Если…

1

– Когда ты наконец-то скажешь родителям? Неделя прошла! Мне надоело скрываться! Где это видано, чтобы жена жила порознь с мужем, встречаясь тайком от родителей? Мы для чего все это затевали? Чтобы жить вместе!– психовал Володя, когда я в очередной раз поспешила от него на маршрутку, чтобы заблаговременно быть на вокзале.

– Давай не сейчас! Не время еще! Я же не могу с порога сразу в лоб вылупить, мол, я за вещами, все свободны. Нужно их как-то подготовить к этому сначала!

– А почему бы и нет? Прямо с порога! Можно вообще все по телефону решить!

– Такое по телефону не решается!

– Значит, раньше думать надо было! А теперь плевать я хотел! Ты сегодня никуда не едешь! Завтра за вещами смотаешься домой, заодно обсудите там все, и обратно!

– Но я всегда звоню матери, когда выезжаю, а тут… она же будет переживать и начнет звонить, узнавать, куда я делась, – еле слышно, несмело проговорила я жалобным голоском.

– Вот и отлично! Дашь мне трубку – я сам тогда скажу! Я устал от этого цирка! Я твой муж и отныне ты будешь за мной, как и положено, а не за ними!

Звонок родителей застал нас посреди военного полигона, через который мы всякий раз проходили, направляясь к горному хребту. От нервного напряжения резко скакнуло давление, сердце забилось вдвойне быстрее, и, казалось, вовсе не в груди, а где-то в ушах или висках, и первые минуты я пыталась прислушиваться к окружающему миру через этот бешеный стук. Я передала Володе мобильный, вдогонку попросив его быть помягче в своих речах. Немного поупиравшись, юноша ответил на вызов и ни секунды не теряя выдал:

– Это Вова! Таня – моя жена! И теперь она будет жить у меня!

Умница… Постарался… Суровая лапидарность – его конек. Конечно, я вмешалась. Разговор затянулся. Хотя… как такового-то его и не было. Мама, находясь на грани истерики, долго уговаривала приехать и, пока дело не приняло огласку, по горячим следам, подать на развод. Отец… Отец был верен себе. Он спокойно произнес:

– Ну и дура! И когда ты появишься?

– Завтра… во второй половине дня…

– Хорошо. Завтра жду. Учти, ты мне пообещала!

– Батя у тебя мировой! Уважаю! – заключил Володя, когда я положила трубку. – Я ему уже простил даже тот случай в январе!

Но мне было абсолютно безразлично его мнение. Все, о чем я тогда могла думать, было лишь родители и предстоящая с ними беседа глаза в глаза. Я боялась сломаться, не выдержать двустороннего напора, ощущая себя трофеем в противостоянии двух сильных чувств, одно из которых вдобавок подкреплялось жалостью, осознанием вины и низменности своих поступков. В то время я была очень слаба, хотя всю жизнь считала себя сильным человеком. Причем слаба настолько, что с одинаковым успехом могла травить себя таблетками или резать вены от несчастной любви, когда отношения с Владимиром разлаживались окончательно, и заливать в себя спиртное, умываясь слезами и кидаясь на людей, при малейшей ссоре с родителями, когда она касалась именно отношений с Володей. Парень тоже это знал, и влияние родителей на меня его сильно беспокоило. Как бы переживая за мое психическое здоровье, он яро настаивал на моем скорейшем возвращении в тот же день и ограничении нашего общения в целом. Придя с прогулки затемно и поужинав под какое-то романтическое кино, свежеиспеченный муж быстро заснул богатырским сном, оставив меня в компании нового друга – компьютера с интернетом, за которым я и просидела до самого утра, переписываясь во всевозможных чатах с совершенно незнакомыми и довольно развращенными людьми, стараясь отвлечь себя, «заткнуть» внутренний голос, неустанно читающий мне лекции по «Кодексу чести». Я не сомневалась, что родители тоже той ночью не спали, и, периодически задумываясь о них, снова и снова мысленно просила прощения. Утром, проснувшись и застав меня за тем же занятием, что и вечером перед сном, Володя, уверена, не был тому удивлен и ничего на этот счет не сказал, лишь пошутил:

– Доброе утро, жена! Надеюсь, нам обоим запомнится наша бурная первая брачная ночь!

