полон людей. Их было так много, что заняты были не только скамьи, но и проходы. Народ толпился кучами по всему храму. Кто перешептывался, кто молился, беззвучно двигая губами, кто плакал, а кто, молча, слушал детский хорал, но все без исключения были напуганы и встревожены.

Несмотря на солнечное утро, в храме было темно и его зал освещали полторы сотни свечей, расставленные вдоль периметра. Тени от огня двигались и, казалось, что изображения на иконах тоже ожили. Солнечные лучи, попадавшие в витражное окно над самой крышей, разбивались об цветные стекла, и на западной стене образовывали радужное свечение. Тяжелые готические стены самого величественного парижского храма еще больше нагнетали обстановку. Любой человек чувствовал здесь себя ничтожной букашкой. Наверное, так и было задумано изначально. Как только переступаешь порог храма – невольно осознаешь, как ты мал и беспомощен, что над тобой кто-то есть, кто-то или что-то более великое, чем человек – Бог.

Напряжение в воздухе можно было пощупать рукой. Хорал из детей в девственно белых одеждах звучал, как музыка ангелов:

– Сын, Отец и Дух Святой,
Мы преданы вам всей душой.
Только вера греет нас,
Мы рядом слышим смерти глас.
О, Господь, Всевышний наш,
Мы верим, что нам сил ты дашь.
Ты не мог о нас забыть,
Мы только верой можем жить.

Нельзя сказать, что парижане самый верующий народ, но, когда людьми овладевает страх, и понимание, что здесь они бессильны, невольно они ищут защиту в ком-то или чем-то более могущественном. И чаще всего этим кем-то становиться Бог. Выходит, что страх порождает веру. В это самое время за пределами Франции, один из любимцев народа, Наполеон Бонапарт ведет войну. Его армия продвигается все дальше и дальше в жгучие пески Египта. Много мужчин покинули Париж, дабы сыскать честь и славу под знаменами Бонапарта, но еще больше просто пошли вслед за кумиром. Популярность Наполеона растет и потому директория предпочла отправить его подальше, но это только укрепило любовь французского народа к молодому капитану. Люди переживают за него, за своих мужчин, что рядом с ним, но они уверены, что Наполеон позаботится о своих солдатах, как о родных.

Да, шла война, но ни это стало причиной столь большой популярности божьего храма в это воскресное утро. Центральные улицы Парижа омыла кровь. Кровь пяти красавиц, девственно чистых и очень богатых. Первое убийство произошло более двух месяцев назад. Дочь первого секретаря директории была найдена на центральной площади с перерезанным горлом. Тогда это вызвало гнев общественной элиты. Они много собирались на заседания, долго обсуждали, как найти и как наказать убийцу, кричали, что просто так этого не оставят, что виновного достанут из-под земли. Они выступали с громкими заявлениями на той самой площади, где нашли тело, толкали длинные красивые речи, и народ им верил. В общем, как часто это бывает, они больше болтали, чем делали. В отличие от убийцы – он тем временем перерезал горло красивой шестнадцатилетней Аннет Жевье. Она была так молода и красива, ее любили все, кто знал. Она каждый раз, прогуливаясь по саду, собирала цветы и плела венки, которые так изящно украшали ее каштановые локоны, она была дочкой самого известного парижского адвоката Августа Жевье.

С этого момента разговоры сменили направленность. Было установлено, что обе девушки убиты одним и тем же оружием – опасной бритвой, что давало повод считать эти преступления делом рук одного и того же человека. И теперь народ гадал – было ли это случайностью или это все же серийный убийца.

Высшие чины, пытаясь успокоить остальных, утверждали, что это просто совпадение. Обычные граждане же, уповая на сходство и отсутствия мотива убийства, убеждали, что это серийный маньяк. Ну, как обычно бывает в спорах народа с чиновниками, народ оказался прав, и пока люди спорили, бритва коснулась еще одной безгрешной шейки – фонтан перед домом банкира Бевуа, окрасился в пурпурный цвет. Да, именно такого цвета становится вода, когда в нее попадает, девственная артериальная кровь. Дочь банкира была не менее прекрасна, чем предыдущие две жертвы, но, когда ее труп достали из фонтана, едва ли ее можно было считать таковой – тело все посинело и вздулось. Примечательно то, что тело пролежало в воде всю ночь.

Но Андре Бевуа отличался от родителей остальных жертв. Он не стал распыляться на публику, а прямиком пошел к капитану полиции. Он в грубой форме потребовал немедленно отыскать убийцу, на что капитан сказал, что сделает все, что в его силах, и он не соврал. Он действительно ничего не мог сделать. Жертвы есть, убийцы нет. Ни следов, ни мотива, ни даже звука. Искать маньяка дело крайне затруднительное, особенно в таком городе, как Париж. Здесь любой им может оказаться – сосед, галантерейщик, брадобрей и даже родственник. Парижане живут за счет того, что пускают друг другу пыль в глаза и потому никто не может быть уверен, что хорошо знает какого-либо человека. Да и как искать того, для кого единственной причиной для убийства является внешность? Поэтому полиция выбрала один-единственный, пусть и не весьма действенный для убийцы-тени, инструмент – установили комендантский час – после заката было запрещено выходить на улицу, и организовали патрули по основным улицам Парижа.

Но, как оказалось, патрули и убийцы ходят разными маршрутами, потому что уже на следующий день судья верховного парижского суда сжимал в своих объятиях истекающую кровью пятнадцатилетнюю дочь и плакал в парик. Четвертое убийство. Паника вынудила людей на решительные действия – они заперли своих дочерей в домах, а сами, вооружившись топорами, вилами и прочим рабочим инвентарем вышли на подмогу полицейским патрулям. Со времени начала войны, большая часть мужского населения, в том числе и полицейских, отправились за Бонапартом.

Но и этих мер оказалось недостаточно. Чем больше распалялся народ, тем с меньшей периодичностью маньяк отвечал им убийством. Еще бритва не остыла от крови судейской дочки, как убийца опять нанес удар – племянницу председателя и члена директории нашли аккуратно лежащую между кустов белых роз в саду за зданием советов. Несмотря на комендантский час, домашний арест и панику в городе, юная Жули, не смирилась с лишением свободы, к которой так привыкла, и, выбравшись через окно в кухне, она отправилась в сад мечтать о принцах и единорогах, но там ее ждал кое-кто менее приятный.

1 2 3 4 5 ... 30 >>
На страницу:
1 из 30