Нулевой километр

Из противоположного конца зала к ним, прихрамывая, мчался обеспокоенный физрук. Ударяя баскетбольным мячом об пол, подоспел и Быков. Юльке от этого тарахтения стало только хуже. К горлу подкатила тошнота.

– Мне нужно… нужно… – Не договорив, она вскочила и метнулась к раздевалкам. Но понимая, что до них не дотянет, толкнула первую попавшуюся на пути дверь. Та вела в пыльную подсобку, где хранился спортинвентарь – разобранные гимнастические снаряды, козлы, мячи и древние маты. Была здесь и небольшая посеревшая от времени раковина. Куда Юльку и вывернуло.

– Да уйдите вы все! Ничего не произошло! – повторяла Дуня, грудью защищая вход в подсобку и тем самым давая Юльке время, чтобы прийти в себя. Дрожащими руками та включила кран, из которого все-таки потянулась тонкая струйка мутной воды. Набрав полные пригоршни, Караулова плеснула себе в лицо. А после без сил упала на сложенные стопкой маты. Рука безвольно соскользнула в нишу между ними и прохладной стеной. Там Юлька и нащупала случайно…

– Дуня! Глянь, что я нашла!

Дуня захлопнула дверь перед носом у Быкова и, подслеповато щурясь, уставилась на зажатый в руке Карауловой…

– Телефон?

– Ага.

– Похож на тот, что был у Клеточки?

– Еще как похож.

– Я сбегаю за Ольгой Петровной! Сюда никого не впускать! – распорядилась Дуня. Караулова понятливо кивнула. Но уже через пару минут в подсобку набилось столько народу, что стало абсолютно не продохнуть. Юлька старалась дышать глубже, но это помогало мало. В воздухе стоял характерный кислый запах рвоты. До которого, впрочем, никому, кроме неё, не было дело.

– И где ты его нашла? – сощурилась Рюмочка, разглядывая телефон.

– Прямо здесь. Он завалился между матами и стеной. – Отведя взгляд, Юлька пнула стопку матов ногой, прекрасно понимая, что за этим вопросом прилетит следующий – как так получилось, что она вообще оказалась в подсобке. В том, что умирает, Караулова матери сознаваться не хотела. Не желая причинять той боль и до последнего оттягивая момент обследования, результатов которого Юлька боялась, как огня.

– И как же он там оказался? – Ольга Петровна обернулась, впиваясь взглядом в запыхавшуюся биологичку.

– Понятия не имею, – пролепетала та.

– А у меня, кажется, есть идея… – Кешка Коган наклонился и подхватил до того ни кем не замеченный квадратик.

– Что это? – сощурилась Ольга Петровна.

– Упаковка… эм… от контрацептива.

Глаза Рюмочки нужно было видеть! Быстро выхватив фольгу из рук ученика, та зажала ее в кулаке и, как воришка, спрятала за спиной руку.

– Думаю, Анастасия Сергеевне и Иван Иваныч так э-э-э… увлеклись, что потеряли оба эти предмета, – добавил Кеша сладким от сочащегося из него яда голосом.

– Иннокентий! Немедленно прекрати наговаривать… Наговаривать на…

– Почему сразу наговаривать? Я видел это своими глазами. И готов подтвердить, если придется, в милиции. Вы же, наверное, обратитесь туда? Ну, чтобы дело закрыть. И снять с Семена подозрение в краже, – глаза Тамерлана холодно сверкнули.

Юлька открыла рот. А ведь и правда! Там действительно говорил, что видел обжимающихся Клеточку и Стакан Стаканыча. Точнее, писал. У нее даже имелось тому документальное подтверждение от нужной даты. Если их переписку в аське можно этим самым подтверждением считать.

– Это что же получается? Вы… Вы сами свой телефон и потеряли?! – Дуня подперла бока кулаками и пошла, пошла на Клеточку, будто хотела ей вмазать, ну, или, на худой конец, ту встряхнуть…

– Ничего я не теряла! – побагровела Клеточка. – Нет, вы только посмотрите, что происходит! Да эти маленькие дряни просто сговорились…

