Мысы Ледовитого напоминают

Охотник ушёл домой, они с женой «куда-то далеко к русским ушли», те подивились, но дали целый мешок денег, на что он купил 20 нарт товара.

Нам здесь важно следующее. Какие-то русские («волосатые»), живя в дальней тундре, владеют драгоценной пушниной, которая в тундре неизвестна. Они боятся других русских (тех, из тайги, где знают цену пушнине). Далее, русская девушка в дальней тундре являет охотнику столь высокий нравственный уровень, что рассказчик с трудом находит в своём лексиконе нужные слова. Она сообщает охотнику, что свободна («волосатые» ей всего лишь братья) и могла бы подарить ему больше, чем богатство, если бы он вёл себя приличнее. Но даже и такого негодника она всё же делает богатым, ничего не требуя взамен и ничего не прося, кроме сохранения тайны.

Если учесть, что «волосатый», чтобы его заметили, машет сукном и люто голоден, то историческая канва легенды проясняется. Какие-то русские, включая девушку, именно так вышли к таймырцам, владея огромными ценностями и в то же время умирая от голода. Эти русские уже боялись соплеменников (и, в самом деле, как мы знаем, Хабаров объясачил всех, включая русских).

Когда это могло быть? Долгих заключил, что всё в избе «очень похоже на быт русских промышленных людей XVII в.» [Долгих, 1976, с. 325], но возможны более точные оценки. Незнание русских людей туземцами вряд ли реально позже 1640-х годов даже для самых северных племён. Наоборот, регулярная торговля с местным населением сложилась позже.

7. Русская старина и советские полярники

Об открытии стоянок у мыса Фаддея все авторы пишут приблизительно одинаково. Вот пример:

«Осенью 1940 года отряд с научного судна "Норд" в составе топографа Н. И. Линника, гидрографа А. С. Касьяненко, матроса П.Я. Кирина и моториста Е. В. Истомина производил работы на северном острове архипелага Фаддея. 14 сентября… Кирин неожиданно натолкнулся на медные котлы, торчавшие между разрушенными каменными глыбами. Сначала его сообщению не придали большого значения, в отряде предположили, что котлы эти остались от экспедиции Руала Амундсена 1919 года… Потом всё-таки решили осмотреть находку. Между камнями возле котлов, были обнаружены топор, ножницы, сковородки, колокольчик, медная гребёнка и несколько голубых бусин.

Примитивный характер этих предметов, а также отсутствие консервных банок… заинтересовали гидрографов… и они решили более детально обследовать участок» [Свердлов, 2001, с. 11].

Как видим, все участники сознательны, картина благостная. Но вот что сообщил в своё время писатель-полярник Сергей Попов.

«Таймырская находка

О ней рассказал мне… Леонид Иванович Сеньковский. Шла осень сорокового, последнего предвоенного года. Зимовочный гидрографический отряд на судне "Норд" под его руководством[32 - Он был не только начальником отряда, но и заместителем начальника экспедиции, которую возглавлял Абрам Исаакович Косой, известный полярник, геодезист.] завершал картосоставительские работы в заливе Фаддея… Его внимание привлекла необыкновенной формы расчёска, которой матрос П.Я. Кирин прихорашивал свои непослушные кудри. Сразу чувствовалось, что вещь старая, если не сказать древняя.

– Откуда это у тебя? – спросил Сеньковский.

– Да вчера на острове Фаддея, где рекогносцировку делали, подобрал… Там этого барахла навалом. Наш начальник Линник говорит, что, наверное, от зимовки Амундсена осталось.

Сеньковский сразу почувствовал необычность находки… Наутро, как только улеглась непогода, он отправился с группой гидрографов на остров Фаддея» [Попов, 1981, с. 116].

Выходит, что если бы не Сеньковский, находка, вернее всего, пропала бы. Это оказалось правдой, и досадно, что о нём и его роли никто не вспоминает.

На самом деле всё было не так просто, что легко увидать из рапортов участников [Долгих, 1943]. Вот первый:

Заместителю начальника Восточно-Таймырской экспедиции т. Сеньковскому Л. И.

От ст. топографа Линника Н. И. и гидрографа Касьяненко А. С.

