Либерализм – Госкапитализм – Социализм. Для тех, кто хочет лучше понять экономику

В 1895 году Ротшильды приобрели четверть доли в крупнейшем американском производителе меди Anaconda Copper Company, и спустя четыре года четверть всего американского производства меди стала контролироваться иностранным капиталом[212 - Lance и Cull, 1994. С. 33.].

До 1865 года банк Credit Mobilier доминировал во французской финансовой системе и сыграл большую роль в индустриализации Франции и ее экономическом развитии[213 - Neal, 2015.]. В результате, в 1850—70 годах во Франции было построено около 9300 милей новых железных дорог из 50000 милей во всей Европе. Французский капитал также сыграл большую роль в строительстве европейских дорог в Испании, Швейцарии, Италии, на Дунае, а также в России, инвестировав больше половины в иностранные железные дороги, чем в свои[214 - Landes, 2003. С. 201.].

В Германии банк Darmstadter (Darmstadter Bank fur Handel und Industrie), созданный в 1853 для финансирования, разработки и эксплуатации Рурских угольных и Силезских железнорудных месторождений, а также важного железнодорожного соединения Берлина с Кёльном, был смоделирован по образцу банка Credit Mobilier, а все последующие немецкие большие банки после 1871 года были смоделированы уже по образцу Darmstadter[215 - Neal, 2015. С. 198.]. С 1852 по 1860 годы разработка руды в Рурском бассейне подскочила с 5000 до 227000 тонн[216 - Landes, 2003. С. 203.].

Конкуренция братьев Перейр с Ротшильдами перекинулась из Франции и Германии затем и в Австрию. Credit Mobilier инициировал создание Австрийской Государственной Железнодорожной компании, Ротшильды же создали банк Kreditanstalt для инфраструктурных инвестиций[217 - Neal, 2015. С. 198—9.]. Между тем, британский капитал, начиная с 1850-х годов, обратил свой взор за пределы Европы и стал искать инвестиционные возможности в Канаде, Австралии и Индии, однако большая часть инвестиций, конечно же, шла в США.

Еще одним важным фактором бурного промышленного развития второй половины XIX века стало обнаружение новых месторождений золота в Калифорнии и Австралии в 1850-х годах. Как и в Римской империи, это сыграло роль увеличения денежной массы на рынке, и такая возросшая монетизация мировой экономики способствовала увеличению производства товаров и услуг.

Эмиссия бумажных денег увеличилась за счет роста запасов слитков: обращение бумажных денег Банка Франции более чем в три раза с 450 миллионов франков в 1850 году до 1550 миллионов в 1870; а в Прусском Банке, стремившемся вытеснить своими банкнотами деньги других немецких институтов с 18370 миллионов талеров в 1850 году до 163260 миллионов в 1870 году[218 - Landes, 2003. С. 204.].

Бурное экономическое развитие во всем мире стимулировалось существенно увеличившимся объемом кредитования. Предпринимательские займы стимулировались в больших масштабах. Ставки процента упали до 2% в Британии, до 3% во Франции и немного выше в голодной до капитала Германии[219 - Там же. С. 204.]. Важной стала не стоимость капитала, а его доступность.

Таким образом, индустриальное и коммерческое развитие этого периода, в большей степени, – это история трех больших кредитных бумов: 1852—57 годов в Британии, Германии и Франции; 1861—66 годов больше в Британии, чем в Германии и Франции; и 1869—73 годов, в первую очередь, в Германии. Последний, как, впрочем, и все, был построен на легких деньгах, и возник не от увеличения золота, а от притока пяти миллиардов франков – военной контрибуции Бисмарка после триумфа 1870 года[220 - Там же. С. 205.].

