В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. том 4. Кровь

Платон посмотрел мне в глаза, не ответил.

– Неужели ты мог так думать?

– Нет, – хмуро проговорил Платон, отвернувшись. – Но… мне было больно… так, что… Наверное, мне хотелось, чтобы ты наказал и меня.

Я понимал, о чём он говорит после того, как прочитал то, чего он читать не стал, что он видел воочию: свидетельства страшных и безжалостных побоев и пыток, которым Никитский подверг Таню. И да, Платон чувствовал себя виноватым, как и я. Нас было двое сильных и умных мужчин, которые должны были оберегать её ото всего, и мы не сделали этого. Потому ли, что наш враг оказался умнее и сильнее, или почему?

– А кто меня накажет? – спросил я Платона.

– Не я. В конце концов, ты спас Таню, ты нашёл Курилова.

– Тогда по твоей логике, это Боги её спас.

Я вздохнул и выбросил сигарету в окно, холодный воздух потёк внутрь.

– Только потому я и терплю его теперь рядом с Таней. Хотя… к самому Боги я отношусь хорошо, если бы он не лез к Тане, он был бы моим лучшим другом. Так и было когда-то.

– Всё сложно, – сказал Платон.

– Не всё, – сказал я. – Ладно, дорогой шурин, не казнись.

И мы поехали домой, я отвёз его, а после за семь минут добрался до нашего двора, почти столько же идти пешком, если пройти дворами, а все пути и кротовьи норы, как, смеясь, говорила Таня, я тут знаю с детства.

Да, я отложил эти бумаги на некоторое время, чтобы дать остыть своему сердцу, потому что иначе я просто сорвался бы с катушек, и убил бы этого Никитского. Просто удавил бы своими руками. Но я хотел иного. Я хотел, чтобы он боялся. Чтобы он долго и мучительно боялся и ждал, не спал, оглядывался, боялся темноты и каждой тени, чтобы потерял аппетит. Я хотел, чтобы его жизнь разрушилась, и жизни тех, кто прикрывал его все годы, не важно, страхом ли он держал их в повиновении или взаимной выгодой. Каждый из них мог воспротивиться и не становиться соучастником его преступлений, звеном порочной цепи, Таня билась, готовая расстаться с жизнью, но не подчинилась, не созналась, не сдалась, а эти сильные и свободные люди пошли на сделку с самим дьяволом, так пусть заплатят сполна. И он будет знать, что я иду за ним. То есть он не узнает, кто конкретно, но он будет знать, что сила, которая его уничтожит, рядом.

И ещё я хотел, чтобы он знал, что это месть за Таню. Мне наплевать, что он метил в Платона, не имеют значения желания и мотивы этого низкого поганца, безнаказанного и превращённого этим в настоящее чудовище, важно только, что он тронул Таню, отнял у неё столько месяцев жизни, заставив скрываться, лишив работы так надолго, а на Западе навсегда, я не говорю о том, что он посмел коснуться её…

Я пришёл к нему домой утром первого дня нового 1998 года, когда он проснулся похмельным с какой-то лахудрой под боком, от которой пахло дешёвыми духами, алкоголем и косметикой, размазанной по этой постели. А в самой его квартире был беспорядок, обычный для холостяка, хотя и заметно, что тут убирают, но, похоже, редко.

Я толкнул его в его серое плечо коленом, не рукой, коснуться его тела, его кожи для меня было невозможно, невыносимо. Он проснулся, как ни странно, спал чутко, хотя, что странного, нечистая совесть не даёт спать крепко.

– С Новым годом, мразь, – сказал я, глядя ему в лицо.

Он дёрнулся было за пистолетом, но мы давно вытащили его из его тупого тайника и один из моих теперь боевиков приставил дуло его же пистолета к его затылку.

– Смирно сиди! – сказал я. – Знаешь, кто я? Вижу, знаешь, я не сомневался.

Я усмехнулся и, не торопясь, закурил, стоя перед ним, выпустив дым ему в лицо.

