Звезда пилота

– Следующий! – позвал Бентоль вслух, мысленно отгоняя к дому словоохотливое семейство. Следующий был пока и единственным – белоснежный старый боец с лучевиком.

– Вест Иринг, девяносто пять лет, последнее место работы – штурман космолета «Гагарин», – отрапортовал он, тяжело переводя дыхание и сопя носом. «Гагарин» в свое время был лучшим исследовательским космолетом, но это время прошло еще до Катастрофы с астрионом. – Живу здесь три года, с самого начала. Я здесь первый дом построил, когда меня выгнали из Сомервиля. А как выгоняли! На людей смотреть стыдно было, от страха перед этой заразой себя не помнили. И до сих пор даже изучать ее никто не берется, вас вот первых вижу.

Мади дала команду роботу, и тот начал сбривать шерсть на голове и животе старика для осмотра. Через десять минут результаты, весьма похожие на результаты философа, были записаны, а жук вынут.

– Так вот почему я молился этой красотке! – обрадовался старый штурман, увидев в капсуле гибкий тонкий чип. – Она к станции внушения нас подключила!

– А с Земли прилетали к вам для изучения? – задал вопрос Бентоль. – Десять лет назад, перед закрытием, была научная экспедиция, помните ее?

Старик Иринг задумался.

– Были здесь какие-то, но с вирусом ничего сделать не успели. Я тогда был здоров, мне ни к чему было интересоваться. Мы с Валентином, это мой взрослый внук, работали на строительстве космопорта, думали, постоянные рейсы будут с Земли на Стику. А вот что получилось – Стику закрыли, а куда делись эти исследователи, даже не помню. И не вспоминал о них все эти годы, видно, внушение мешало. А теперь вместо науки красотка какая-то, богиня любви! Уж не знаю, какая она там богиня…

Данилевского он так и не вспомнил, хотя остаточное внушение не имело власти над упрямым стариком. Интересно! Остаточное внушение действует на всех по-разному. Старик сразу вышел из-под его действия, а Трагат до сих пор готов молиться богине любви. Кстати, как у Иринга с биополем? Бентоль заглянул в мираж – поле у старого штурмана оказалось около десяти, на верхнем пределе для нормального человека. Понятно, почему он освобождается быстрее других. Старик продолжал рассказывать.

– Три года назад я сам стал мохнатым, а как – не помню, даже не спрашивайте. Что в городе было до того – помню, что в лесу после – тоже помню. А где я был, что делал в это время, не знаю. Будто провал какой-то. Потом выгнали меня соседи из города, едва не убили. Да и жизнь с этой хворью не в радость, так и хожу, сопя да кашляя. То ли старею, то ли вирус дышать мешает. Внук Валентин, пока меня искал, сам заразился. И вот странно, ведь дальше пяти километров от города мы вообще не ходили, видно, внушение не пускало, а зараза эта, значит, совсем рядом была.

– А как сюда попали?

Старик закашлялся.

– Отсюда, конечно, до города километров тридцать, без особой причины сюда никто не придет. Но когда ты либо в глубину леса бежишь, либо соседи с полицией тебя убьют – тут, конечно, никакое внушение с нами не справлялось. Я Валентина ведь совсем рядом здесь встретил, когда он стал… Да вот он уже идет и тащит кого-то! Много у нас сегодня гостей!

Локатор уже звенел пронзительной трелью. Из леса показался парень за два метра ростом, в рабочих штанах, густо заросший пышной светлой шерстью. Он тащил за собой другого, менее мохнатого, но с длинной кудрявой шевелюрой и в рваных шортах. Этот другой отбивался, как будто его вели на казнь.

– Пусти меня, Валентин! Пусти, я недостоин жить! Великая богиня Тийя приказала уничтожать все, что оскорбляет красоту мира и величие любви! Великий свет высокой красоты не упадет на низшего, как ты! И солнца свет ты не увидишь вновь, когда тебе велит твоя любовь! Она мне так сказала только что, и я это сделаю! – выкрикивал он на весь лес молодым резким голосом, кашляя и отдуваясь. Почему-то часть его сумбурных речей оказалась в стихах.