РАПОРТ

14 сентября 1940 г. нами с двумя рабочими (следует описание места находки и найденных предметов – Ю. Ч.)… медную гребенку. Детальному обследованию найденные вещи не подвергали […]

25 сент. 40. г/с «Норд»

Как видим, рапорт составлен поздно (через 11 дней после находки, которая состоялась, тем самым, отнюдь не «вчера»), и никто сообщать о ней не стал.

Л. И. Сеньковский

Не попадись расчёска на глаза Сеньковскому, вряд ли мир узнал бы о загадочном плавании XVII века, о ПСФ. Мы должны быть бесконечно признательны его любопытству и вмешательству, вот кому надо ставить памятник.

Но мы должны и с удивлением признать, что, вопреки его рассказу, сам Сеньковский на остров не поехал (хотя нерадивые сотрудники явно нуждались в жёстком контроле) – это видно из второго рапорта. Вот он:

Сеньковскому Леониду Ивановичу

От гидрографа Касьяненко А. С. и ст. топографа Линника Н. И.

РАПОРТ

1940 г., сентября месяца, 26 дня.

Сего числа по Вашему распоряжению вторично пошли на обследование исторической находки на северном острове Фаддея. (Следует перечень присутствовавших, Сеньковскогого в нём нет – Ю. Ч.) Придя на место и внимательно осмотрев его, приступили к обследованию.

Далее описано обследование, поневоле поверхностное, и сказано, что «всё найденное было упаковано в ящики и доставлено в Красноярск». Хорошо бы поверить, но почему-то ни медная расческа, ни 4 топора (из пяти, вписанных в акт) до Красноярска не доехали. Налицо обширная кража одних находок и бессмысленное уничтожение других (описание последнего опускаю). И где при упаковке был начальник, А. И. Косой? Его нет ни в одном опубликованном документе.

Куда ушла медная расчёска (есть в рапорте и акте, но нет в музее), легко догадаться, но кому могли приглянуться простые перержавевшие топоры? Ответ, увы, ясен: простым был только тот топор, что попал в музей (его снимок опубликован среди найденных позже), а о тех, что пропали, дошел слух, что они напоминали стрелецкие алебарды. Но ведь топоры «на подобие алебард» раньше нашёл Бегичев (см. Прилож. 3), на что обратил внимание и Попов. Если бы сравнить эти топоры, многое встало бы по местам, но насколько они были сходны, мы никогда не узнаем.

Через полгода Линник был послан с матросами на берег за дровами (плавником) и пустил на дрова избушку в бухте Симса, найденную одним из его подчинённых. «В результате этой поспешности была изрублена хорошо сохранившаяся одежда» [Косой, 1944, с. 128] и, добавлю, многое другое. Сама избушка, как видим, столь же мало привлекла внимание Линника и Косого, как и вещи с острова Фаддея[33 - Видимо, именно отряд Линника сжёг в костре обломки лодки XVII в.: около их костра остался лежать один шпангоут. Кроме него, сохранились не замеченные (почти засыпанные галькой) форштевень и несколько малых досок обшивки. «Поблизости от раскопа оказалось довольно свежее кострище, у которого уцелел… обломок судна со следами недавних ударов топора» [ИПРАМ, с. 18].]. К счастью, три нижних её венца оказались гнилыми, на дрова негодными, и археологам хоть что-то осталось. Но какой она была высоты (и многого другого), мы не знаем.

Кража с мест обеих находок шла бойко, все это знали, но Косой никого не наказал. Его легко понять: шла война, и страстное желание помочь стране, а не плодить дрязги, было общим. Однако безнаказанность принесла свои скверные плоды. Люди с другого судна («Якутия», весна 1944), попавшего в бухту Симса, уже знавшие об избушке, учинили здесь откровенный погром, и верховодил ими старпом «Якутии» (имени не привожу, оно не должно жить в истории).

Описывать погром не хочется, скажу только, что бесследно исчезли остатки древнего судна[34 - Одни полярники вспоминали их позже как куски коча, другие – как обломки лодки-плоскодонки, а капитан судна «Якутия» Александр Белугин, помогавший Окладникову, говорил про остатки двух малых судов [ИПРАМ, с. 9]. Окладников всё это отверг, ибо в его версии лодок у Симса не полагалось.], что грабители в поисках ценностей рубили мёрзлый земляной пол топорами. Утверждали потом, что ничего ценного не нашли, и было это прямой ложью: кое-что со страху вернули Окладникову.

