Екатерина Чубарова

– Что пишут «Ведомости»? – поинтересовалась она у супруга.

– Всё то же.

– Что нового?

– Ничего.

Александра Павловна черкнула пером в бумагах, скинула маленькие круглые очки и обернулась на стуле к неразговорчивым домочадцам.

– Что-то я совсем запуталась в расчётах, ничего у меня не сходится!

Екатерина подняла голову.

– Что не сходится, маменька?

– Ну вот здесь! – Александра Павловна ударила косточками пальцев по столу. – Не пойму никак! Приказчик наш дал бумагу с маршрутом до Москвы. Здесь написаны вёрсты, а здесь – прогоны…

Екатерина отложила рукоделие, лениво подошла к матери и склонилась над её плечом.

– Ну вот, смотри, Катя, что тут написано: сто пятьдесят шесть вёрст, за одну лошадь я должна отдать приказчику ровно три рубля девяносто восемь копеек и три полушки. Это дорога от Москвы до Твери…

– А зачем вам дорога от Москвы до Твери? Приказчик же ехал от Петербурга до Бежецка.

– Так вот я и запуталась. Как мне рассчитать, сколько я ему денег должна давать туда и обратно?

Екатерина взяла перо и прищурилась.

– Это же просто, маменька. Надобно сперва рассчитать, сколько прогонных заплатить за версту, если будет одна лошадь: для этого поделить… Ну, вот, например, двенадцать вёрст стоят ровно тридцать копеек, делим тридцать на двенадцать…

Она быстро сосчитала в уме, не записывая ни одной цифры.

– Проверим… За четырнадцать вёрст – ровно тридцать пять копеек, делим тридцать пять на четырнадцать, получаем… Получаем то же самое число: два с половиной. Теперь посчитайте, сколько вёрст до Бежецка, и прибавьте от Бежецка до нашей деревни, умножайте на два с половиной – это и будет полная стоимость дороги на одну лошадь…

– Как же ты сама ездишь? – Иван Дмитриевич подоткнул кулаком подушку под поясницу и вздохнул – так тяжело, будто передвинул камень.

– А я плачу столько, сколько мне скажут на станции, и не задумываюсь!

– И к тому же, умеете торговаться, так что с вас берут меньше, чем полагается, – заметила Екатерина.

– А ты как высчитываешь, что меньше? – удивилась Александра Павловна.

– Я всегда считаю и запоминаю, – дочь глядела смеющимися серыми глазами. – А вы, маменька, у нас большой эконом, но считать не любите. Дайте-ка мне эти бумаги, я сама ими займусь.

– Постой, Катя, здесь не только это…

– Будьте покойны, маменька, я разберусь.

Аккуратная стопочка перенеслась на клавикорд – к печи и тёплому креслу.

Вошёл старый лакей, бывший денщик ротмистра Чубарова:

– Барышня приехала. Вера Сергеевна Ильина.

Екатерина бросила бумаги и метнулась в коридор. По пути успела поскользнуться на жёлтом паркете и зацепиться за дверь лёгким платьем.

Вера ждала в вестибюле: в рединготе с вышивкой-незабудками, в плюшевой шляпке цвета голубиной шейки с пером над короткими загнутыми полями. Скуластое лицо её словно высохло: румянец пропал, подбородок ещё больше заострился.

– Веринька, я думала, ты уже вернулась в Москву, – Екатерина сбежала к ней по белой лестнице с деревянными перилами.

– Нет, Катя. Как я могу вернуться домой, когда мне нечем утешить maman? – она хлопала мокрыми ресницами. – У меня никого здесь нет, кроме вашего семейства. Осининым maman запретила рассказывать о Сашиной ссоре с папа.

– Ты говорила с Александром?

– Я не видела его.

– Александр сказал мне, что не примет деньги, – Екатерина пожала её холодные руки в перчатках. – Он зол на ваших родителей.

– А на маменьку за что? А на меня?

– Я думаю, он не приедет к Осининым для встречи с тобой… Почему ты сама до сих пор к нему не съездила?

– Я боюсь ехать к нему одна. Вдруг у него офицеры!

– Я поеду с тобой сейчас к нему.

– Поедешь? Правда?

– Жди. Я оденусь.

Вера поглядывала на балюстраду второго этажа и всё ещё утирала перчаткой липкие от слёз щёки.

– Я уезжаю с Верой, – послышалось в верхних покоях.

– Куда же вы? Одни? – ответил голос Александры Павловны из левой половины, где находилась гостиная. – Что за дела?

– Не тревожьтесь, maman, я только проводить! И тотчас вернусь! – Екатерина уже спускалась по лестнице и застёгивала на ходу меховой серо-голубой редингот. Ленты шляпки болтались незавязанные у неё под подбородком. Она пересчитала в маленькой сумочке-кисете монетки на извозчика – и утянула Веру за дверь.

Чубаровы жили на набережной Екатерининского канала. Когда девицы вышли на улицу, мартовский снег мерцал в лучах полярно-белого солнца. Чёрная вода канала сочилась сквозь крепкий лёд.

Минуя Чернышёв переулок, извозчик доставил барышень на набережную Фонтанки. Они вышли из пролётки перед старым жёлтым домом с барельефами, где Александр снимал квартиру.

– Только бы он оказался дома, а не уехал гулять на Дворцовую площадь, – Екатерина сжала Верины пальцы. Чья рука дрожала сильнее? Они посмотрели на страшные окна – и направились вместе к главному входу.

Слуга (не дядька – тот уже три года как был отправлен восвояси в Москву, лишь бы господину подпоручику не плясать под отцовскую дудку) – приставленный от полка денщик впустил их в просторную переднюю с четырьмя закрытыми белыми дверями. Лавки по обе стороны от входа оказались завалены шинелями, на паркете блестели мокрые следы сапог. Пустыми полками тускнел берёзовый буфет. Последний жёлтый стул коротал одиночество между колоннами. Денщик отворил белые двери напротив сенных, и оттуда пахнуло жаркой удушливой смесью вина, курения и закусок из солений и лука. Оттуда слышались громкие мужские голоса, смех и звон хрусталя.

В дверях показался Александр – румяный, с расстёгнутым лацканом тёмно-зелёного Семёновского мундира.

– Чему обязан? – весело спросил он, опираясь локтем о косяк двери. Моргнул. – Да-а в-вы преследуете меня, Катрин!