В это же время, как заметил Бернштейн, произошло еще одно событие, заметно стимулировавшее предпринимательскую активность:

Девятнадцатый век также увидел упразднение тюрем для должников – веха, которую часто игнорируют экономические историки. Английский Закон о должниках (Debtors Act) 1869 года во многом завершил этот процесс… Почти одновременно с этим каждый из штатов США, а также многие западноевропейские государства приняли аналогичные законы. Отмена заключения за банкротства не могло не стимулировать предпринимательский авантюризм[221 - Bernstein, 2004. С. 157.].

Финансовая революция XIX века существенно стимулировала мировое железнодорожное строительство, а также производство железа и стали. В 1850 году из 70000 тонн мирового производства стали 70% приходилось на долю Великобритании, ставшей в этой области мировым лидером – в одном только городе Шеффилде производилась половина всей мировой стали[222 - Marsh, 2012. С. 7.].

В 1850-х годах железные дороги заменили текстильную отрасль в качестве главного драйвера индустриального развития – это была Вторая Промышленная Революция. Железнодорожный бум состоял не только из инноваций в производстве железа, но также и в производстве локомотивов. Поставка локомотивов из Великобритании в Германию прекратилась уже к 1850-м годам, и, вскоре немцы быстро освоили новую технологию и стали производить свои. Инвестиции Германии в железнодорожную отрасль в конце 1860-х годов составили около 70% от всех инвестиций в добычу ресурсов, мануфактуры и финансы вместе взятые[223 - Landes, 2003.].

Одним из важных факторов железнодорожного строительства были военные цели, так как железные дороги сделали возможной быструю транспортировку больших людских масс на дальние расстояния, а это предрекало наступление новой эпохи в военной геополитике Евразии.

В 1860-х годах Германия Бисмарка стала пионером в транспортировке армий для быстрых побед. Хотя в России всегда было больше населения, чем в странах Европы, его было трудно мобилизовать. Развитие железнодорожной системы в западной России в начале XX века стало одной из причин, почему немцы так боялись растущей русской мощи в 1914 году. Кроме того, распространение железных дорог на Континенте отныне лишало Британию ее былого преимущества в морской силе[224 - Nye, J. Power in the Global Information Age. New York, 2004. С. 54.].

Вторая промышленная революция стала больше основываться на научных и новых технологических достижениях. Развитие железнодорожной отрасли требовало больше компетентных и хорошообразованных специалистов. Эффективная организация больших сталелитейных и железнодорожных заводов требовала соответствующей подготовки и опыта, и наука с образованием стали играть важнейшую роль в развитии новой индустриализации. США и Германия стали особенно успешными в развитии университетского образования и организации научно-технологических разработок, и именно в этих странах стали расти новые технологичные производственные корпорации.

Важной вехой в истории развития науки в США стало продвижение Авраамом Линкольном Закона Морилла (Morrill Act) в 1862 году, который, создав условия для выделения земли для университетов и колледжей, способствовал организации сельскохозяйственных опытных участков и дальнейшему развитию исследовательской деятельности в рамках учебных заведений. Со временем это послужило основой для развития практически ориентированной науки США, с уникальным взаимодействием государственных ресурсов, университетских лабораторий и частного бизнеса, который стал пользоваться результатами таких научных достижений. Хотя правительство США и пыталось поддерживать сельскохозяйственные исследования еще с 1830-х годов, тем не менее, именно Закон Морилла институционализировал научно-образовательное развитие в США[225 - Chang, 2007. С. 235.]. Дальнейшая помощь для университетских научных исследований стала поступать от частных филантропов в виде грантов от Джона Хопкинса, Эзры Корнелла, Эндрю Карнеги и Джона Рокфеллера.

Однако особую роль научно-образовательное развитие стало играть в Германии, став одной из главных причин, почему новая объединенная Германия смогла так быстро, буквально за 20—30 лет с момента своего образования, догнать и даже перегнать Великобританию, которая шла к этому веками.

Объединение и расцвет Германии

Единая Германия сформировалась в 1871 году объединением немецких земель вокруг Пруссии. Под предводительством Отто фон Бисмарка Пруссия смогла выиграть три молниеносные войны с Данией, Австрией и Францией, и теперь становилась самой мощной державой в Европе, с населением большим, чем во Франции или Британии, и заметно увеличившейся территорией.

