В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. том 4. Кровь

– Ты чего это, Валерий Палыч, расстроился?

– Н-не странно ли, что уличный грабеж окончился выстрелом прямо в лоб? – спросил я.

Горбенко кивнул, и добавил:

– А ещё следы связывания, – сказал он.

Я обернулся взглянуть. Никаких ссадин или ран вроде тех, что были у Тани, и следы от которых сохранились до сих пор, я приблизился и Горбенко сказал вполголоса:

– Присмотрись, видишь блестящие полоски и прилипшую к ним грязь. Как думаешь, что это?

– Скотч! – догадался я.

– Вот-вот! – сверкнул глазами чёрными глазами Горбенко.

– Значит, версия уличного грабежа отпадает? – я посмотрел ему в лицо.

– Оно нам надо? – спросил Горбенко, у него сильное скуластое лицо и абсолютно лысый череп. – Чтобы отпадало? Не наше дело трактовать улики, мы изучаем их, и это всё.

– Ты прав… Кто же убил его?

– Ты многого хочешь, я едва произвёл внешний осмотр. Но… Желающих, полагаю, немало, – Горбенко взглянул на меня и я подумал, что он из тех самых, как и я, желающих.

Глава 3. И…

Конечно, ни от какого грабежа Никитский не пострадал. Ни я не грабитель, ни те, кто был со мной. Разумеется, грабежом отборные боевики, что пришли со мной к нему, не занимались даже во времена туманной юности. Эти двое, а больше мне было не нужно, были предоставлены мне одним из своих руководителей, с которым я имел дело ещё с советских времён, когда я только начинал свой бизнесменский путь. Я впервые о чём-то просил одного из них, до сих пор мы сотрудничали к взаимной выгоде, общались холодно и сухо, но для этого я сам приехал к нему, выбрав среди всех, с кем привык иметь дело, самого взрослого, адекватного и привыкшего жить по правильным, как они выражаются «пацанским» понятиям.

– Ты месть задумал, Марк Борисович? – спросил он, глядя на меня острыми серыми глазами.

Мы прогуливались вокруг пруда, в котором до сих пор плавали два ручных лебедя белый и чёрный, их домик стоял на противоположном берегу, за лебедями следил специальный человек, как и за всем его участком и замком, который он выстроил тут года два-три назад. Все они теперь строят себе эти замки, начали покупать дома во всяких Майями и Флориде, или Лондоне, золото, машины, женщин, заводя с ними побочных детей, не имея фантазии потратить как-то ещё несметные заработки. Мне были забавны все эти нувориши, как и всегда «старым» деньгам кажутся потешными «новые». И жизни их нередко оказывались так коротки, что они успевали только скупить всё это и сразу загреметь под громадные гранитные плиты на Хованском кладбище. В этом смысле они напоминали тех самых толстых ночных мотыльков, что так легко гибнут, прилипая к раскалённым фонарям…

Таким был и этот человек, Викторов Виктор Викторович, эдакий «Витя в кубе», он любил подчёркивать, что его имя имеет один корень с победой, и сам считал себя победителем, потому что приехал в Москву когда-то выпускником детского дома, уже успевшим отсидеть, как они выражаются, «по малолетке» за мелкое хулиганство или воровство, одетым в чужие ботинки и штаны, и прошёл путь от грабителя молочных магазинов до теперешнего «отца мафии». Им всем нравилось чувствовать себя кем-то, похожим на Марлона Брандо в роли Вито Корлеоне, Виктор Викторович подражал ему и даже погонялово, выражаясь их арго, у него было «Вито», и никто не замечал разницы между харизматичным художественным образом и собственными реалиями. Это было бы забавно или смехотворно, если бы наш «Корлеоне» не был куда страшнее киношного.

Вот только у Вито Корлеоне, придуманного Марио Пьюзо, были дети – продолжатели его дела, а вот у нашего «Вито», насколько мне известно, никаких детей не было. Впрочем, я слышал, что воры в законе предпочитают не иметь детей, да и вообще семей, но они и домов и имущества какого-либо не имеют. Однако Виктор Викторович вором в законе не был, он был обыкновенный новый русский бандит, который играл и «законника», и Вито Корлеоне, поэтому у него было и богатство, и жен уже перебывало не меньше десятка, но о детях я не слышал. В каком-то смысле это объединяло нас, хотя он был старше лет на двадцать или двадцать пять. И всё это вместе не делало его нисколько выше меня.

Так что общался я с ними со всеми скорее с долей снисходительности, предполагая, что я переживу их всех и надолго, потому что я никогда не переходил на их сторону, я вёл свои дела и свою жизнь параллельно, сотрудничая, но, не вступая на их сторону, не входя в личные отношения с ними, дружба это была или вражда. Но сегодня я пересёк эту черту, попросив его о помощи, полагая в нём холодного и адекватного человека. Торговцы всегда лучше, они понятны, предсказуемы, а что может быть лучше в партнёре? Поэтому, когда я сказал, что мне нужна помощь в виде пары сообразительных, хладнокровных и опытных человек, он сказал так же хладнокровно и взвешенно:

– Что ж, я слышал о том, что произошло с твоей семьёй, Марк. Беспредельщиков надо наказывать, кем бы они ни были, потому что они вносят хаос в нашу и без того непростую жизнь, – проговорил он, запахивая тщательнее скользкий шёлковый шарф, хотя мохеровый или хотя бы исландский были бы уместнее на жёстком подмосковном морозе, но куда там, мы же не признаём себя «скифами и азиатами», обитающими в жёстком климате, кующем сильных металлических людей, нет мы изображаем из себя европейцев, вот таких вот, смехотворных, в шёлковых шарфиках на тщательно выбритых мощных красных шеях.