– Фери, не кипятись! Богиня Тийя не приказывала тебе покончить с собой! Я тоже слышал про красоту в ее проповеди, но она же прямо не сказала, чтобы именно ты прыгал на камни с аморфита или топился в реке! – увещевал спутника Валентин, точно так же кашляя. – Ну не будешь ты работать на станции связи, не будешь делать миражные передачи, не будешь проповедником, но быть поэтом и просто жить ты все равно сможешь. Вот сейчас я познакомлю тебя с дедом, с соседями. Да ты их и сам знаешь, ты же давно в Сомервиле живешь…

– Не живу, а жил! Я не могу жить без нее, я ее люблю! Без нее я только существую! – вопил полузаросший Фери.

Это что за бамп-тест засвете? Журналист, проповедник богини да еще поэт? Валентин подтащил упирающегося поэта к грузовику и усадил на захват.

– Здравствуйте, во славу великой богини, – отдуваясь, проговорил он. Вирус и ему не давал нормально дышать. – Это Фери Гемеш, помнишь его, дед? Он еще миражи с земными сценами нам для дома делал. И одно время был проповедником, служил великой Тийе. А это что за лаборатория?

Еще полчаса ушло на анализы, констатацию вируса и освобождение обоих прибывших от жуков. Наконец, Бентоль взялся за поэта, у которого заметно уменьшились суицидальные наклонности, зато прорезались остатки здравого смысла. Впрочем, биополе у впечатлительного парня было слабовато, и полностью освободиться он мог не скоро. Однако с ним надо было поговорить – влюбленный проповедник Тийи-Лорелеи мог уже сейчас сказать, где она живет. Мысленное внушение Бентоля быстро справилось с чувствами несчастного поэта, но остановить его причитания было почти невозможно. Бентоль особенно и не старался – в потоке слов попадалась полезная информация.

– Ты не можешь этого понять, ты ограниченный человек, божественная любовь тебя не коснулась, – то и дело прерываясь, чтобы откашляться и перевести дух, заявил бывший проповедник. – Я тоже был таким, но я узнал счастье любви! Кто я был, чтобы его заслужить? А она каждое утро приходила, как солнце, как новый день, как сама любовь, и дарила счастье всему миру. Сколько поэзии, сколько мудрости в каждом ее слове! Она творит жизнь из слова, создает настоящее из несбывшегося, она – животворящая мечта! Ни одна смертная женщина не могла бы сравниться с божественной Тийей! Она подошла ко мне в студии и благословила поцелуем! Даже проповедник и губернатор господин Вукич посмотрел на меня так страшно, что я думал – мне конец.

Это все были только чувства, причем изложенные в выражениях миражных фильмов Лорелеи, а как со сведениями о Данилевском?

– А муж ее что? Тоже проповедует? – вставил Бентоль равнодушным тоном, стараясь не выдавать своего особого интереса.

– У богини не может быть мужа! Только возлюбленный! Она – вечность, она – любовь, она – великая страсть, не скованная низменными устремлениями! – возмутился Фери в самом возвышенном стиле. Нет, дальше расспрашивать вслух было нельзя. Ну так можно и мысленно! «Ты был возлюбленным? Ходил к ней? Куда?» – потребовало ответа внушение Первого. Фери среагировал мгновенно.

– Она сказала, как мне ходить к ней, дом богини в саду, у реки, недалеко от моста. Увитый цветами любви, украшенный светом радости, он вечно будет ее обителью!

Ну вот, небольшой, но все же результат. И в целом первый день работы прошел не зря! Но все же он прошел, и, как полагалось на Стике, на темнеющем небе собрались черные тучи, над лесом и деревней засверкали молнии и ударил гром. Бентоль закрыл лабораторию и вместе с девчонкой забрался в пассажирское отделение грузовика. Через минуту вокруг встала сплошная стена дождя, и вода с грохотом обрушилась на деревню, как будто собиралась смыть все аморфиты, огороды и грузовик. Начался ночной ливень, людям оставалось только спать.