Бисмарк правильно считал, что военной мощи страны должна соответствовать экономическая и индустриальная мощь, и это было реализовано в годы его правления. Особенностью германского индустриального развития стал выбранный обществом и государством научно-теоретический подход в организации экономики, причем даже крупные промышленники единодушно поддержали такую идеологию и стали развивать научно-исследовательские подразделения в своих предприятиях (позднее эту модель взяли себе на вооружение и американские корпорации). Германская промышленность стала активно привлекать к сотрудничеству лучших университетских профессоров для использования в производстве последних достижений науки и техники, а качественные человеческие ресурсы поступали из развитых немецких технических университетов (Technische Hochschulen). Государственные же университеты отдавали предпочтение тем ученым, которые практиковали свои знания в промышленности, что и стало уникальной взаимоподдержкой науки и бизнеса, принесшей большую пользу для Германского индустриального развития. Химическая отрасль стала олицетворением прогресса и благосостояния[226 - Medawar, J. и Pyke, D. Hitler’s Gift: The True Story of the Scientists Expelled by the Nazi Regime. New York: Arcade Publishing, 2012. С. 3—4.].

Очевидно, что таких достижений германская промышленность и наука достигли, в первую очередь, благодаря уникальной образовательной системе. Уже к началу XIX века немцы были самой образованной нацией в мире. К 1870 году уровень грамотности достиг почти 100%, в то время как Англия только начинала вводить обязательное школьное образование[227 - Gazdar, K. Germany’s Balanced Development. Westport: Quorum Books, 1998. С. 117—8.].

Вероятно, история уникального немецкого образования началась во времена короля Фридриха Великого, чей гений заложил основы для развития нации, уделив первостепенное значение образованным людям в стране. Король Фридрих говорил:

Суверену не дано это высокое положение и такая большая власть, чтобы он был ленив и высасывал кровь своего народа. Он первый слуга в своем государстве. Он хорошо оплачиваем чтобы поддерживать высокую честь своего положения, но для этого он должен работать как и все слуги государства для общего блага[228 - Процитировано у Gazdar, 1998. С. 107.].

Еще отец Фридриха Вильгельм I, также известный как «Король-солдат», заложил основы для возвеличивания Пруссии, как одной из сильнейших военных держав в Европе. Он стал выдающимся государственным деятелем и лично контролировал должный уровень управления в стране. Фридрих же Великий, будучи не только государственником, но и музыкантом и философом, унаследовал такое отношение своего отца к общественному долгу и смог реформировать государственную службу, стараясь устранять непотизм и подчеркивая важность образования. Его правление носило меркантилистский характер – он всегда стремился к торговым ограничениям в пользу своей страны и повышению общегосударственного благосостояния, обеспечиваемого умными чиновниками-государственниками[229 - Gazdar, 1998. С. 107.].

В своей книге «The Decline of the German Mandarins» (Упадок германских мандаринов), описывающей историю ранней немецкой образовательной системы, ее автор Фритц Рингер писал, что Пруссия начала постепенно реорганизовывать и централизовывать систему управления в сфере высшего образования начиная еще с 1770-х годов. В 1810 году была введена система государственной экзаменации учителей средних школ. Одновременно с повышением роли учителей в обществе уменьшалось влияние церквей на институты образования[230 - Ringer, F. The Decline of the German Mandarins: The German Academic Community, 1890—1933. Harvard University Press, 1969. С. 24.].

К началу XIX века школьная система Германии была знаменита во всей Европе… Немцы развили свои школы задолго и в целях подготовки к индустриализации. Система была предрасположена для усиления политики и экономики не только инструктированием, но также и нахождением и воспитанием талантов. И хотя это не всегда получалось, тем не менее, было крайне важно такое стремление[231 - Landes, 2003. С. 342—8.].