Я усмехнулся про себя, я сам изо всех сил старался всегда оставаться самим собой и не мимикрировать под кого бы то ни было. Исключением было только время, когда я связался с Оскаром, при мысли о нём меня передёрнуло от отвращения. И от отвращения не к нему, чёрт с ним, как говориться, тем более что он умер, нет, отвращение вызывал я сам, тот, каким был, вернее, каким пытался быть тогда.

– Какой помощи от меня ты хочешь?..

Он снова посмотрел на меня.

– Нет, не этого, – ответил я. – Мне нужны пара человек, толковых, холодных и неразговорчивых. И чтобы всегда были в моём распоряжении.

– Готовые на всё? – кивнул он, и итальянская дублёнка маловата и греет плохо, слишком тонкая, а у нас тут не Ломбардия. – Снизишь мой процент за это? На сколько?

Теперь он смотрел с прищуром. Мне было плевать, сколько бы он ни запросил, я бы дал, но во мне включился деловой человек, всегда просчитывающий выгоду не только материальную, но и репутационную, что называется, дешевить нельзя. Поэтому теперь остановился я и после некоторого молчания сказал ему, терпеливо ожидавшему моего ответа.

– Я отдал бы всё, чтобы расквитаться, за мою жену я не пожалел бы ничего, дело не в цене, а в том, чтобы соблюсти status quo, вы же понимаете, что я не только с вами имею дело.

– Но пришёл ты ко мне.

– Потому что уважаю более иных.

– То есть, мне оказана честь? – ухмыльнулся он.

Я предоставил ему самому себе ответить на этот вопрос. Он выдержал мой взгляд и моё молчание, но я видел, как он скрыл злость, и зависть, всколыхнувшуюся в нём, вчерашнем воспитаннике приуральского детдома и бывшем урке, ко мне, золотому московскому мальчику, который моложе его на двадцать лет и на много жизней, и несравненно более легкого и светлого, чем он был когда-нибудь.

– Ну что же, Марк Борисыч… Тогда в твёрдой сумме, как говориться, оплатишь. Или предпочитаешь услугой?

– Тут выбор за вами, – сказал я.

Он кивнул.

– За «интерес», в таком случае. Непосильного не попрошу, хотя ты и сказал, что согласен на всё, – сказал он, будто пытаясь успокоить меня, но я и не нервничал, я способен заплатить любую сумму, какая придёт ему в голову.

Он прислал ко мне двоих парней примерно моего возраста, с какими-то немыслимыми кличками: «Рэмбо» и «Драго», хотя оба были куда справнее того же Рэмбо и уж точно умнее второго, поддельного русского.

– Слушайте, парни, как вас на самом деле зовут?

– Глеб, – сказал один, хлопнув белыми ресницами, волосы, сбритые вовсе, вероятно, тоже были белёсые, вроде моих.

– А ты?

– Борис, – сказал второй, у него, напротив были чёрные волосы и даже сросшиеся над справным римским носом брови, доставшиеся ему, вероятно от осман, топтавших когда-то родину его предков где-нибудь в Приазовье.

– Да ладно! – засмеялся я.

Они переглянулись, не сразу сообразив удивительного, но хорошего знака, что явился нам в их именах, совпавших с именами первых русских святых. Парни они оказались хорошие, один из Тамбова, второй из Кременчуга, и мне не хотелось бы, чтобы они стали страстотерпцами, когда бы то ни было, как святые, чьими именами их назвали.

Они отлично и без длительных разъяснений поняли задачу, и приступили с воодушевлением, всё же идея благородного отмщения вдохновляет всех. Я не рассказывал подробностей, подробности знали только сама Таня и Никитский, я мог только делать выводы из тех материалов, что имел, и того, что рассказал мне Платон о Никитском.

Получив все материалы от Платона, я прочёл их и отложил, потому что ярость во мне закипела так, что я ослеп и оглох на некоторое время. Через пару дней я встретился с Платоном, я попросил его, теперь снова занятого почти всё время, пропадающего сутками на телевидении и в редакции так, что Катя и дети почти не видели его, но я заехал за ним вечером, с обещанием отвезти домой.

– Чего ты вдруг? Дело есть? – спросил Платон, усаживаясь рядом.

– Ты читал документы, которые передал мне? – спросил я, закуривая, предложил сигареты и Платону.

Он взял одну, коротко взглянув на меня.

– Честно? Нет, – он нахмурился, и отвернулся, втягивая сигаретный дым, как можно глубже. – Мне хватило того, что я увидел в больнице.

Его пальцы дрогнули.

– Ясно… а почему меня заставил прочитать? Боялся, что иначе я не стану мстить?