Клад монахов. Книга 2. Хозяин Верхотурья

Она и почувствовала-то не сразу его руки на своем теле: волна, одна сильней другой, начали сотрясать ее настрадавшееся тело, пока нечто желанное не оказалось внутри нее. Агата застонала, извещая всех о том, что любима и сама любит…

Но вот нечто бесподобное взорвалось внутри, отключая разум и оставляя лишь ощущение безудержной радости. Этот фейерверк в честь любви, любви грешной и запретной, но настоящей и всепожирающей, унес ее из стен кельи с жесткой тахтой, от ужасающих обстоятельств, предрекаемых смерть… Сейчас была только любовь и новая, ранее не изведанная жизнь… Наперекор всему, расцвела израненная душа фонтаном пульсирующих и немыслимых цветов. И когда нечто огромное, невыносимо-сладкое и светлое накрыло ее разум, Агата вскрикнула и потеряла сознание…

Очнулась она почти сразу же, ощутив отзвуки этого фонтанирующего чувства, и начала постепенно приходить в себя. Невольно раздвоившись, увидела себя как бы со стороны. – И кто это такой лежит голой на тахте рядом с голым мужчиной? И это в келье монастыря! И кто – почти монашка?! А кто голый мужчина – муж ее сестры!? И где же совесть у этой женщины?

Жгучая краска стыда обжигающей волной накрыла Агату от пят до головы…

– Вот, не надо бы так-то… – это страдающая душа пришла на поклон духу, предавая тело: теперь ей было горько и стыдно за то. что недавно совершила, да еще в стенах монастыря, да с мужем своей сестры.

Быстро подняв одежду и прикрыв голое тело, грешница с пылающим от стыда лицом, начала быстро одеваться, даже не глядя на Николая.

– Уходи! – глухо, высохшим от страдания языком, произнесла раскаявшаяся грешница. – И забудь то, что было…

– Не-е-ет… Как же я могу забыть такое? – ехидно улыбаясь, сестрин муж начал одеваться. – Такой как ты у меня еще никогда не было!

– Значит, больше и не будет, понял? – сталь блеснула в глазах женщины, лишь несколько минут назад готовой раствориться в нем без остатка и подарившей любимому мужчине немыслимое блаженство. Слова не просто пугали, в них была явно видна готовность к немедленному и решительному действию. Именно это увидел Гришин и тут же попятился.

– Ты чего, Агашенька? – Николай удивился метаморфозе, произошедшей с этой ласковой и безобидной женщиной. – Ну, пошутил…

– Вот иди и шути в другом месте, а сюда дорогу забудь! – подойдя к двери кельи, монашка открыла ее и отошла в сторону: Гришину ничего не оставалось, как выйти в коридор.

Хмыкнув, он помотал головой, улыбаясь, и пошел по коридору…

– Ох, и странные они, эти бабы! То –люби… А то – уходи… – он остановился, чиркнул спичкой и закурил, улыбаясь от воспоминаний. – Ох, и хороша же, чертовка!

В отличие от Агаты, никакого стыда от измены жене он не испытывал, списывая все на войну и считая это дело совсем не зазорным, а потому… И даже то. что в этот раз с ним была сестра его жены, абсолютно ничего для него не меняло. Поэтому, оставаясь в хорошем настроении, полковник Гришин шел проверять караулы на стенах и башне, которые выставил с первого дня осады.

Меж тем события, внутри монастыря как бы замершие с первого дня осады, начали стремительно развиваться. Первый шаг тому положил сам отец Феофан, собрав к себе в келью самых верных монахов.

– Братья мои, враг злой и жестокий у порога монастыря…

Приглушенный голос его исходил из самого сердца. Раз за разом вглядываясь в лица приглашенных монахов, он еще раз хотел воочию убедиться. – Прав ли? Смогут ли они сделать то, что он им предложит?

В какой-то момент его взгляд остановился на Терентии, и в душу заползло сомнение. – Но нет! На них можно положиться! Вот они, те, без кого ему не сделать задуманное.

И взгляд двинулся дальше, пока не обошел всех присутствующих.