К обеду я наконец собралась с мыслями и силами и поехала домой. Родители встретили холодно, едва обращая внимание на мое присутствие. Начать разговор первой я не осмеливалась, да и сказать мне, честно говоря, было нечего. Искренне извиниться за содеянное не хватало мужества, хотя вряд ли я вообще до конца вразумляла, почему должна извиняться, а что-либо обсуждать, я понимала, бессмысленно. Их позиция была известна и так, но согласиться с ней я не могла, ибо для меня это было равносильно предательству самой себя. Поэтому первый час мы втроем соблюдали полную тишину, будто в библиотеке. Затяжное молчание нарушилось лишь за столом, когда сели ужинать. Взял слово отец.

– Знаешь, почему первую любовь называют первой? – спросил он, сохраняя непоколебимость в лице.

Мне вопрос показался немного странным, и оттого ничего умного в голову для ответа не приходило. Я растерянно смотрела на него, ожидая дальнейших изречений. И он продолжил:

– Первую любовь потому и выделяют среди остальных, что за ней обычно следует другая, более зрелая, тихая, в какой-то мере даже более рациональная и осознанная. Первая, как будто пробная. Она яркая, насыщенная, сумасбродная, сиюсекундная; она кажется вечной и неповторимой, любовь вопреки всему, в голом виде, когда с милым рай и в шалаше. Но это все блажь! И с годами ты начинаешь понимать, что положил свою молодость, свою жизнь под ноги недостойного человека, который лишь пользуется ею, топчет. Любовь должна зиждиться на взаимоуважении, дружбе, взаимопонимании. Если этого нет, то она проходит, оставляя в душе даже не разочарование, а пустоту. И чем раньше ты это поймешь, тем лучше для тебя.

– Ну а почему первая любовь не может быть единственной? – все-таки выдавила я из себя.

– Может! Но не в этом возрасте! Сначала надо стать кем-то! Реализовать свой потенциал! Что-то иметь за душой! Ты только вступаешь во взрослую, самостоятельную жизнь, и тебе пока все видится в ином, идеализированном, свете. Для тебя и твоих сверстников любовь сейчас как один из признаков взрослости. Хотя в случае чего, подсознательно вы знаете, все последствия все равно будут расхлебывать родители. Не ты первая, не ты последняя! Наша задача – предостеречь от ошибок. Ведь не все можно исправить!

Здесь в наш диалог подключилась и мама, дав волю своим эмоциям.

– Учиться нужно на своих ошибках! Зачем же повторять чужие? – подхватила она. – Ты же с детства знаешь мою историю, историю моего первого замужества! Я неоднократно тебе рассказывала! Тоже была такая безумная любовь – искры из глаз сыпались, когда твоя бабушка на дыбы становилась! Тоже в семнадцать лет замуж выскочила! Правда, в отличие от тебя, я заранее поставила мать в известность об этом. И что? Чем дело кончилось? На сколько меня хватило? На полтора года? И ушла я, когда ребенка похоронила? Куда ты лезешь? Ты такого же хочешь?

– Почему ты считаешь, что у меня будет так же? – обиженно поинтересовалась я. – Если у тебя сложилось так, не значит же, что и у меня обязательно так получится!

– Потому что в свое время я с пеной у рта это же доказывала твоей бабушке, когда она мне говорила то же самое! Не будет с ним толку, с Вовой твоим! Это не тот человек, чтобы играться в такие игры! Твой Вова не далеко ушел от моего Паши! Тебе вуз для начала надо окончить, стать кем-то в этой жизни! Никуда от тебя мужчины, семья не денутся! Все успеется! Не гробь же свое будущее! Клясть же себя на старости лет будешь, что могла чего-то достичь, а не достигла, потому что замуж срочно приспичило! И нас прицепом, что позволили тебе это сделать!