10. Прекрасная богиня

– Приветствую всех во имя великой богини! Восславим же любовь, создающую настоящее из несбывшегося! Поклонимся животворящей мечте, рождающей жизнь из слова! – мрачно вещал длинноносый губернатор Вукич из миража, поднявшегося возле аморфита, из которого поэт Фери сооружал себе дом. Поэт-романтик уже оброс полностью, давно не стриженая шевелюра на его голове превратилась в настоящую гриву, а борода почему-то росла клочьями.

В Сомервиле шла очередная проповедь, Бентоль сидел на захвате и смотрел в мираж своего микрокомпа, пытаясь найти в изображении города пути незаметного прохода к дому Лорелеи. Вот бамп-тест в засвете! Он уже двадцать стикских дней сидит в деревне, а результатов никаких, только переделка пассажирской части грузовика под жилье, настройка локатора на разные типы органики, да вирус Стики, до сих пор живой и здоровый, под микроскопами у Мади и робота. Тийя-Лорелея ежедневно несла чушь по грависвязи. Губернатор с начальником полиции старательно ей помогали, забыв свои обязанности, а жители Сомервиля, воодушевленно поклонялись поддельной богине. В деревне на проповеди никто не обращал внимания – ее жители давно освободились от остаточного внушения. Единственным исключением был Фери. Даже сейчас он выскребал остатки мякоти из своего будущего дома, не отрываясь от речей прекрасной богини.

На краю своего огорода Рена что-то резала на столе из отполированной кожуры аморфита. Рядом поднимался дымок от выложенной из камней самодельной печки. На огне стояла металлическая емкость от белкового концентрата, Рена то и дело помешивала в ней розовой ложкой из кожуры аморфита. С другой стороны деревенской площади, вокруг которой стояли дома, тоже готовили какую-то еду.

– Ты неправильно режешь, Валентин! Мясо режут поперек волокон! – ворчал голос штурмана Иринга из-за его дома.

– Да ладно тебе, дед! Какие волокна у кавина! А нам еще резать да резать, потом закручивать, да еще шашлык жарить, – откашлявшись, ответил тот. Понятно, сегодня дед с внуком заготавливали мясо одного из своих кавинов. Кавин был убит с помощью дедовского лучевика, а теперь хозяева пытались его законсервировать – в деревне экономили энергию солнечных батарей, и на морозильные камеры не тратили.

Летали мелкие многоножки, лиловый червяк упал на голое плечо Первого, он быстро стряхнул мелкую тварь. Надо бы одеться, чтоб не подхватить заразу, но сидеть в комбинезоне в такую жару невозможно. Впрочем, если судить по каналам, проделанным в животах мохнатых, переносчик должен быть намного больше этого червяка.

Лаборатория была открыта настежь – погода стояла жаркая и почти сухая, насколько она могла быть сухой при ежевечерних ливнях. Но пока до вечера было еще далеко, из лаборатории доносились голоса.

– Опять размножаются! Во всех сорока восьми капсулах! – сокрушалась Мади. – Ну какой же этот вирус живучий, даже в капсуле с пратопоном живет!

– Не все так плохо! – отвечала Рена, стуча лабораторной посудой. Микродвигатели робота тихо жужжали, подтверждая ее слова. – Смотри, вот в эту капсулу я добавила катализатор и еще…

Она произнесла сложносоставное название, означавшее, насколько знал Бентоль, действующее вещество таблеток «нагрев-дезинфекция». Хорошо, что Рена по образованию фармацевт – без нее многие вещи Первому с девчонкой пришлось бы осваивать с нуля.