– Я тебя убью. За Таню. Но… – я сплюнул на пол, чего, кстати, никогда в жизни не делал, я не так воспитан, чтобы плевать на пол, но сейчас я сделал именно это. – Так вот… я тебя убью. Но не теперь. А пока жди…

С этими словами Борис вырубил его ударом по шее. Он очнётся вскоре, вытолкает пинками эту девку, станет судорожно размышлять, как бы ему прищучить меня, но ему это не будет удаваться, потому что к тому времени я уже перекупил всех его людей. Да, месяц до Нового года я посвятил именно этому: подготовке, первому этапу операции, как говориться.

Да, вначале я был почти без сознания от злости, я не мог даже смотреть на Таню, чтобы не думать, как она вообще это вынесла и сохранила способность радоваться жизни.

– А что же мне позволить победить ему? Злу и тьме, которая есть в каждом, и поглотит, едва мы позволим это. Нет, Марк, я буду на стороне Света, здесь тепло и не страшно, и никто мой свет не погасит…

Я даже не мог заниматься сексом, потому что не мог не думать, что она испытывает отвращение. Таня почувствовала это и спросила напрямик как всегда:

– Марик, ты так смотришь в последние дни, так… будто боишься чего-то? Ты думаешь о том, что случилось со мной без тебя?

– Невозможно не думать об этом.

– Возможно, – сказала Таня, темнея глазами. – Но если тебе… если я тебе противна теперь…

Она покраснела, отворачиваясь и договорила, со вздохом:

– Я, ну… постараюсь это понять.

– Господи, нет! – я её обнял. – Подумала же такое… Нет, просто я… наверное, восхищаюсь тобой. Твоей стойкостью, я бы не смог, я бы сломался.

Таня отбросила волосы за спину, сверкнувшие в свете настольных ламп и бра, которых у нас по всему дому было множество, везде у нас были светильники, а сейчас, в самое тёмное время года, мы включали их повсеместно и сейчас Таня в белом шёлковом пеньюаре, расчесала волосы после ванны, чтобы заплести их на ночь в косу.

– Не сломался бы. Бывает, что по-другому нельзя, или быть стойкой или превратиться в слякоть, – сказала Таня, выдохнув.

– Ты вызываешь моё восхищение. Это удивительно, какой ты человек. Мне кажется, ты даже меня делаешь лучше.

– «Даже меня», – усмехнулась Таня. – Никогда не могла понять этого твоего самоуничижения. Мотает тебя от заносчивости, вот этому, странному упадничеству. Завязывай с этим, Марик. Если бы я так нападала сама на себя, от меня давно уже ничего не осталось. Мир жесток с нами, не надо быть жестокими ещё и самими с собой.

– Считаешь, себя надо прощать?

– А у тебя получается? У меня нет, – Таня посмотрела на меня. – Я просто заставляю тебя перестать думать о том, за что не могу себя простить… Иначе я давно рехнулась бы.

– Ты не виновата, что стала жертвой.

– Я не об этом… – сказала она, отворачиваясь.

Тогда я не подумал, но после вспоминал этот разговор не один раз, и думал, что я не придавал ему значения, который он заслуживал.

Но пока я был одержим только этой идеей – местью. И мне очень помог в этом Радюгин. Я поделился с ним документами, бывшими в моём распоряжении, добавив и то, что мне было известно раньше. Радюгин повёл себя как настоящий офицер, и даже друг, хотя до сих пор я так не считал, мы были с ним товарищами, но теперь я понял, что он рад возможности не только поддержать меня, но и очистить ряды правоохранителей. Он сказал только: «Марк, ты волен отомстить, и Никитского стоит стереть с лица земли, но свои руки не марай, поверь. Удержись хотя бы от этого. А я тебе помогу». Я пообещал, и он предпринял для меня множество шагов, которые помогли мне отследить и вычислить всех тех, кто был связан с Никитским, и всех прижать. Они все предали его мгновенно, будто ждали этой возможности.

Вот после этого-то я и пришёл к Никитскому, когда был полностью готов к тому, чтобы, как выразился Радюгин, стереть его с лица земли, но мне этого было мало. Я не просто хотел убить его, я хотел насладиться этим сполна.