– Одно другому не мешает! Все можно совмещать! И при чем тут вы? Это мой выбор!

– Ксюша, это бесполезно! – вновь заговорил отец. – Ты бьешься в глухую стену! Сейчас ты ее не прошибешь, она нам все равно не поверит. Должно время пройти.

– Но ты понимаешь, что за это время может произойти непоправимое?

– Понимаю. Что ж… Такая, значит, ее судьба!

Конечно, смириться с таким раскладом мать не могла и не хотела. Философское спокойствие отца только еще больше доводило ее до отчаяния. Она расплакалась, чего от нее я точно не ожидала и что не могла стоически переносить. Возникло жуткое желание застрелиться, причем в прямом смысле, лишь бы разрубить этот узел, этот вечный равносторонний треугольник. Я все понимала и сама все видела, едва верила своим же заявлениям и где-то в глубине души, возможно, даже готова была признать реальность их точки зрения и уступить, но, чем больше давления на себе я ощущала, тем резче действовала от обратного. Сказать, что все это было направлено против них? Нет, это навряд ли… Ныне я с уверенностью могу утверждать, что все это как раз было направлено против меня самой… если я ясно выражаюсь… Воспользовавшись паузой в нашем бесполезном диалоге, я заглянула в телефон. К этому времени Володя уже, видимо, сильно нервничая, успел отметиться несколькими пропущенными звонками и сообщениями. Возвращаться было явно поздно: раньше полуночи мне не добраться. Да и… оставить родителей сейчас? Ну, совсем бесчеловечно как-то… Решение ночевать здесь, дома, пришло само собой, хоть я и знала, что парень будет возражать и в конце концов просто выйдет из себя. Так и вышло. О том, что я приеду на следующий день, он и слышать не хотел, и я думаю, что тут дело стало уже не в его переживаниях о моем психическом равновесии, а куда банальней – в принципе. Едва мне удалось с ним договориться, приведя массу здравых аргументов. К слову, так выходило постоянно, только он становился все более неуклончивым, хотя, после того, как я перевезла все свои вещи, в родные пенаты я наведывалась все реже и в конечном счете мои визиты свелись до раза в несколько месяцев.

На утро мы пытались делать вид, будто вовсе ничего не произошло и все идет своим чередом, как и шло. Пообещав Володе, что к вечеру буду уже у него, сама боялась словом обмолвиться родителям, что собираюсь уезжать. Да и не очень-то хотелось. Я не привыкла проводить выходные вдали от них, и, признаюсь, дома мне все-таки было куда уютней. Остаться еще на день парень однозначно не позволил бы, об этом не стоило и мечтать. Да и я понимала, что, если не уеду сегодня, позже вновь придется бороться с самой собой, ломать себя. Свою «миссию» я считала выполненной: расписавшись с молодым человеком, можно было спать спокойно, не тревожась за его судьбу, о чем мне так настойчиво «жужжали» со всех сторон. А большее..? Накануне ночью, вспоминая всю эпопею последних месяцев, я пришла к выводу, что эта дурацкая жертвенность, на которую, как мне думалось, я осознанно пошла ради любви, доставляет мне даже некое удовольствие, хотя одновременно и злит. Не знаю, возможно ли это объяснить… Теперь все свои «жертвы», как я их называю, я ставила себе не в укор, как раньше, а именно в заслугу, и муки совести, которые так выматывали меня психологически, стали отдавать легким привкусом гордости.

