Как приручить тигра

С прилипшими волосами и густой подводкой, стекающей по щекам черными полосами, она похожа на мокрую тигрицу. – Мы просто будем стоять здесь и ждать? Под дождем? Неизвестно сколько времени?

Мама вытирает очки о свою промокшую футболку, но это не очень-то помогает.

– Нет. Не думаю. Погодите.

Она огибает дом.

– Куда она? – я складываю руки домиком прямо над головой, чтобы защититься от дождя, но это бесполезно. – Где бабушка?

Сэм молчит. Мы видим, как мама останавливается под окном гостиной. Она постукивает по краю стекла, проводит руками по подоконнику, а потом ударяет кулаком прямо под стеклом.

– Ну конечно, – говорит Сэм с сарказмом в голосе.

Мама распахивает окно. Она оглядывается, прежде чем подтянуться и кубарем влететь в дом.

– Ничего себе! – шепчу я. Никогда не видела, чтобы мама делала нечто подобное.

Сэм качает головой.

– Да уж, ничего себе. Спорю, она так постоянно делала, когда была девчонкой. – Сэм смотрит на меня так, будто не знает, хмуриться ей или смеяться, и я точно знаю, что она чувствует, потому что представлять маму подростком и смешно, и немного страшно одновременно. Странно думать о том, какой была мама до нашего появления на свет.

Но Сэм улыбается, и я чувствую облегчение.

– Наверное, она удирала из дома тусоваться с друзьями.

Я киваю. Когда Сэм в хорошем настроении, ее круглое, как луна, лицо сияет и она снова становится похожа на мою сестру. Я становлюсь к ней поближе – чуть-чуть, так что она ничего не замечает.

Она морщит нос.

– Как думаешь, она бегала на свидания с мальчишками?

– Мне кажется, она не встречалась ни с кем до папы. – Я не могу представить маму с кем-нибудь, кроме папы. А по правде говоря, я не могу представить ее ни с кем вообще, потому что не помню того времени, когда мама и папа были вместе.

И тут же понимаю, что сказала что-то не то, потому что лицо Сэм больше не светится. Она стискивает зубы и отворачивается.

– Это просто наивно, – бормочет она себе под нос.

Мысли о папе вызывают в Сэм иные чувства, чем у меня. Она достаточно взрослая и помнит его. Когда он погиб в автокатастрофе, ей было семь. А мне всего четыре.

– Сэм… – начинаю я, но не знаю, что сказать.

Раньше мне легко было с ней разговаривать. Когда-то я рассказывала ей обо всем. Случись это несколько лет назад, я бы запросто сказала: «Я ТОЛЬКО ЧТО ВИДЕЛА ТИГРА ПОСРЕДИ ДОРОГИ». Причем прокричала бы это ей в самое ухо, потому что не смогла бы сдержаться.

– Только что я видела… – делаю я очередную попытку. Но меня прерывает скрежет замков. Мама отодвигает задвижки и отворяет дверь.

– Быстрей, – говорит она, словно мы могли промокнуть еще сильнее. Мы с Сэм входим, оставляя в прихожей мокрые следы, и по деревянному полу растекаются лужи размером с озеро.

Бабушкин дом будит воспоминания. В кухне-гостиной лиловый обеденный стол и камин, который сейчас не работает. А в дальнем углу тикают старинные напольные часы.

Два каменных льва на камине держат фотографию мамы, это должно привлечь в ее жизнь богатство. Напротив – лягушка, которая охраняет наше с Сэм фото, она оберегает наше счастье. И повсюду – в корзинах, свисающих с потолка и стоящих на столешницах, и в каких-то мисочках – пучки трав и ароматные палочки, чтобы отгонять плохую энергию.

Я делаю глубокий вдох, и от запаха гречневой лапши, шалфея и стирального порошка веет домом.

Сэм не выглядит довольной. Она скрещивает руки на груди и хмурится.

– Э-э, – говорит она. – Что это?

Я следую за ее взглядом. В другом конце гостиной находится дверь в бабушкину спальню, ванная комната и две лестницы: одна ведет вверх, в спальню в мансарде, а другая – вниз, в подвал. Но сейчас перед дверью в подвал, словно баррикада, высится башня из резных корейских сундуков и картонных коробок.

Мама качает головой.

– Очень странно, да? Зачем она это сделала?

Мама кусает ногти и оглядывает комнату. Мельком я замечаю тревогу в ее глазах. Моя радость улетучивается. Это действительно странно. Коробки здесь не к месту. И бабушки нет.

Что-то темное и леденящее шевелится внутри меня.

– Где бабушка? – спрашиваю я.

Мама смотрит на меня и успокаивает.

– О, не переживай. Я уверена, что она либо в магазине, либо у кого-нибудь в гостях. Ты же ее знаешь, – она улыбается грустно и в то же время обнадеживающе. – Ты рада, что мы здесь, Лили?

Что-то происходит, что-то, о чем она не говорит. Мне хочется расспросить маму, но не хочется, чтобы улыбка сходила с ее лица, и я лишь киваю.

Она собирается сказать что-то еще, но тут меня начинает знобить и бросает в дрожь.

Мама удивленно моргает, словно забыла, что мы промокли.

– Так. Погодите. Дайте-ка я поищу, во что бы нам переодеться.

Наши чемоданы остались в машине, но никто не решается снова выходить под дождь, поэтому мама исчезает в бабушкиной комнате.

Через некоторое время она появляется с полотенцами и бабушкиными шелковыми пижамами. Мы с Сэм хватаем две верхние. Бледно-оранжевая мерцает и переливается в моих руках, словно закат. У бабушки даже пижамы прекрасны.

– Я включу отопление, – говорит мама. – Подождите здесь.

Но Сэм, разумеется, не ждет. Как только мама возвращается в бабушкину комнату, она пробирается между коробками и мебелью и устремляется наверх, в нашу спальню, оставляя за собой лужицы.

Я следую за ней, но в нерешительности останавливаюсь. Не хочу быть Маленькой Эгги, которая повсюду ходит за своей унией. Но, в конце концов, конечно, поднимаюсь.

Комната в мансарде старомодная, но уютная, с островерхим потолком, зеркалом во весь рост в деревянной раме и двумя кроватями, застеленными выцветшими стегаными одеялами. Когда мы жили здесь раньше, то сдвигали кровати и сворачивались клубочками рядышком, рассказывая друг другу в темноте разные истории.

Теперь же кровати стоят по обе стороны комнаты, разделенные широким окном.

Сэм сбрасывает мокрую одежду, стирает темный макияж чистым полотенцем, на котором тут же появляется грязное пятно, натягивает черную пижаму с блестками и плюхается на кровать. Матрас под ней скрипит. Прежде чем обернуться ко мне, она находит под кроватью розетку, чтобы подключить телефон.

– Что ты здесь делаешь? Ты должна была ждать внизу.