Если в 1870 году в Германских университетах было зарегистрировано около 14000 студентов и в 1880 году около 21000, то уже в 1914 году это количество увеличилось до 61000 и к 1918 году до 72000 студентов[232 - Ringer, 1969. С. 52.]. В результате, Германия, которая заметно отставала от Франции и, особенно, от Англии в 1860 году, к 1910 году превзошла их и превратилась в одну из самых мощных и индустриально развитых стран в мире.

Университетские профессора, которых Рингер назвал «мандаринами» (сравнивая их с китайскими чиновниками – мандаринами, которые исторически были опорой китайской государственности), стали самыми важными членами немецкого общества. «Никто не мог говорить с таким большим авторитетом к элите, чем люди знания – «интеллектуалы – мандарины»[233 - Ringer, 1969. С. 81.], писал Рингер.

Еще одной важной деталью немецкого восприятия науки и экономического прогресса было его существенное и принципиальное отличие от англо-саксонского взгляда. В отличие от англичан и американцев, которые видели в науке, в первую очередь, практическую возможность разбогатеть (будь то через новое производство или спекулятивное инвестирование в инновации), немцы верили в «настоящую» – фундаментальную науку, теорию и методологию, то, что может сотворить настоящий прогресс для всего человечества, без оглядки на материальные мотивы. Англичан и американцев же немцы обвиняли в

«утилитарной» тенденции, вульгарном отношении западноевропейской традиции к знаниям. Они чувствовали… английские интеллектуалы, начиная с XVII века, ассоциировали науку и образование почти исключительно с идеей практических манипуляций, с рационализмом и контролем над окружающей средой. И это, по мнению мандаринов, было опасной ересью и даже глупостью. Это было главным врагом, настоящим драконом мышления XVIII века. Собственный же идеал образования у мандаринов развивался как антитезис практическим знаниям, и выражался терминами «Bildung» (культивирование) и «Kultur» (культура)[234 - Там же. С. 85—6.].

Вероятно, именно такое отношение к науке позволило немцам в конце XIX – начале XX веков совершить все самые значимые открытия в химии, физике, медицине и других важных направлениях.

Если научные успехи могут измеряться награждением Нобелевских призов, то Германия затмила все остальные страны. Из 100 Нобелевских призов в науке между 1901 годом, когда была основана эта награда, и 1923 годом – перед приходом Гитлера к власти, не менее 33 призов были присуждены немецким ученым или ученым, работавшим в Германии. У Британии было 18 лауреатов, а в США всего 6[235 - Medawar и Pyke, 2012. С. 3.].

Германская наука шагнула в великую эпоху бурного развития, где именно ученые и профессора-академики стали новыми героями, пользующимися всемерным почетом и уважением в обществе. В медицине и биологической химии немецкие ученые смогли, наконец, победить ужасные болезни, веками мучавшие людей, и снизить детскую смертность. Это были поистине революционные достижения в медицине и ветеринарии, которые увлекательно описал Поль де Крюи в своей знаменитой книге «Охотники за микробами» (1926). В прикладной же химии также произошли революционные изменения, позволившие немецким химическим предприятиям существенно оторваться от английских, американских и швейцарских конкурентов. В физике немецкие ученые подошли к таким фундаментальным открытиям, которые были уже близки к «открытию новых вселенных»[236 - Medawar и Pyke, 2012. С. 3.].

Исследования, которые способствовали развитию промышленного производства синтетических красителей, которые также обеспечили огромные коммерческие прибыли, также произвели и биологические, и медицинские прорывы. В медицинской науке громкими именами стали Роберт Кох, Рудольф Вирхов и Пауль Эрлих, соответственно: открыватель туберкулезных бактерий в 1876 году, отец-основатель патологии и пионер в химическом лечении заболеваний. Это было началом того, что Отто Варбург назвал «великой эпохой, когда медицина и химия объединились в союз для пользы всего человечества»[237 - Там же. С. 5.].