В обед Володя позвонил удостовериться в моем приезде вечером и поторопить меня с ним. Деваться было некуда. В ближайшие пару часов надо выехать. Я тянула время до последнего, но заметно нервничала, совершая много лишних движений, что, конечно же, видели и родители. Я не успела даже открыть рот, чтобы сказать о своем отъезде, как они меня опередили, уже все зная сами. Разговор состоялся практически с точностью повторяющий предыдущий, лишь с той разницей, что теперь я насмерть готова была отстаивать свои позиции. Меня обижало и возмущало их мнение, их настрой казался мне неоправданным; я уверилась в том, что поддержки никогда не получу и переубедить на словах мне их не удастся. И я решила, что мне просто необходимо отделиться, уехать от них, ибо только так я смогу доказать что-то им и самой себе. Я наспех собрала недостающие вещи и, расстроенная до отчаяния, подалась прочь.

2

Первый месяц семейной жизни был по-настоящему медовым. Я довольно скоро освоилась в своем новом доме, начав ощущать себя комфортно в этой угрюмой и убогой обстановке, пропитываясь ею насквозь. Володина мать, Татьяна Сергеевна, в действительности оказалась очень добродушным и отзывчивым человеком. Она приняла меня с распростертыми объятиями, хоть и видела на тот момент всего второй или третий раз в жизни. У нее не было тяги к главенству и управлению домочадцами, не требовала соблюдения никаких порядков и не имела никаких правил. Прекрасный собеседник, открытый в общении, она могла составить компанию любому, при этом держа себя ровно и наравне с ним. Безусловно, матерью Терезой ее не назовешь, но она всегда готова была всем помочь, как только могла, понять и простить, выручить советом, при этом никогда не вмешивалась ни в чьи отношения, занимала нейтральную сторону. Мы подружились с ней с первого дня, и, надо отдать должное, у нас никогда не возникало никаких конфликтов, как это сплошь и рядом в семьях между свекровями и невестками. Володя, как примерный муж, обходительный, всячески за мной ухаживал, взяв на себя все домашние хлопоты. Он с удовольствием ходил по магазинам, готовил еду, прибирался, самостоятельно стирал свои вещи и все время был рядом, уделял максимум внимания и исполнял максимум моих желаний, забросив всех друзей-собутыльников. Каждый день мы выбирались в горы на прогулку, к водопаду или на озеро, каждую неделю – на шашлыки, а вечерами нежились в постели в объятиях друг друга и смотрели фильмы. Да, я не была обременена ничем и могла полностью посвятить себя учебе, что я вроде как и намеревалась сделать, поначалу с запалом садясь за учебники. Правда, как ни печально, учебой я также себя сильно не обременяла, появившись на занятиях лишь несколько раз за весь апрель. Пока муж находился в поисках работы, вся финансовая нагрузка легла на плечи его матери. Постоянный заем денег, которых все равно катастрофически ни на что не хватало, требовал режима жесткой экономии, с чем крайне сложно справиться молодоженам, особенно в медовый месяц, что пробудило во мне фанатическое стремление во всем экономить на себе. Да и не только это. Если заглянуть глубже… уж больно не хотелось мне оставлять парня на целый день одного… без моего присмотра. Володя, казалось, искренне переживал за мои систематические пропуски занятий, многократно повторяя, что он со мной разведется, если меня отчислят из университета, но все же сильно не настаивал на моем ежедневном посещении. Что скрывать, каждому из нас это было по-своему удобно.