– Он разграбил и сжег Покровский женский монастырь! Но душу любого монастыря составляют люди, иконы и золотая утварь. Так вот, настоятельница монастыря игуменья Феодосия с сестрами спрятала и сохраила иконы и золотую утварь, а значит сохранила для потомков и душу монастыря! Братья, через две-три недели красные так или иначе возьмут наш монастырь измором… Так неужели же мы опозорим душу нашего монастыря? Неужели же мы позволим испоганить наши иконы и золотую утварь?

– Нет! Не дадим! – дружно отвечали ему братья – монахи на каждый вопрос: глаза их горели желанием немедленно начать работу.

– Благодарю вас, братья мои… Я знал и не ошибся в вас! – закончив настройку монахов на рабочий лад, настоятель перешел к практической части. – Все, присутствующие здесь монахи, кроме двоих, будут снимать иконы и золотую утварь, и складывать в моей келье. А вы, двое, будете носить туда, куда скажу!

И палец его уперся в Терентия и еще одного монаха. Работа закипела: по мере того, как в келье настоятеля появлялись иконы и золотая утварь, двое избранных переносили их в кладовую через подземный ход, о котором никто и не подозревал…

6.

Третья неделя октября 1918 года, г. Верхотурье.

Сысой пил: неприятности одна за другой сваливались на него словно из рога изобилия.

Во-первых, в первой же атаке на Николаевский мужской монастырь был убит Петрищев. Собственно, это было все-таки не так уж и плохо: как никак льстило больному самолюбию Сысоя, но теперь вся ответственность за командование отрядом и его неуспехи свалилась на него лично, а это вовсе не входило в планы Сысоя. Гонцы от командования непрерывно требовали как можно быстрее разделаться с белыми, засевшими как заноза в этом чертовом монастыре. А у него, как на зло, ничего не получалось со взятием монастыря: все его атаки натыкались на грамотно организованную оборону.

Во-вторых, командовал этой обороной некто полковник Гришин, офицер еще царской армии. А после того, как Сысою в бинокль удалось-таки рассмотреть своего противника, кровь закипела в жилах: это был тот самый кадет, из-за которого он в юности чуть не разбился о воду при прыжке с утеса.

В-третьих, это – Дашка. И тут Сысой ничего не мог с собой поделать: к этой девке его просто тянуло как магнитом ежедневно, ежечасно, ежеминутно… И плевать ему хотелось на то, что кто-то приказывает воевать, на то, что отец ее каждый раз вставал на пути. И Сысой зло шептал. – Ну, дак яму жа и хужа! Неча было моих матку с батькой со свету сживать! Пушшай, топерча евоная дефькя кункой своёй рашшитыватси!

Поэтому с садистским удовольствием бил нещадно отца Дарьи. Да и ее саму, чувствуя, что для достижения нужного удовольствия с каждым разом все больше и больше именно этого ему и не хватает. Дарья пряталась от него, сбегала из дома, даже искала убежища у Фрола – ничего не помогало: Сысой как собака по запаху находил ее везде, избивал всех, кто становился у него на пути и снова добивался своего.

Даже Фрол не помог: Сысой без разговора вытащил маузер и изрешетил его насквозь, а потом со звериным удовольствием насиловал Дашку там, где нашел… Но и этого было мало: став фактически хозяином Верхотурья, он напивался и шел к знакомым шлюхам, где и проводил остатки ночи.

Тем временем его противник, полковник Гришин прекрасно понимал, что через день-другой боеприпасы и продукты могут закончиться, и тогда… – А тут еще Агата!

Уже несколько дней он пытался попасть к ней в келью: и стучал, и караулил – все бесполезно! И лишь сегодня, когда он шел к настоятелю с докладом, к своему удивлению и радости увидел Агату.

– Господин полковник, прошу познакомиться: Агата Михайлова – послушница Покровского женского монастыря.

– П-полковник Гришин… – Гришин растерялся: после того, как он смирился с тем, что их встреча была просто сон, галлюцинация, Агата вновь появилась из ниоткуда. На всякий случай он решил начать с официального тона, но не смог – так велика была радость. – Но мы с Агатой… давно знакомы: она – сестра моей жены… Вы позволите мне поговорить с ней?

