Клад монахов. Книга 2. Хозяин Верхотурья

Терентий даже испугался от неожиданно пришедшей ему в голову мысли, разом вспотев. И тут же запричитал. – Ох, косподи, прости!

Но почему-то, с каждым очередным поклоном и просьбой простить его, обращенной ко Всевышнему, грешная мысль становилась все крепче и крепче, отгоняя остатки страха. – А чо? Я ли не моложа ихь? Моложа! Настоятель ужо стар как пенек… Да и монах – тожа! Ишь как бухаютси – знать быстро выдохнутьси… Надоть тока подождать ишшо… Устануть и уснуть. Тоды и дверь открою… ключом!

Несомненно – это была та самая спасительная мысль: сердце тут же перестало бешено колотиться, а мозг Терентия между тем продолжал развивать новую мысль. Теперь Терентий делал поклоны не сильно угробляясь, а губы шептали свое. – Ужо топерича-то я знаю, как надоть боротьси за свою жистю!

Меж тем время шло: факелы, сжигающие кислород, постепенно начали гореть тускло, а настоятель со вторым монахом продолжали и продолжали делать свои поклоны. Конечно, теперь они их делали гораздо медленнее, чем раньше… Невольно слух Терентия отчетливо уловил голоса и топот по каменному полу подземного хода.

– Уйдут ить! – мысль, что колонна Гришина, о которой Терентий знал все, пройдет и уйдет раньше, чем настоятель и монах уснут от нехватки кислорода, острым ножом ударила прямо в самое сердце, вновь изгнав надежду и поселив страх. Терентий, который связывал с этой колонной свое спасение.

И он задрожал всем телом. Разом перехватило дыхание: монах сильно втянул грудью воздух и закашлялся, хватнул еще раз, другой и ясно почувствовал, что его ему явно не хватает. – Усе, щаз помру! И не видать мене света белова… А оне уйдуть без мене! И дверь за собой закроють… И тоды мене хренец пришел… А все он!!!

Неизвестно из каких глубин его души гнев, вынырнув на поверхность, начал душить своего хозяина. Терентий упал на пол и вытянул руки так далеко, как никогда до этого не вытягивал. Неожиданно его правая рука наткнулась на круглый предмет. Подняв голову, монах увидел подсвечник…

Звуки шагов к подземном ходе начали удаляться и вскоре совсем затихли.

– Не-е-ет! – чуть ли не закричал в отчаянии Терентий, совершенно не понимая, почему его рука сжимает верхушку подсвечника, с одной стороны, и твердо зная, что делает, с другой стороны. Губы тихо прошептали. – Буду… жить!

Обливаясь от жуткого страха, Терентий вскочил и прыгнул к настоятелю, размахнувшись подсвечником.

– Будь… ты… проклят, иуда! – прошептали губы настоятеля прежде, чем подсвечник в руке Терентия опустился ему на шею. Второй удар прекратил жизнь свидетеля… Ни тот, ни другой даже и не пикнули – смерть их была коротка.

– Ключ… Ключ! – почти в беспамятстве твердил Терентий, срывая крест-ключ с шеи настоятеля. Не хватало воздуха, руки ослабли, колени подгибались, жуткий страх заморозил душу. Монах бросился к двери и никак не мог попасть в замочную скважину. Наконец, это ему удалось, и он с силой повернул ключ. Однако, ничего не произошло. Почти в беспамятстве, Терентий крутанул его еще раз…

На этот раз что-то заскрипело и заскрежетало – это разблокировались штыри. Схватившись как чумной за держатель, монах дернул из последних сил.

– Усе… пропал! Замурован! – заплакав от страха, что по милости настоятеля он, молодой и полный жизни, теперь будет вынужден умереть здесь, рядом с убитыми им людьми, монах почти в беспамятстве на подогнувшихся коленках повис на держателе, который чуть сдвинулся от его рывка. Под действием тела полусумасшедшего убийцы рукоятка держателя пошла вниз и дверь со скрежетом начала открываться. Сам же монах вывалился в образовавшийся проем двери, из которого на него потянуло более свежим воздухом. – Спасен! Косподи, я спасен!

Теперь как никогда мысли его работали четко и практично: страх ушел, воздух наполнил его легкие, вдыхая в тело жизнь. Он открыл дверь ровно настолько, на сколько нужно было для изъятия ключа. После этого спокойно закрыл дверь, повторяя вслух слова, словно молитву. – О-о-о-о, спасибо, косподи, я спасен!

Далекий топот ног по каменному полу говорил ему лучше всяких слов. – Оне ишшо не ушли и я моку их ишшо докнать. Тока как быть с золотом? Взять с собой?

И вдруг здесь, у двери в кладовую, Терентий неожиданно осознал простую истину, а губы прошептали. – Дак ить я ж тока один-то и знаю топерича, иде енто золото запрятано! Дак тоды нашто мене себя подверкать топерича опасности с золотом-то? Ить я ж моку топерича в любо время сюды вернутьси! И без свидетелев… Ишшо учнуть спрашивать, откель взял? Не-а, Терюха не дурак: ен щаз не возьметь золотишко! И никто дажа не докадатьси про мене… А коли надоть бут – вернуся и возьму скока надоть!