Спустя ровно месяц, будто кто-то нарочно отсчитывал дни, в нашу бочку меда попала первая ложка, хотя нет… сразу половник дегтя. (Именно этот эпизод я беру за отправную точку своего «затяжного прыжка» – своего духовного оскудения, не ранее, когда только начинался путь по наклонной, то более крутой спуск, то более пологий, а именно сейчас, с этого момента – минуты свободного падения.) В начале мая, несмотря на все уговоры Володи, его обожаемый лучший друг Роман не стал уворачиваться от призыва в армию, покупая себе волчий билет с вымышленными заболеваниями, – наоборот, он туда рвался, так хотел служить, – и за несколько дней до отъезда устроил пышные проводы в летнем поселковом придорожном кафе. Безусловно, вместе с двумя десятками гостей, в основном молодежи, были приглашены и мы. Я, как нелюбитель больших и шумных компаний, к тому же из малознакомых и неинтересных мне людей, не разделяла радости мужа от выпавшей возможности бесплатно повеселиться, но ради мира в семье и соблюдения этикета, конечно же, присоединилась ко всем, невольно став центром всеобщего внимания и любопытства, что не нравилось мне еще больше. Я старалась быть неприметной, практически слиться с интерьером, молча сидя там, где усадили, не делая резких движений и лишь изредка поднимая глаза. Супруг же напротив, разгоряченный повышенным интересом к моей персоне, подметив завистливые взгляды в нашу сторону, весь вечер пробыл как на шарнирах. Он встревал во все разговоры, неустанно генерировал тосты и шутки, налегая на спиртное и периодически кидаясь в пляс, и постоянно дергал меня, недовольный моим настроением.

– Достала ты уже своей кислой физиономией! – прорычал он на ухо, пихнув меня локтем в бок.

– Улыбайся, общайся с людьми, пойди потанцуй вместе с девчонками! Выпей еще возьми что ли! Только хватит портить всем вечер своим видом, будто великое одолжение сделала, что пришла! Неприятно!

– Кому неприятно, могут не смотреть! Я никого не трогаю, будьте добры, и меня не трогайте. Я могу уйти, если порчу тебе вечер!

– Какого черта ты вообще сюда шла, если тебе не нравится мое окружение?

– Можно подумать, ты бы согласился с тем, чтобы я осталась дома! И без тебя же вода не освятится!

– Ты меня позоришь! Вообще себя вести не умеешь? Знал бы, лично закрыл бы тебя в квартире!