И я не спешил. Никитского пугали случайно подрезающие его машину чёрные «мерсы», выстрелы, взломы его квартиры, побитые стёкла, сожжённая дверь, ночные звонки и сообщения на пейджер. Мне хотелось, чтобы ему было страшно, вначале по-настоящему, а потом после всех этих глупых выходок, чтобы он начал думать, что всерьёз ему ничто не угрожает и расслабился, и тут-то возмездие и настигнет его. Поначалу так и было: он вздрагивал, бледнел, пил больше обычного, боялся оставаться ночевать в одиночестве, но месяцы шли, а дальше хулиганства дело не шло, и он начал успокаиваться, решив, очевидно, что Марк Лиргамир, маменькин сынок, мелкий изготовитель штампов и мажор, способен только на такую чепуху. А я просто ждал, что остыну немного. И жил, как жил прежде.

Точнее, пытался. Потому что у меня не очень получалось. До тех пор, пока в этом деле не была поставлена точка, я не мог остыть, не мог успокоиться. И хотя карьера Платона получила толчок к развитию после его триумфального возвращения, как и у Боги, что стал популярным человеком на всю Москву, уж не говоря о Тане, которая, потеряв позиции и даже деньги «на западном фронте», приобрела в несколько раз больше здесь, в России: к осени готовился выход первого в нашей стране номера «Vogue», куда её пригласили для участия «хотя бы в фотосессии», как, невесело улыбаясь, сказала Таня, рассказывая об этом.

– Хотели едва ли не выпускающим редактором позвать, но я отказалась. Вот о чём они думают? Каждый должен заниматься своим делом. Разве я журналистка? С Платоном перепутали, наверное.

– Просто сейчас тебя хотят заполучить все, – сказал я.

Это была правда. Перед «Роком и модой» была ещё Неделя моды в Москве, где Таня тоже активно участвовала, приглашённая Домом моделей. «Рок и мода» прекрасное мероприятие, которое я ненавижу из-за Книжника, с которым у Тани отношения всё крепче и нежнее, судя по всему, потому что дома её почти не бывает, спасибо, хотя бы ночевать приходит, и мои дела разбирать со мной не отказывается. Но всё же, она всё чаще отсутствует, куда больше, чем когда уезжала на лето работать в Европу.

Теперь «МэМи» записывали альбом и сидели в студии несколько недель, не отлучаясь на гастроли, и Таню не раз и не два видели с Книжником в разных московских клубах, нагло снимали и публиковали в бульварных листках их фото в обнимку или просто рядом. Странно, я думал, я привыкну, но за прошедшее время меня всё больше доставала их связь. Казалось бы, вернулся Боги, отвлекавший её внимание на себя, они затеяли совместную работу световую инсталляцию, о чём Таня рассказывала взахлёб:

– Эскизы мои, а вот вся техническая часть на Боги. Он вообще оказался гений всех этих компьютерных технологий. Между прочим, Ванюшка заинтересовался, помогает ему.

Ещё и Вальдауф вернулся в Москву, причём его жена осталась в Италии, греться на тамошнем солнце, которое тепло даже зимой, он же засел за работу, как выражалась Таня, да и он сам сказал, когда мы все вместе, и с бывшей нашей группой встречали Новый год для чего я снял загородный дом с баней и катанием на снегокатах. Были «МэМи» и все наши одногруппники, причём Щелкун с Саксонкой оставили ради этого своего малыша, которого родили в прошлом году, на родителей Щелкуна, в отличие от Платона и Кати, которым не с кем было оставить своих, потому что родители Лариса Валентиновна и Андрей Андреевич укатили в Крым на праздники. Так что моего шурина и его прелестной Кати с нами здесь не было. Табуретка и Очкарик пока не задумывались о детях, жили на съёмной квартире и, в общем, пока заработки у них были очень скромные, подумывали даже не уехать ли в какую-нибудь Канаду на ПМЖ, как стали говорить, на что Боги лишь усмехнулся, качнув головой.