Небо – моя обитель

Миссис Грубер сказала визгливо:

– Рода Мей, встань с крыльца. Иди сюда.

Мистер Грубер следил за ней взглядом.

– Сними эту штуковину с шеи, – сказал он. – Что этот человек говорил тебе?

Миссис Грубер резко дернула Роду Мей и подтащила к себе. Рода Мей заплакала. Мистер Грубер повернулся к Брашу:

– Что вам надо? А? Чего вы хотите?

Браш начал писать на листке бумаги.

– Вы глухонемой, что ли?

Браш, все еще улыбаясь, покачал головой.

– Вы не глухонемой? Тогда что?.. Рода Мей, что говорил тебе этот человек?.. Что-то здесь не так, – сказал он, многозначительно поднимая брови. – Ты лучше сбегай к Джонсам и вызови по телефону мистера Уоррена или шерифа. – Потом он снова повернулся к Брашу: – Чего вам надо? Продаете что-нибудь?

Браш оторвался от своего занятия, покачал головой, показал на Роду Мей и ее табличку и снова принялся писать.

Вопли Роды Мей стали громче. Отец шлепнул ее и заорал:

– Иди домой. Домой иди... Ты, Мери, тоже иди домой. Я здесь сам разберусь.

Миссис Грубер протянула свою дрожащую руку.

– Будь осторожен, Герман.

Браш наконец представил написанное им: «Я приду позднее, чтобы поговорить с вами об этом наказании. Надеюсь, вы поймете меня».

С этим он пошел прочь, жестами демонстрируя дружеское расположение.

– Только попробуй еще сунуться сюда, – крикнул Грубер, – шкуру спущу, слышишь? Я полицию вызову, ясно?

Браш кивнул и снова попытался выразить дружеские чувства.

– Если еще раз здесь увижу, зубы выбью, – проорал Грубер и вошел в дом, хлопнув дверью; из-за двери неслись вопли Роды Мей.

В четыре часа Браш находился в нескольких милях от города на грязной дороге. Взглянув на часы и обнаружив, что зарок выполнен, Браш испытал удовольствие, близкое к экстазу. Он повернул к городу и пятнадцать минут бежал, потом замедлил шаг и съел яблоко. Он с любовью глазел на хижины скваттеров, на сторожевых псов, неуверенно подходивших к воротам, сделанным в проволочных заборах, на цыплят, рискнувших выбраться под ветром на бледный солнечный свет. Тропинка в сухой траве сменилась деревянным тротуаром. Вдалеке виднелась куча ржавых автомобилей, сваленных рядом с аркадой магазинных галерей, за магазинами была почта.

На самой окраине города Браш набрел на магазин, а точнее, на два магазина, объединенных общей вывеской: «Н. Эфрим, мануфактура и галантерея». Одна дверь была заколочена; в витринах в беспорядке валялись выкройки платьев, грифельные доски, летающие змеи и лакричные палочки. Брашу подумалось, что он может купить здесь молочный шоколад, а заметив в витрине ряд кукол, он решил купить еще и куклу – в качестве примирительного дара Груберам.

Когда Браш вошел в магазин, миссис Эфрим сидела у окна с вязаньем в руках. Это была сморщенная пожилая женщина с лицом умной опечаленной обезьяны. Поверх толстого шерстяного платья на ней был надет поношенный свитер, а поверх свитера – короткая зеленовато-черная накидка, отороченная выцветшей тесьмой. Она спустила очки на нос и посмотрела поверх них на Браша.

– Мне... мне бы хотелось купить куклу.

Миссис Эфрим отложила вязание и, упираясь руками в колени, тяжело встала на ноги и показала ему куклы.

– Кукла для девочки десяти лет, – сказал Браш. – Может, вы ее даже знаете. Ее зовут Рода Мей Грубер.

Миссис Эфрим кивнула. Браш рассказал ей о табличке с надписью «Я – лгунья».

– Какой ужас! – воскликнула миссис Эфрим.

Они взглянули друг на друга и сразу стали друзьями. Обоим хотелось поговорить. Они были согласны друг с другом, что так воспитывать детей нельзя. Браш таинственно намекнул, что воспитание девочек с некоторых пор начало его серьезно занимать. У миссис Эфрим было шестеро детей, и Браш с удовольствием узнал об их достоинствах и недостатках. Неожиданно он вспомнил, что голоден, и предложил миссис Эфрим яблоко, добавив, что, хотя не ел целые сутки, чувствует себя превосходно. Когда пришло время платить за куклу и молочный шоколад, он положил на прилавок десятидолларовую банкноту. Прежде чем дать сдачу, миссис Эфрим на мгновение заколебалась.

– Пойду разменяю банкноту в аптеке, – сказал Браш.

– Нет-нет. У меня есть сдача. Есть. Только она спрятана.

– Спрятана?

Миссис Эфрим взглянула на него и таинственно кивнула.

– В наше время нельзя держать деньги в кассе. Нет, сэр. Ничего страшного, если вы узнаете, где я прячу деньги. Смотрите! – С этими словами она засунула руку за рулон ткани и вытащила оттуда пачку однодолларовых банкнот, а отодвинув в сторону несколько свернутых лент, добралась и до пятидолларовых бумажек. – Вот так мы и живем.

– Понятно.

Покупка была совершена, но Браш медлил, с завистью оглядывая магазинчик.

– Молодой человек, – обратилась к Брашу миссис Эфрим, снова усевшись у окна, – вы умеете вдевать нитку в иголку?

– Конечно, умею, миссис Эфрим. Я и сам неплохо шью.

– Глаза у меня уже сдают. Мои дети, прежде чем уйти в школу или на работу, обычно вдевают мне нитки в пять-шесть игл, но иногда забывают. Если бы вы смогли вдеть нитки в пару иголок...

– С удовольствием.

Грабитель, вошедший в этот момент в магазин миссис Эфрим, застал Браша у окна вдевающим нитку в иголку.

– Руки вверх! – заорал он. – Оба! Руки вверх!

– Ach, Gott[17 - О Боже! (нем.)], – воскликнула миссис Эфрим.

– Не шевелиться и не разговаривать! Если кто пикнет, тут же порешу. По-английски говорите? А? Может, не говорите?

– Говорим, – ответили Браш и миссис Эфрим.

– Хорошо. Не двигайтесь.

Грабитель был молодой и нервный, явно начинающий; пестрый платок, которым он повязал лицо ниже глаз, то и дело соскакивал на плечи – это ему очень мешало. Он делал устрашающие жесты и бросал свирепые взгляды, но чаще всего громко орал и прицеливался в переносицу жертв. Он медленно перелез через прилавок, не сводя глаз и дула револьвера с Браша, открыл кассу и выгреб из ящика мелочь. Потом начал озираться в поисках чего-нибудь ценного. Браш и миссис Эфрим стояли рядом с поднятыми руками. Лицо Браша сияло от счастья. Он посмотрел вниз, ища поддержки своему веселью в глазах миссис Эфрим.

– Чего скалишься, вонючка? – спросил грабитель. – Если хочешь жить, кончай склабиться.

Браш перестал улыбаться, и грабитель продолжил свои поиски. Последовавшее долгое молчание прерывалось лишь бурчанием в пустом желудке Браша.

Наконец грабитель сказал: