Превратности судьбы

Мы с папой сходили туда пешком. Оставили мои документы в школе. Устроил он меня жить у одной старушки за небольшую плату. Договорились, что я буду неделю жить в деревне у бабушки Агафьи и от нее ходить в школу, а на выходной приходить домой. С сентября началась моя новая школьная жизнь.

В школу в основном приходилось ходить пешком, иногда кто-нибудь на телеге или санях подкинет, но это бывало редко. Один мальчик тоже издалека ходил в школу из Соленого, ему даже еще на шесть километров дальше надо было добираться, чем мне. Иногда мы вдвоем шли, а больше приходилось мне топать одной.

Отец иногда провожал меня километра четыре до леса, потому что зимой на полях наметало огромные сугробы, и он протаптывал мне среди них тропинку. А поля пройдем, и в лес я заходила уже одна.

В лесу на дороге было значительно меньше снега, потому что кроны деревьев, росших по обочинам, соединялись в вышине. Сомкнутые высоко над головой, верхушки сосен, лиственниц и кедров превращались в гигантскую крышу – арку.

Иногда зимой, когда стояли самые лютые морозы градусов за пятьдесят, отец колебался, дойдем до леса, он неуверенно спрашивает: «Рая, может быть, вернемся?».

Но я чувствовала, что, ему не очень хотелось, чтобы я возвращалась обратно, и я говорила: «Нет, я все же пойду».

Неширокая дорога, на которой с трудом разъехались бы две телеги, уходила глубоко в дремучий лес. Идти одной было страшно до жути, но я твердо знала: учиться надо!

На моем пути очень часто попадались маленькие шустрые зверьки, похожие на белок, только полосатые, с любопытными мордочками, совсем как детские игрушки. Это были бурундуки. Волчьи следы много раз видела. Это тогда не очень пугало, казалось чем-то будничным. Рыжих лис видела живьем. Часто длинные цепочки лисьих следов тянулись прямо по дороге. Следов всяких было много. Почему-то огромные отпечатки лап, гораздо больше волчьих, встречались и зимой. Медведь-то ведь зимой не ходит, а следы были оставлены очень крупным хищным зверем.

Описываю отцу дома, какие это были странные следы, а он говорит: «Да это, наверное, матерого волка следы».

Иногда из чащи доносилось свирепое рычание. Попадались на моем пути большущие лоси, значительно выше лошади, с огромными раскидистыми рогами.

Местные жители говорят: «Если увидишь сохатого, не беги, прижмись к дереву и стой тихо. Они особенно опасны весной, когда идет гон».

Оружия у ссыльных не было, собак не держали, охотой занимались только местные жители, да и то немногие, поэтому зверья не пуганного по тайге ходило много.

Мы вставали в четыре часа утра, а в пять я уже выходила из дома и шла прямо на урок, не заходя к бабушке Агафье. Первое время так уставала, что насилу волоклась, потом привыкла. Учителя знали, какой трудный путь мне пришлось преодолеть, и не спрашивали меня в этот день.

Было и много хорошего в моих продолжительных прогулках. Я ощущала свежее дыхание раннего утра. Видела волшебные восходы солнца в разное время года и огромные поля диких цветущих тюльпанов. Там очень много разноцветных тюльпанов весной. Меня поливал весенний серебряный дождь и осыпал осенний листопад. Я знаю, как вкусно хрустит снег под ногами.

Бабушка Агафья

Иногда в хорошую погоду я приходила домой на Времянку из Иркинеево и посреди недели, уж очень голодно было у бабушки Агафьи. Она не из жадности меня не кормила, а просто жила так, как привыкла жить и готовила, так как делала это всегда.

В теплое время года старушка еду готовила на костре во дворе. Капусту или картошку крошила в суп на кирпичиках, лежащих на земле, и курица, пробегая мимо, могла заглянуть в чугунок и вытащить клювом приглянувшийся кусочек. В капустном супе иногда попадались седые старушкины волосы или куриные перья. Я человек брезгливый и когда, несмотря на голод, отказывалась от такого угощения, бабушка считала, что я привередничаю.

«Где ты выросла, что такая привереда стала, где ты научилась-то этому?», – удивлялась она.

Иногда бабушка Агафья одна отправлялась на рыбалку. У нее даже была лодка. Она ставила сетку на речке Иркинеевке. Почему-то всегда ночью. Возвращалась с рыбалки под утро усталая, подол длинной юбки был совершенно мокрым. Выловленную рыбу она клала на два-три дня в теплое место. Когда рыба начинала вонять, посолит ее немного и ест. Ей нравилось, чтобы рыба была с душком. А мне нет.

Дома, я рассказывала маме о кулинарных пристрастиях бабушки. Она посмеется и старается приготовить мне что-нибудь, что можно взять с собой, чтобы хотя бы на пару дней хватило.

У бабушки Агафьи было трое детей: две незамужние дочери и сын, молоденький еще совсем паренек, жили все они отдельно. Иногда, когда дочери и сын заходили навестить ее, бабушка наливала в большую железную миску простоквашу, ставила на стол чугунок с вареной в мундирах картошкой, и они дружно хлебали простоквашу, заедая очищенной от кожуры картошкой.

Это в начале пятидесятых годов происходило, немного времени после войны еще прошло, поэтому не жировал народ.