Особенно в теоретической физике Германия, наверное, сияла ярче всех, сделав больше новых открытий, чем любая другая страна в какой-либо науке. «Золотой век» физики начался в начале XX века в Берлине – центре этого научного развития, где Макс Планк сформулировал революционную квантовую теорию. Позднее Эйнштейн подтвердил квантовую теорию Планка, а его собственная теория относительности подвергла сомнению законы физики самого Ньютона. Еще один Нобелевский призер Макс фон Лауэ (1914) обосновал, что рентгеновские лучи являются электромагнитными волнами[238 - Там же. С. 7.].

Однако, с приходом к власти нацистов в 1933 году более двух с половиной тысяч ученых покинуло Германию, часть из которых были евреями. Это был большой урон для образования и науки Германии. Многие из них мигрировали в Соединенные Штаты, которые впоследствии извлекли огромную пользу от притока такого количества готовых ученых – результата стольких лет подготовки всей германской научно-образовательной системы. Известны даже слова директора Нью-Йоркского Института искусств: «Гитлер – наш лучший друг. Он трясет дерево, а мы собираем яблоки»[239 - Medawar и Pyke, 2012. С. 135.].

Такой же научный подход немцы использовали и в экономике. Например, немцы считали принципиальной ошибкой английскую классическую теорию с ее «естественным» или «железным» законом экономики, что государственное вмешательство в экономику бесполезно или вообще вредно. Более того, – они считали, государство должно олицетворять «видимую руку» и надлежащим образом координировать экономику, а не оставлять все на самотек, что, в конце концов, несомненно приведет к перекосам. Немцы предпочитали стабильность и долгосрочные инвестиции рискам и быстрым сверхприбылям, к которым всегда стремились торговцы и финансисты в Италии, Голландии, Англии и США.

Каждый мандарин видел логическую слабость доктрины «laissez-faire» [невмешательства]. Для мандаринов это было ересью, не потому что они соглашались с Марксом в его критике капитализма… Их точка зрения не была привязана ни к предпринимателю, ни к рабочему… Это объясняет, почему они бы не позволили «человеку экономики» установить свои интересы выше всей остальной нации. В любом конфликте между материальной продуктивностью и общегосударственной законностью и культурой, мандарины неизменно отдавали предпочтение последнему[240 - Ringer, 1969. С. 145—6.].

Фридрих Лист, немецкий основатель школы экономического национализма, часто подвергал критике материалистическую ориентацию классической экономики и «Адама Смита за его космополитический индивидуализм»[241 - Gazdar, 1998. С. 86.]. Лист считал, что стабильное благосостояние зависит от образования, и что транспорт и другие элементы инфраструктуры играют важнейшую роль в развитии экономики. Этим он заметно повлиял на свое государство, которое приняло эти принципы. Учение Фридриха Листа было затем развито и углублено, в частности, Максом Вебером в начале XX века, который признавал важность культурного контекста в отличие от относительности законов. Его известный труд «Протестантская этика и дух капитализма» демонстрировал, как религиозные традиции повлияли на развитие капитализма в разных Западных странах. Позднее его коллега Вернер Зомбарт, будучи свидетелем расцвета капитализма во второй половине XIX века, а затем, наблюдая за системными кризисами, толкающими страны к конфликтам, написал в своей книге «Современный капитализм» (Modern Capitalism), что высший капитализм закончился с началом Первой Мировой войны[242 - Gazdar, 1998. С. 5.].

Фридрих Лист считал, что принципы, продвигаемые Адамом Смитом и Давидом Рикардо, работают не потому что они правильные, а потому что Англия просто первой достигла индустриального превосходства над остальными странами, что позволило ей еще больше развить свою экономику и уже потом продвигать либерализм. Свободная торговля теперь стала отвечать интересам Англии, в то время как для германских государств это было еще преждевременно.

Продвигаемая Листом идея о таможенном союзе немецких земель была реализована под названием «Zollverein», и именно этот союз послужил основой для организации общего рынка и дальнейшего объединения страны в 1871 году. Спустя столетие эта же концепция легла в основу и Европейского Союза.