Агата, проведшая все эти дни в двадцатиоднодневном голодании и молитвах о прощении, которые сама себе назначила в наказание за грех, который совершила, теперь уже просто соблюдала пост, была бледна и слаба, но все же не удержалась от радости и улыбнулась любимому.

Словно кто-то там, наверху зажег в груди исстрадавшегося от угрызений совести Гришина спасительный огонек надежды: он теперь сам себя считал виновным в том, что произошло, переживая за нее, за жену, за детей… В голове его все перепуталось так сильно, не позволяя отличить правду от вымысла, и только улыбка Агаты разрешила все его сомнения. – Да, было! Но, прощен ли?

– Сударыня… – тон, с которым обратился к ней Гришин, взывал. – Я виноват, прости, любимая! Прости… Я и не знал, насколько сильно тебя люблю! Сам люблю…

Но что же скажут ему эти печальные синие глаза, в которые хочется до самой смерти смотреть и смотреть? И невозможно насмотреться… Но дело, есть дело. – Вы говорили, что пришли из Покровского женского монастыря. Возможно ли это? Ведь женский монастырь сожжен красными, а мужской – в осаде? Так как же вы прошли? Как смогли вас пропустить мои дозоры? Кто пропустил?

И Агата, и настоятель моментально поняли то, о чем печется полковник:если простая монашка смогла пойти через поставленные дозоры, то красные тем более пройдут! И Агата посмотрела настоятелю прямо в глаза, спрашивая. – Как мне быть? Если скажу правду – нарушу обет молчания, если не скажу правды – он может погубить ни в чем не повинного человека! Так как же быть? Рассказать?

– Господин полковник, Агата пришла подземным ходом. – теперь уже сам настоятель наблюдал внимательно за лицом Гришина, ища подтверждение своей точки зрения относительно него: если отведет глаза или слукавит, придется принять меры к сохранению тайны… Но Гришин не отвел глаз, а лишь с еще большим интересом взглянул на настоятеля, не говоря ни слова. – Я надеюсь, вы теперь не станете говорить об этом всем и каждому. Вы понимаете всю ответственность: ведь вам сейчас открылась большая тайна!

Смутная мысль, так до конца и не оформившаяся в мозгу Гришина, продолжала крутиться, не позволяя ему сосредоточиться на том, что только что услышал. Не долго думая, полковник отбросил ее до поры до времени.

– Отец Феофан, я ведь шел к вам с докладом… Нам осталось продержаться в осаде еще два-три дня, а потом… А потом кончатся боеприпасы и продукты! У нас много раненных.. Но хуже всего то, что по данным разведки красным вот-вот доставят пушку. Против нее мы не продержимся и суток!

Вздохнув свободно от того, что честно обрисовал обстановку, Николай посмотрел снова на Агату, лицо которой стало белее мела. И тут, наконец, до него дошло то, что смутно тиранило голову.

– А не могли бы вы мне сказать, куда ведет второй конец подземного хода? – хотя мысль еще до конца не оформилась, но уже стал понятен ее контур. – Подземный ход! Можно ли им вывести людей? Конечно, если есть выход. Но, раз между монастырями есть сообщение, то…

Так далеко еще его мысль не заходила, поэтому он ждал, настойчиво ждал ответа настоятеля: ведь он как никогда решал в этот момент судьбы многих из тех, кто самоотверженно защищал Веру и Отечество…

Между тем отец Феофан хранил молчание, чуть заметно качая головой. Он находился на распутье. – Вправе ли он, поклявшийся однажды не разглашать тайну подземного хода до поры, до времени, раскрыть ее сейчас?

– Я понимаю вас: вы хотели бы спасти тех людей, которые самоотверженно защищали монастырь… – он смотрел прямо в глаза Гришину только с одной целью. – Можно ли ему доверить эту тайну? Ведь потом обратного хода не будет?!

Гришин не отвел глаз, хотя и ясно прочитал немой вопрос настоятеля.

– Поклянитесь мне, что сия тайна не будет раскрыта никем и никогда! – и все же настоятель решил подстраховаться.