– Да, здесь вроде меньше размножается, – согласилась Мади. – Вот и в мираже видно, что меньше. Но колония все равно живет! Слушай, Рена, а может попробовать сок сентавуса? Вдруг его ферменты сработают? Смотри, я нашла у себя в микрокомпе статью, еще времен дедушки. Ядовитая черная многоножка ест сентавус постоянно, и у нее никогда не обнаруживался вирус. Зеленая многоножка наоборот, его есть не может, вирусом очень часто болеет, а от вируса у нее даже чешуя расти начинает, вроде этой шерсти у людей!

Обсуждают вирус который день, посеяли его в десятки капсул с реактивами, а толку не видно, хотя обе работают с умом и даже с увлечением. От низших категорий Бентоль такого не ожидал. Но результатов нет, и кто переносит эту заразу на людей, тоже не выяснено. Что говорил Трагат о своем заражении? Бентоль открыл новый мираж. Так, пошел в лес утром… Интересно, зачем?

Философ стоял под навесом рядом с уникрылом, над которым трудился его сын. Судя по мыслям мальчишки, он уже довел до конца ремонт механической части и теперь налаживал автоматику.

– Как сказал Аристотель, благодарность стареет быстро, Мики, – рассуждал Трагат, откашливаясь и прочищая горло жидкостью из старого пластикового ковша. Ветер доносил запах спиртного. – Но я благодарен судьбе за то, что теперь у нас в деревне есть локатор, и я могу не дежурить, а мирно спать по ночам. Но как теперь найти место, где можно без помех поговорить за чашей вина?

Трагат разговаривал за чашей вина в основном сам с собой, остальные жители деревни не пили. И именно над самодельным вином, а точнее, брагой, он колдовал сейчас. Поняв сделанную из кожуры крышку, он долил в бочонок лиловый аморфитовый сок и размешал ковшом. Судя по зеленоватому цвету и полоскам, бочонком был ядовитый сентавус – сок съедобных аморфитов в сочетании с остатками мякоти сентавуса ускорял брожение. Временами Трагат кашлял – не столько от вируса Стики, сколько от желания выпить. Желание исполнялось немедленно.

– Трагат, иди сюда! – крикнул Бентоль. Философ подошел, благоухая немытой шерстью, жареными аморфитами и спиртным.

– Трагат, вспоминай. Вот день, когда ты пропал. – произнес Бентоль, нажимая внушением. – Что ты делал, в какую часть леса пошел? Говори коротко.

– Краткостъ – сестра таланта, Бено. – начал Трагат, утвердившись на захвате. – Еще Катон, живший в Римской республике времен эллинизма, говорил: знай дело, слова придут. Это прекрасная мысль, достойная того, чтобы ее помнили со второго века до нашей эры вот уже 2400 лет…

– Короче, как ты вошел в лес? Долго ли шел? Что видел по пути?

– Как сказано еще в Древнем Риме, краткость речи не должна лишать ее изящества, иначе речь будет груба, – продолжал философ. – Восстанавливая в памяти фатальный час моей жизни, я вспоминаю, что то было утро. Однако вынужден констатировать, что даже в свете утреннего солнца я ничего не разглядел. В это время настоятельная потребность облегчить свои мучения от последствий вечернего возлияния была для меня главной, но ее следовало удовлетворить так, чтобы об этом не узнала моя жена. Меня сможет понять только тот, кто сам попадал в такое положение.

Бентоль в положение похмельного алкоголика не попадал, а потому только нажал внушением.

– Я вошел в лес и хотел зайти поглубже, чтобы не встретить знакомых, однако попал в глубокий овраг. Я слышал журчание воды, кругом было сыро после ночного дождя, и я уже хотел вернуться. Но началось какое-то смятение и шум, я потерял свое вино, а больше ничего не помню. Невозможно требовать твердой памяти от человека, пережившего столь неординарную ситуацию.

– Кто шумел в овраге? Животное или человек? – не отступал Бентоль, но философ больше не смог ничего вспомнить.

Судя по записям, старый штурман Иринг, его внук и даже поэт Фери тоже встретили свой «фатальный час» утром в сыром овраге. Вывод напрашивался сам собой, но Бентоль не успел его обдумать – локатор зазвенел тревожным сигналом.