Германский подход в построении государственной экономики был выражен в реализации Бисмарком «государства всеобщего благоденствия» (Welfare State) в 1880-х годах с установлением «баланса социоэкономических приоритетов, который продолжает вести процесс создания благосостояния и его распределения в Германии до сегодняшнего дня. Оценивая в ретроспективе, [можно сказать, что] он был пионером сбалансированного развития»[243 - Gazdar, 1998. С. 77—8.].

Очень схожей с Германской, в основных взглядах и принципах, оказалась и японская система построения экономики. И одной из причин этого был визит японских лидеров в Германию в начале 1870-х годов и их встреча с Бисмарком.

Начало восхождения Японии

Будучи островной страной, в эпоху Токугава (1603—1868) Япония была изолирована от остального мира более двух с половиной столетий. Главной причиной такой изоляции было то, что иезуиты, приплывшие в Японию вместе с португальскими торговцами в XVI веке, стали активно обращать японцев в христианство, и власти страны увидели в этом ползучую угрозу своей национальной идентичности и безопасности. Кроме того, европейцы завезли с собой различные болезни, которые успели распространиться по стране, и минимизация контактов с европейскими разносчиками этих болезней казалась необходимой мерой для прекращения распространения эпидемий. Все это вынудило сёгуна Токугава закрыть страну от «варваров», оставив для торговли только порт Дедзима в Нагасаки. Тем не менее, несмотря на формальную изолированность, японская знать все-таки имела доступ к новостям из внешнего мира, а также к новым знаниям и технологиям через голландцев, которые позднее сменили португальцев в торговле с Азией. В Японии такие новые европейские знания так и назывались – «голландские учения» (Rangaku).

Период Токугава, во время которого Япония стала единой страной после победы клана Токугава в междоусобной войне эпохи «воюющих царств», стал периодом наступления мира и развития торговли в стране. В то же время, страна продолжала оставаться в средневековом феодализме, и отсутствие большой конкуренции и военных конфликтов не способствовали развитию технологий.

Изоляция Японии не была абсолютной. Самый южный остров Кюсю, находящийся далеко от столицы и близко к Корее и Китаю, фактически имел контакты с внешним миром и первым узнавал новости об опиумном конфликте между Китаем и Великобританией в 1840-х годах. Даймё (князь) местного клана Сатсума – Нариакира Шимазу был выдающимся лидером своего времени. Он одним из первых в Японии, проанализировав ситуацию с опиумным конфликтом, понял причины слабости Китая и преимущества Западных «варваров», и, оценив масштабы угрозы, начал готовиться к их приходу.

Будучи аристократом и имея хорошее образование, в том числе обладая «голландскими» знаниями, Нариакира уже имел представления о европейских войнах и значении военных технологий. Он размышлял так: если такие небольшие страны, как Голландия и Англия смогли стать мощными военно-морскими державами, то почему таковой не может стать Япония? Выяснялось, что «ключом было стремление к техническим знаниям»[244 - Sagers, J. Origins of Japanese Wealth and Power: Reconciling Confucianism and Capitalism, 1830—1885. New York: Palgrave Macmillan, 2006. С. 67.].

Его политика включала стратегию импортозамещения и продвижения экспорта. Хотя он в первую очередь и был озабочен вопросами военной защиты, тем не менее, хорошо осознавал важность экономической силы. Экономическое развитие и военные соображения были близко взаимосвязаны для Нариакиры. Фактически, Нариакира проводил свою индустриальную политику, которая предвосхитила экономические реформы Мэйдзи[245 - Там же. С. 67.].

В своем маленьком хозяйственном комплексе на берегах залива Кагосима, он в 1852 году организовал центр переводов иностранных текстов на японский язык, а также создал фабрику для проведения экспериментов с металлургией, химией, стеклом, телеграфом и, конечно же, оружием, задействовав около 1300 человек[246 - Там же. С. 69.].