Да, это была последняя капля его терпения, включающая стадию полного игнорирования моего присутствия. Нет, даже не так! Это не совсем точное описание. Игнорирование – это контролируемое, целенаправленное действие, а тут… Меня просто не было! Парень опрокидывал сразу по несколько рюмок, толком не закусывая и не запивая, по полчаса выходил на перекуры с друзьями, танцевал с девчонками, открыто флиртуя с ними (они часто оборачивались и испуганно поглядывали на меня, ожидая моей реакции), а на все мои выпады отвечал абсолютно ничего не выражающим взором, взором человека, смотрящего в пустоту. Я для храбрости осушив бокал вина, наконец-то оторвалась от стула и вышла на танцпол. К этому времени уже спускались сумерки и количество гостей уменьшилось вдвое, на ту половину, что составляла контингент старше двадцати лет, а та, что еще гуляла, уже еле держалась на ногах и вряд ли помнила саму себя. Итак, когда я наконец-то поднялась из-за стола и вышла на танцплощадку, никто этому не придал ни малейшего значения, даже Володя, не в такт дрыгавшийся под музыку перед какой-то девчонкой. Я стала позади него, напротив окон небольшой постройки, где располагалась кухня кафе с одним залом, и, танцуя, начала переминаться с ноги на ногу и размахивать руками, старательно делая вид, что мне очень весело. Но, увидев свое отражение в стеклах, я поняла, что выдавала лишь жалкую пародию на танец, уж чересчур схожую на движения обезьян в период брачных игр, и быстро отошла в сторону, к столу диджея, продолжив оттуда наблюдать за мужем. А он окончательно потерял чувство реальности… и меры… Его безобидный флирт, набрав обороты, перерос в самое настоящее домогательство. Он лип к этой девушке, как муха к меду, то страстно обнимая ее за талию, то прижимая к себе ниже пояса, то щупая за грудь. Девушка опешила, видимо, пытаясь трезво рассудить, что происходит и как к этому отнестись, и, обведя глазами всех присутствующих, заметила меня, впивающуюся в них взглядом. Будто именно это придало ей сил и уверенности, она резко оттолкнула Володю, громко и очень некультурно выражаясь, и, повернувшись спиной к нему, принялась плясать с подругой. От гнева и обиды за нанесенное оскорбление меня кинуло в дрожь, появилось пылкое желание убивать, но с места я так и не сдвинулась, даже не сменила позу. Я посчитала унизительным для самой себя устраивать сейчас бурные разборки, а просто уйти не смогла. Однако на этом еще дело не закончилось. Это был бы не Владимир, если бы он так просто сдался. Он снова пристал к этой особе, только уже сзади, нахально поглаживая ее везде, куда только дотягивались руки. Та снова взглянула на меня. Я не пошевелилась, уставившись исподлобья двумя раскаленными угольками. Она вырвалась, отпрянула, снова осыпая нецензурной лексикой, и, в последний момент соскромничав, лишь слегка ударила его ладонью по щеке. Парень заулыбался так, словно с ним играли, разыгрывая роль неприступной скалы, и ему это явно было по душе. Володя вошел во вкус. «Завтра же подаю на развод! – подумала я, до боли сжимая кулаки и стиснув зубы. – Если ты при мне такое вытворяешь, то я даже боюсь представить, на что ты способен, когда меня нет рядом!» Я его почти ненавидела и готова была разорвать на куски, но по-прежнему стояла в стороне, будто каменное изваяние. Не знаю, сколько по времени длилась эта сцена, – ощущение замедленной съемки и теперь не покидает меня, – но муж, видимо, обо мне ни разу не вспомнил, так и не обнаружив, что я нахожусь всего в пяти-шести шагах от него. Он уже едва держался на ногах от выпитого, но на лице его, что странно, я видела осознанность своих действий, и это злило еще больше. А может, это уже не первый раз? И его «забывчивость» – лишь миф, выгодный ему? Когда же у Володи окончательно «отказали тормоза» и он резко задрал девушке юбку, выставив на показ ее нижнее белье, а она посмотрела на меня просящими о помощи глазами, я поняла, что без моего вмешательства парня уже не остановить. К тому же на этот раз эта сцена, увы, не осталась незамеченной другими, и я ощутила на себе такие осуждающие взгляды, что, казалось, мое тело вот-вот покроется ожогами. Неожиданно откуда-то из-за угла выскочил крупной стати молодой человек и, что-то выкрикивая, почти молниеносно, с искаженной от ярости гримасой направился к Вове. За доли секунды мой мозг просчитал и прокрутил все возможные исходы их столкновения. Заступник явно победит. Надо опередить. Почему-то я была уверена, что если «нападу» первая, Володя отделается, как говорят, легким испугом. И я наконец-то вмешалась, сорвавшись с места, словно коршун с высоты, завидев добычу. Наотмашь… громко… пощечина всей пятерней… Все замерли, внимательно наблюдая за нами двумя. «Пустое место» для Володи стало преобразовываться, проявив свои четкие очертания, и теперь его взор сменился. Казалось, это был взор глубоко разочарованного человека, будто его предали самые близкие люди. Через несколько секунд он молча удалился. Я помчалась следом.

– Куда ты рванул? Стой! – кричала я ему, настигнув его на лестнице, ведущей от трассы к городку.

– Уйди! Отстань от меня! – пьяным воплем произнес он.

– Стой, кому говорят!

– Не приближайся! Не хочу тебя видеть и разговаривать с тобой не хочу!

– С чего же это вдруг? – поинтересовалась я с явной иронией. – Неужто тебя обидели, солнышко?

– У тебя мозгов, как у улитки! Взяла прилюдно съездила мне по физиономии! Своего же мужа выставила на посмешище! Я, между прочим, авторитетом был, а теперь все будут пальцем тыкать и хихикать за спиной, что меня баба побила! – точно провыл он.