Монах-убийца сидел на каменном полу, прислонившись в стене, и мечтал. – Бокатство… Дефьки… Усе топерича моё…

Однако из памяти выплыло лицо настоятеля и палец его, показывающий прямо на Терентия. – Держите его – он убивец!

Задрожав всем телом, монах перестал улыбаться. И снова практичный ум пришел ему на помощь: рука скользнула по грязному полу, набрала побольше грязи и провела по лицу.

– Пушшай тока мене топерича узнают… Такова-то! – улыбаясь, Терентий поднялся и как заклинание на память повторил. – Запомню: второй держатель… Я ево ишшо колды запомнил… А щаз… Догоню-ка тех!

И монах пустился в погоню…

Полк Гришина и примкнувшие к нему монахи шли подземным ходом уже прямо под рекой. После трудного перехода через полуоткрытую дверь, стало идти еще труднее: резко повысилась влажность, сильно стала чувствоваться нехватка кислорода. Первыми это на себе почувствовали раненые и те, кто их нес.

Терентий догнал полк в конце ступеней уже под рекой. Чтобы не привлечь к себе особое внимание замыкающего, тут же начал оказывать помощь раненным офицерам, держась подальше от монахов, которые легко могли его опознать. Хотя в этом грязном, мокром и оборванном монахе при едва тлеющих факелах, а так же стонах и усталости всех без исключения, трудно было узнать одного из самых приближенных к настоятелю монахов.

В этом Терентий невольно убедился, столкнувшись невзначай с одним из монахов. К тому же теперь с каждым шагом становилось все труднее и труднее дышать: першило в горле, не хватало воздуха, ноги не хотели идти, а руки держать носилки.

– По-мо-ги-те… – прошептал раненный офицер, лежащий на носилках прямо на полу. Рядом с ним сидели несколько офицеров и отдыхали.

– Господа, нас пгедали! – с ужасом в глазах произнес молодой подпоручик, который еще там, на монастырской площади, сладострастно поглядывал на монашку с копной золотистых волос. – Господа, Ггишин довегился молодушке, котогая и сама-то толком не знает, куда нас ведет! А может, она вовсе не монашка? Разве бывают такие могдашки сгеди них?

– Завел, сволочь, нас прямо в грязь! Здесь и подохнем! – начали раздаваться недовольные голоса, которым речь подпоручика придала некоторую силу. Постепенно вокруг подпоручика, получившего, наконец, внимание, собрались несколько недовольных человек.

Гул ропота прокатился по колонне: страх на свою жизнь и неизвестность заставляли их верить в самые неожиданные небылицы, которые рождались прямо здесь. Факелы светили настолько мало, что в шаге уже было невозможно отличить одного человека от другого. Горло разрывалось от ощущения, будто там скребутся десятки кошек или собак, дышать было ужасно трудно. К тому же при полной темноте, капли, падающие сверху, нагоняли жуткий страх и вызывали чесотку, особенно, если они падали на лицо.

– Может она вовсе и не монашка… – убеждал всех пожилой унтер-офицер с забинтованной ногой, прислонившись к стене хода и сидя прямо в луже. – Такие как она, красивые бабы – все ведьмы… Вот один наш офицер рассказывал мне: повела однажды такая красавица за собой отряд через болото, завела черт-те куда и сожрала всех по одному!

– Эх-хо, господа… Ежели нам уж тегять нечего, так хоть пегет смегтью по газочку попгобуем енту кгасотку! – крикнул молодой подпоручик, оказавшись в центре внимания и сдергивая заплечный мешок на пол.

Легкий гул, хихиканье и хрип был ему ответом. Между тем среди раненых начались обмороки: то один, то другой падали прямо в грязь. Некоторые, крестясь, все-таки шли медленно, держась за стену. Большинство все-таки шло в одиночку, но были и парами, помогая друг другу.

– Нет, господа, я пгавду говогю: она нашева полковника окгутила, влезла в душу и тепегь командываеть им! – подпоручик, найдя слушателей, значительно оживился и теперь выступал перед ними как настоящий актер. Кто-то принимал его россказни за чистую монету и искренне верил, кто-то пытался урезонить. В полку назревала паника. – Вы гляньте, господа, как она то и дело опигается на него!