Он прибыл из Ленинграда через год, предъявил «Открытый лист» (документ на право вести раскопки), и старпом, судя по всему, перепугался. (Поясню: мой небольшой опыт показал, что мелкое местное начальство склонно видеть в любой экспедиции проверяющую комиссию.) Он стал во всём помогать археологам, вернул четыре из дюжины похищенных предметов и рассказал, что помнил. Окладников не поверил ничему, что не мог проверить, однако кое-что пересказал, чем оказал историкам большую услугу, например, у избушки явно оставалась лодка.

К чему я это? К тому, что после исчезновения старой гвардии полярников в сталинских застенках и лагерях, падение культуры стало общим и стремительным. Прежде промысловые избушки стояли веками, в них оставляли еду и дрова погибающим, а теперь они сами пошли на дрова. Даже такой внешне культурный начальник, как Косой, справедливо писавший, что

«многочисленные развалины весьма древних избушек на северном побережье свидетельствуют о присутствии в этих местах русских людей задолго до путешествий, от которых остались рукописные отчёты и памятники» [Косой, с. 133],

не подумал обследовать увиденную его экспедицией старинную избушку в бухте Петровской. Она могла быть той самой, где зимовали наши герои, и мы бы сейчас избежали многих споров.

Самый ценный из тех утраченных предметов, о которых мы хоть что-то знаем, это полуметровый жезл с тяжёлым дециметровым шаром и декоративными кольцевыми вырезами. По описанию, это в точности атаманская булава, только изготовленная из северного материала. Достаточно глянуть на казачьи булавы в музеях, на портреты с булавами (один приведен здесь), на фотоснимки столетней давности, где казачьи атаманы восседают с булавами (напр., АР-1, с. 377).

Окладников вполне мог, услыхав от старпома «Якутии» про неё, обсудить, что это такое, но не сделал этого, а написал лишь, что это был, видимо, томар, то есть стрела с тупым наконечником для охоты на пушных зверьков. Это неправда. Свердлов, описав жезл, тоже заключил, что

«это была не стрела-томар, как посчитал А. П. Окладников, ибо ни вес, ни размер, ни материал шара этому не соответствуют. Возможно, что в данном случае учёные потеряли весьма значительную находку» [Свердлов, 2001, с. 39].

Это верно, и обладателя булавы легко увязать с богатыми вещами:

«Если же к названным предметам добавить… ремень из тонкой кожи и серебряные с позолотой пуговицы, то можно предположить, что в заливе Симса находилось лицо довольно знатное.

Маловероятно, чтобы обычные торговцы и промысловики носили такие наперсные кресты и имели столь изысканные вещи» (там же, с. 44).

Более на данную тему у Свердлова речи нет. Его и Окладникова легко понять: казачий атам н не вписывается в их версию ПСФ (северный путь.) В личной беседе со мно Свердлов отказался видеть в этом жезле булаву, так как известные музейные булавы – не деревянные и не сибирские. Но сам никакой мысли о жезле не предложил, а какая-то нужна. Попробую ее обозначить.

Иван Выговский (гетман в 1657–1659 гг.) с булавой

В те годы на севере Сибири служили стрельцы и казаки, они были во всём равны, но лишь у казаков имелся чин атамана, причем «атаман… мог ведать подразделением всего в несколько десятков человек» (.Никитин Н. И. Первый век казачества Сибири // Военно-историч. ж., 1991, № 1). Однако звался он так, как у казаков юга Сибири и собственно России звался большой начальник, и чтобы отличить себя от сотника (как стрелецкого, так и казачьего), наш герой мог обзавестись самодельной булавой. Это могло быть важно ему для укрепления положения среди окружавших.

8. Безумные идеи и разумные вопросы

Интересно, как наши герои всё же приплыли к местам таймырских находок – южным путем или северным? Ведь в начале в XVII века никому уже не удавалось обогнуть Ямал (что в XVI веке удавалось многим), так что едва ли можно допустить, что в это время или чуть позже некий коч мог обогнуть огромный Таймыр. Тот, кто заявляет, что возможность обогнуть мыс Челюскин в самом деле была, должен её хоть как-то обосновать, чего никто не делает.