Клад монахов. Книга 2. Хозяин Верхотурья

3.

Начало сентября 1918 года, г. Верхотурье.

– Ты чо, Сысой, не дури! Не дело самому комиссару в разведку иттить! – убеждал молодого широкоплечего рыжего парня среднего роста в кожанке и таких же бриджах командир Красной Гвардии старый екатеринбургский рабочий в шапке с околышем. – Ишшо чо издеетси… Ну, чо я тоды скажу?

– А то и скажешь: мол, сам напросился! Я ить тока разок хлянуть на родимай дом! Ить, чай, шашнадцать ходков тута не бывал… – Сысой жалко улыбался, подергивая и покручивая свои рыжие усы, густо облепившие верхнюю губу. – Да ты, Кузьмич, не сумлевайси: вишь вон тот утес с монастырем-то? Ишшо на кумполе-то кресты золочены? Так вот оттель я и сиханул в воду… С той поры и не бывал дома-та!

– Сысой, ну ты и дурак… Нешто нормальнай мужик с такой высоты сигать в воду будеть? Будя мене тута Лазарем петь про енто дело…

Кузьмич и верил и не верил словам бесшабашного Сысоя. Он прикинул в уме бросающуюся разницу в его длине туловища и ног: ноги были короче, чем обычно. – Могет и вправду прыгнул? Ишь, ноги-то короче тулова…

То, что он может быть способным на самые отчаянные поступки, Кузьмич не раз убеждался, но с такой высоты?

– Слышь, Сысой, могеть не надоть? Ить на том берегу-то белыя и чехи: енти нашева брата никогда не пожалеють. Вона скоко постреляли! А ты – в разведку… Давай так: вот разведку вышлем, переправимси, а уж тоды валяй, навешшай батьку с маткой!

– Кузьмич, пойми, ня моху я! Я тута кажон кустик знаю лучче любова твово разведчика… – Сысой умоляюще смотрел на командира. – А имя помошш от мене будить! Ить оне тута ни хрена не знають, а я знаю! Ну, решай! А не пустишь, сам ночью уйду!

– Я те уйду! – Кузьмич грозно сдвинул свои мохнатые брови к переносице. – Вот черт рыжай! Ну, чисто конь необъезжанай, едят тя мухи! Ну, чо вот с него возьмешь? Я и сам такой был… Може ен и прав: разведке-то с таким знахарем будет легче… Ить помошш разведке! Кажон кусток знат…

Мысли у Кузьмича то сталкивались и сшибались, то снова разбегались в рассыпную, оставляя его в полной нерешительности: ведь ему ясно большевики дали понять – за комиссара он лично в ответе! И тут он вдруг осознал: не отпустит Сысоя – тот ночью сам уйдет! И чо тоды? И какой пример бойцам?

– Ладно, черт с тобой! Иди, едят тя мухи… Но, смотри мне, черт рыжай, разведчики должны быть целыми!

Ядовитая ухмылка на лице Сысоя лучше всяких слов сказали Кузьмичу, что в этот раз он поступил правильно. Блеснув довольными глазами, Сысой в два шага прыгнул в седло своего коня, крутнулся пару раз на месте, столкнул концом плетки кожаную фуражку на затылок так, что тут же вывалились наружу золотисто-рыжие непокорные кудри, хлестнул коня и был таков. В темноте сумерек быстро растворилась в воздухе его черная кожаная куртка.

У реки его уже ждали трое разведчиков: они даже и не сомневались, что Сысой уломает командира отряда. Когда же тот подъехал уже без кожаной куртки, они быстро пристроились ему в тыл. В этот самый момент солнышко, брызнув на прощание своими последними лучами на купола монастырей, спряталось за деревьями на горизонте. К этому времени гроза, хоть и намочила Сысоя и весь его отряд, уже прошла, оставив после себя грязь, слякоть да мокрую траву.

– Да-а-а-а… – подумал Сысой, с волнением оглядывая родной берег, который оставил шестнадцать лет назад. – Сколь лет-то прошло… Сиротский дом, побех, каторха… А не будь ее, разве стал бы я комиссаром в двадцать два ходка?

У до боли знакомой ограды родного дома неожиданно перехватило горло, набежали непрошеные слезы, вызвав прилив нежности. Невольно вспомнилась мать, вжавшаяся в угол и отец с плеткой…

– Ишшо раз тронет мать – убью! – твердо решил он и, сжав кулак, стукнул в ворота, которые почему-то оказались запертыми. И ударил кулаком еще раз и еще. Неожиданно, решив сделать сюрприз матери, закричал диким голосом. – Э-э-эй, хазява, открывайтя: хости пришли!

Тишина, образовавшаяся за воротами, уже начала раздражать Сысоя. Тогда он, перепрыгнув через палисадник, заглянул в окно: где-то внутри горел свет. Вот этот свет медленно двинулся к двери… И все-таки чего-то не то было в этом свете, но чего? Этого Сысой понять никак не мог. Поэтому решил ждать.

Неожиданно совсем рядом послышался легкий девичий смех и чуть слышный топот двух пар ног: легких, мягких – девичьих, и жестких, топающих – мужских.

– Дашк, ну ты, чо… Завтре-та, придеш? Приходи! Ить буду ждать… – молодой басок тихо и просил и настаивал на встрече.

– Да, ладно те, Фролка, ня лапай! И дале ня ходи: вдруг батяня увидит! Иди, давай, домой! Тута я и сама… – девушка хихикнула и двинулась к двери. Но, натолкнувшись в темноте на человека, вздрогнула всем телом и вскрикнула. – Ой, кто тута?