Поев и облизав ложку, сын убирал ее за голенище сапога, рабочим круглым концом вверх, а дочери тоже облизав свои ложки, вставляли их в специально прибитый к стене держатель с ячейками. У каждой ложки было свое собственное отверстие и еще одно лишнее для гостевой ложки.

Однажды бабушка Агафья открыла большой кованый сундук, стоявший в комнате, и начала вытаскивать оттуда наряды своей молодости. Я даже как-то по-другому ее увидела.

Первым вытащила приталенный розовый костюм из парчи с ажурными кружевами, как в исторических фильмах про старинную жизнь. Роскошный костюм: длинная широкая юбка и жакет, плотно облегающий фигуру, с пышными фонариками рукавов у плеча.

«На, померяй», – великодушно предложила она.

Но мне ее наряды были велики, я маленькая ростом, а бабушка высокая.

Как-то зашла ее младшая дочь Дуся, я попросила ее примерить костюмы бабушки. Очень ей шли эти наряды. Дуся была высокая, статная, круглолицая, как большая часть чалдонок – коренных сибирячек. Один из этих костюмов она забрала себе.

«Вот в этом я замуж выходила», – грустно произнесла бабушка Агафья, держа в руках самый светлый наряд.

Одежда, конечно, слежалась и помялась от долгого хранения в сундуке, попахивала плесенью и прелью, но сшита она была из дорогих тканей, отделана воздушными, ручной работы кружевами. Бабушка Агафья в молодости видимо была большая щеголиха.

Она рассказывала, что замуж вышла в богатую семью. Да это и по дому было видно. Окна высоко от земли расположены, по четыре окна на каждой стене, в доме очень просторно.

Там все дома на один лад устроены: прихожая – сени, кухня и довольно большая комната.

На кухне недалеко от двери расположена русская печь с широкой лавкой, чтобы на нее можно было лечь, напротив – стол, а под ним большой ящик с решеткой – курятник. В таком курятнике иногда и с десяток кур зимой жило, курятник чистили, но куриным пометом попахивало все равно.

В комнате стояла кровать за пестрой ситцевой занавеской, лавки по всем стенкам, дощатый стол внушительных размеров посередине, тяжелый деревянный сундук с выпуклой крышкой и коваными металлическими украшениями. Слева на стене висела большая, черная, деревянная рама, в ней размещалось множество мелких семейных фотографий. В правом от окна углу – небольшой иконостас с темными ликами икон. Лампадку, висевшую перед ним похоже давно не зажигали.

Дом старый, но добротный, построенный на века, он принадлежал мужу Агафьи. Муж ее на фронте погиб.

Некогда большое хозяйство вывелось, не было у нее ни кота, ни собаки. Одна старая курица осталась.

«Не могу я ее зарезать, рука не поднимается», – сокрушенно говорила бабушка.

Курица, несмотря на преклонный возраст, выглядела неплохо, перья ее торчали в разные стороны, придавая облику легкомысленную пушистость. Летом она бодро бегала по двору, добывая себе пропитание. Я не припомню, чтобы старушка ее летом кормила. Зимой курица сидела в курятнике под кухонным столом.

Курица была настолько стара, что давно забыла о своем главном предназначении – нести яйца, и бабушке Агафье приходилось яйца покупать в деревне и сдавать их в приемный пункт. За эту курицу бабушка должна была сдавать в качестве налога семьдесят яиц в год.

Одна из дочерей бабушки Агафьи Клава долго не могла в Иркинеево найти работу. Однажды она отправилась со мной на Времянку в надежде, что может там ей что-нибудь подвернется. На Времянке Клава познакомилась с молодым мужчиной по имени Володя, он прибыл в ссылку из Ленинграда. Парень был Клаве под стать: красивый, высокий, видный. Они стали вместе жить, им выделили лес, и они довольно быстро построили на Времянке двухквартирный дом совместно с другой молодой семейной парой. Клава забеременела, у нее родился мальчик.

Она как-то пригласила меня к себе домой в гости.

Мы с Клавой играли с малышом и вдруг она спрашивает: «Ты ничего странного не замечаешь у моего мальчика?»

Я отвечаю: «Нет».

Она стала водить рукой перед лицом сына, а он совершенно не реагировал на ее движения. Он оказывается, слепым родился. Очень мне стало жалко и ее, и малыша.

Когда у Володи срок ссылки подошел к концу, Клава начала все время тихо, как заклинание повторять: «Хоть бы Володя не уехал. Хоть бы Володя не уехал. Хоть бы Володя не уехал».

А он, однажды услышав это, сказал: «Я обязательно уеду, как только получу документы, сразу уеду. Я никогда тебе не прощу, что ты допустила меня до себя в женские дни, и я вымазался кровью, а в бане надо мной мужики смеялись».

Он стоял, оперевшись о косяк в дверях, и не обращал внимания на то, что они с Клавой не одни, что я, совсем еще молоденькая девчонка, тоже слышу этот разговор.

Другая дочь бабушки Агафьи Дуся работала в приемном пункте сельхозпродукции. Она ходила по домам и учитывала, кто какой скот держит, сколько имеется в хозяйстве кур и другой живности. На основании этих сведений начислялись налоги. Люди конечно к ней относились с неприязнью, хотя она просто выполняла свою работу, другой ведь не было.

Сын бабушки Агафьи совсем еще молоденький паренек работал в леспромхозе на лесозаготовках.

Урок физкультуры