– Анастасия Сергеевна, держите себя в руках! – процедила Ольга Петровна. И после ее слов в тесной комнатушке воцарилась ну просто звенящая тишина. Нарушаемая разве что шумным дыханием Клеточки. Тогда у матери не оказалось времени, чтобы как следует допытать Юльку о том, что случилось конкретно с ней. Ее вниманием целиком и полностью завладела ситуация в целом. Выволочку получили и Клеточка, и Стакан Стаканыч. По-хорошему, конечно, их следовало увольнять. Да не просто так, а с волчьим билетом. Но был март месяц. До окончания учебного года оставалось всего ничего. Найти им замену в это время было практически невозможно. Это понимали все. Поэтому никто особенно не удивился, когда на следующий день и Анастасия Сергеевна, и Иван Иваныч вышли на работу. Интрига заключалась в другом. Ребята гадали, заставят ли Клеточку извиняться. Семен утверждал, что ему эти извинения по барабану, и успокаивающе поглаживал руку Дуни, которую от случившейся несправедливости буквально трясло. Остальные реагировали хоть и не так эмоционально, как Степанова, все же жаждали справедливости. Это чувство было настолько острым, что когда Клеточка пришла на урок и начала его вести, как ни в чем не бывало, просто встали и в знак протеста вышли из класса. И, может быть, никогда потом, в своей взрослой жизни, они не чувствовали себя такими свободными, как тогда. Ведь на их стороне была не только правда, но и отсутствие страха, который смог бы заставить их замолчать из чувства самосохранения или по какой-то другой причине.

Они толпой подались на пляж и просидели там до самого вечера. Болтая ни о чем, делясь планами на жизнь, вспоминая смешные истории из общего прошлого и весело хохоча.

Потом об их выходке узнали родители. Некоторым из ребят, конечно, досталось. Но в основном те отнеслись с пониманием к их демаршу.

– Тэбе нельзя прапускать быологию! Тэбе по ней экзамэн сдавать! – бушевал Рубен.

– Я не буду сдавать биологию, – прошептала Мариам.

– Что?

– Я не буду сдавать биологию. Потому что я не хочу поступать в медицинский! Я не хочу быть стоматологом. Я… я лучше застрелюсь! Вот что. – Мариам вскочила с дивана, очень явственно ощущая, как вместе с прорвавшимися наружу слезами с души скатывается лежащий на ней неподъемный груз. Она так долго боялась признаться родителям в том, что их планы совершенно не совпадают с ее собственными, что теперь, когда она это сделала, не почувствовала ровным счетом ни-че-го. Ни страха, ни вины, ни желания тут же пойти на попятный.

– Застрелюсь? Это что вообще за разговоры? – испугалась Лали.

– А что мне остается, когда вы все за меня решили? – Мариам всхлипнула, ее телом прошла волна – предвестник зарождающейся истерики.

– Твои сестры…

– Я – не мои сестры! Я не хочу всю жизнь ковыряться в чужих зубах. Я хочу быть ресторатором! Хочу продолжить дело моего отца, деда и прадеда!

– Но ты ведь не малчик, Мариам. Ты не можешь работать в шашличной.

– Да. Я не мальчик! И работать в шашлычной я не собираюсь.

– Тогда как ты будешь продолжать дело предков? – ласково улыбнулась Лали.

– Я превращу наше кафе в лучшее заведение на всем юге! Вот как. В самое-самое лучшее… Там будут скатерти и люстры. Устрицы и отличное вино. А если нет, то…

– Застрелишься. Это мы поняли.

– Устрыцы?! Толко чэрэз мой труп. Это что за еда такая?! Так, какые-то сопли, ей богу…

– Помолчи, Рубен! Не видишь, нашей девочке плохо! Пойдем, моя хорошая, расскажешь, что ты задумала…

Рубен открыл было рот, чтобы высказать этим невыносимым женщинам все, что думает. Горячий темперамент горца давал о себе знать – эмоции так и рвались наружу. Но Лали… Его обожаемая Лали изогнула бровь. И Рубен понял, что прямо сейчас ему лучше будет заткнуться. И не будить сидящего в этой хрупкой женщине демона, которого за двадцать пять лет счастливой совместной жизни ему доводилось видеть всего пару раз.

Нет, устрицы… Это ж надо! Чем ей шашлык-то не угодил?!

А в доме Карауловых на повестке были вопросы совершенно другого порядка. Отчитав Юльку за прогул, мать переключилась на еще более опасную тему. Как часто ее тошнит? Сколько это продолжается? И есть ли основания думать, что всему виной Ромка Быков?

На этом вопросе Юлька капитально зависла.

– В каком это смысле?

– У вас с ним было?

Юлька сглотнула, ощущая, как ее щеки заливает румянец. Опустила взгляд на сложенные на столе руки. Мать нависала над ней, как гестаповец на допросе. И сверлила… сверлила взглядом. И никогда еще, никогда в целой жизни Юльке не было так неуютно и стыдно. Будто она и впрямь совершила что-то ужасное.

– Я не могу быть беременна. Если ты, конечно, об этом.