Невольно все те, кто был впереди, услышав его голос, повернули головы вперед: Агата, которой тоже не хватало воздуха, с трудом передвигала тяжелые ноги: она уже несколько раз падала на пол и снова поднималась. Гришин, сам грязный и потный, в расстегнутой гимнастерке, неоднократно подавал ей руку, но она отказывалась и поднималась сама. Теперь как никогда каждый шаг давался ей с огромным трудом: стены, пол и потолок были мокрыми от воды. Грязь и слякоть то и дело хлюпали под ногами, ставшими черными. Её золотистые волосы сплошь были вымазаны в грязи, лицо и шея почти не отличались от монашеской одежды…

– Агата, ты как? – Гришин видел, что факелы с каждым шагом горят все хуже и хуже, и начал уже переживать сам. – Какого черта я ввязался в это дело? Может отбились бы там, в монастыре? Не то что здесь, в этой мышеловке из камня, грязи и воды… А там… Эх, погибать, так уж на свежем воздухе!

Однако, видя как мужественно борется с невзгодами Агата и не стонет, падает и встает, падает и снова встает… Неожиданно ему вдруг стало стыдно от таких мыслей, особенно после того, как показалось, что смерть уже совсем близко. – Ты… Прости меня… Ну, за то… Там, в келье…

Агата ничего не сказала ему, лишь посмотрела. И тут же снова упала, не обратила никакого внимания на протянутую Гришиным руку и сама начала подниматься.

Гришин все больше и больше поражался Агате. Больше всего ему было невдомек, как такая женщина, хрупкая, беспомощная может бороться в этих условиях, когда сама смерть близко…

– Надо идти! Не трогай меня – я сама встану! Ты лучше посмотри на тех, кто позади: они уже в открытую ропщут! – и Агата показала на подпоручика, размазывающего по щекам слезы, и его компанию. – Если мы не найдем выхода, они разорвут нас на части и поубивают друг друга…

Новая волна ропота докатилась до Гришина, подтверждая правильность слов Агаты.

– Бгось ты его на хген! – крикнул подпоручик– зачинщик одному из молодых офицеров, который упорно нес на себе раненного в голову пожилого унтер-офицера, то и дело падая и поднимаясь с ним снова. – Сам ского сдохнешь здесь! Такие пговодники как эта девка нас пгямехонько на тот свет отпгавят! Ты чо, жить не хошь? Бегеги лучче силы…

– Вот что, Луковский… А ну замолчь! Хватит воду мутить! – словно злой дух вырос из темноты здоровенный штабс-капитан Печников. Без всяких предисловий он поднес свой кулачище прямо под нос паникеру.

– А чо? Я пгавду говогю: заведут нас енти двое! Как знать, могет их кгасные подкупили! – и он покрутил пальцем в воздухе. – Да-да! Штоб нас в ентом каменном мешке без боя погубить! Так я говогю, господа?

– А ну, замолчь, контра! – Печников схватил обеими руками за ворот мундира лежащего в грязи подпоручика и поднял. На лице Луковского появилось выражение неподдельного ужаса: кулак Печникова он уже не однажды на себе испытывал и хорошо знал, что это такое. И не ошибся: мощный удар в лицо опрокинул его прямо в грязь. Штабс-капитан вынул из кобуры маузер и обратился ко всем. – Еще раз услышу такие разговоры – пристрелю как собаку! Ты понял, Луковский?

– По-о-нял… – отозвался подпоручик, размазывая по грязному лицу слезы и вертя головой в знак полного согласия с Печниковым.

На время ропот улегся, но стоило Печникову вернуться на свое место, как бузотер продолжил свое брюзжание. Терентий, невольно оказавшийся в этой компании и заметивший, что на него начинают обращать внимание, решил побыстрее уйти вперед. Каждый шаг ему сейчас как никогда давался трудно: постоянно скребло в горле, заставляя то и дело хватать воздух ртом, как рыба, но в легкие снова попадала та же смесь, от которой подгибались ноги и терялись силы.

Уже не раз и не два он оказывался на полу и снова поднимался. Рядом с ним шли люди, опираясь на мокрую стенку, ползли сбоку, перемазанные в грязи и шевелящиеся как черви. Они были злы на всех и почти потеряли всякую веру в удачный исход дела. Пожалуй, только дикий страх да чувство стадности еще заставляло их шевелиться…

Гришин и Агата шли первыми, слыша всё недовольство и почти кожей ощущая злость идущих за ними людей. Казалось, остановись сейчас они хоть на минутку – и эти страшные люди вцепятся в глотку или растопчут, нисколько не смущаясь от этого. Хотя бы потому, что двумя конкурентами на воздух станет меньше.

Гришин уже почти нёс на себе Агату: от голодовки и поста она совсем обессилела, а постоянная нехватка воздуха довершила свое дело. Но то, что сидело в этой женщине, то и дело отказывающейся от всякой помощи его, вызывало невольное восхищение ею. Стоило лишь однажды ему засомневаться в том, что они идут правильно, как её суровые глаза тут же начали издеваться над его ничтожеством. И, хочешь – не хочешь, а приходилось отбрасывать все свои страхи в сторону и идти дальше. И он шел…

К двери Гришин подполз уже один в почти полной темноте: Агата, прислонившись к стене находилась в глубоком обмороке. Увидев знакомый держатель фонаря и с величайшим трудом разглядев крестик на камне, он поднялся на дрожащих коленях и подошел к Агате.