– Ну, я, Сысой! А ты кто така бушь?

Сысою невольно пришлось обнять девушку, чтобы не упасть самому и не уронить ее, в тот самый момент, когда она натолкнулась на него и чуть не столкнула в самую грязь. Но теперь он даже был рад этому обстоятельству: почувствовав, как два больших упругих мячика надавили на его грудь, что-то необыкновенно сладострастное взметнулось в его теле. И это было так приятно, что он еще крепче прижал к себе девушку.

– Ну, ты, не очень-то! Ишь, обрадовалси: яму дали за дефьку подержатьси, так ен и до смерти рад… А ну, отпусти! – в своем праведном гневе девушка показалась ему необычайно притягательной: ее запах напомнил Сысою сладкую спелую грушу, которую только однажды и довелось-то попробовать… Но девушка казалась неумолимой. – А то, вон, Фролке, скажу… Он-то те бока-то быстро наломат!

Однако угроза на Сысоя произвела обратное действие: он криво усмехнулся и девушки не отпустил. Это начало напоминать ему игру в кошки – мышки.

– Фролка, Фрол! – крикнула девушка в темноту, будто точно знала, что защитник находится неподалеку. Невольно она и в правду ощутила то самое чувство, которое должна испытывать мышка, оказавшись в лапах у кошки. Страх и невольная дрожь прокатились волной по ее телу. – Ну, чо он!?

– Ну, ты, курошшуп хренов, а ну отпусть дефьку!

Голос из темноты Сысою не предвещал ничего хорошего. Тем более, что вслед за ним из темноты появился высокий парень и тут же рыжий нахал почувствовал, как чья-то сильная мужская рука начала легко отдирать его пальцы от тела девушки.

– Я те чо сказал: не твоя дефькя! И ня лезь!

Девушка, почувствовав некоторую свободу, тут же рванулась к высокому парню и выскочила из рук Сысоя. Парень тут же сделал шаг назад вместе с девушкой.

– Щаз дать ему по морде али потом? – решал для себя Сысой, чувствуя как привычный гнев все больше охватывает все его существо. – Как, енто яму, Сысою, комиссару отряда Красной Гвардии, какая-то сопля не позволила полапать дефькю? Да ишшо на пороге родительскова дома? Да я ему!

Но подраться, однако, Сысою так и не пришлось: за воротами послышалась возня и стук щеколды. Сысой тут же отбросил в сторону своё ущемленное самолюбие, буркнув себе под нос. – Ну, щенок, ты свое ишшо получишь!

Рыжий драчун редко когда не исполнял свои обещания, тем более, если это касалось женского пола…

– Дашка, иде тобе черт носит? Ить времени-то сколь?

Свет керосинки выявил из темноты круглое бородатое лицо человека в очках. Но вот он качнул вперед керосинку и осветил лицо Сысоя, Дашки и Фрола. При этом он лишь скользнул ненароком по лицу Сысоя, пеняя все больше Фролу и Дарье.

– Фролка, морда бессовестная! Хоть ба постыдилси: вот женисси, тоды и держи при себе Дашку, сколь хошь, а пока изволь с темнотой, чтоб она была дома!

– Да я-то чо, дядь Анфим… Я-то хоть шшаз! – виновато оправдывался высокий парень, крутя свои пальцы. Дарья, увидев отца, тут же метнулась к нему. – Да вот она… Я ить её спрашивал, пойдет, али нет! И чо-то тянет с ответом…

Тем временем Дарья удобно устроилась за плечами отца и во всю нагло разглядывала незнакомца, пока отец пытал Фрола.

– А ты, друг любезный, кто таков будешь? – неожиданно отец перехватил взгляд дочери и перестал интересоваться Фролом. Глаза старика внимательно осматривали лицо рыжего молодца с торчащими во все стороны волосами и такими же усами.

– Как енто хто? – теперь уже удивился Сысой. – Я-то в свой родной дом приехал… А вот вы хто таки будитя?

– Постой, постой! – невысокий добродушный старичок склонил свою голову на бок, о чем-то вспоминая и одновременно поглядывая то на Сысоя, то на Дарью. – Коды нас сюды пять лет назад определяли, мене што-то говорили про прежних хозяв. Будто тута ужо лет с десяток как никто не жил… А ишшо про прежних хозяв говаривали, будто померли оне шашнадцать годков назад. Будто был у них сынок, да сгинул куды-то… Ты не он случаем?

– Как померли? Не мохеть тохо быть! Оне живы были, коды…

И вдруг Сысой вспомнил тот последний свой день, мать в кровь избитую, отца с красно-свекольным лицом… И к горлу подкатил комок: голос тут же сорвался. Девушка, видимо почувствовав его состояние, невольно прикрыла уголком платка рот. А он все еще пытался оправдаться. – Как померли? Живы оне … были, живы!

Слезы невольно выступили у него из глаз. – Ну, как жа она могла? Мамка… Батька… Не верю! Не мохеть тово быть! Варнак, какой-то варнак, не иначе, постаралси!

– Дак ты, видать, и есть ихний сыночек? – не зная, как поступить в этом случае, очкастый добряк переминался с ноги на ногу. – Как ты сказывал тобе звать? Сысой, говоришь? Ну, дак, чо ж топерича… Заходь! Ить ентот-то дом-от тоды и взаправду твой!

Хоть старичок и махнул Фролу, чтобы тот уходил, но парень не торопился, вспомнив того самого рыжего Сысойку, с которым часто дрался еще, будучи мальчишкой. Вот и сейчас он не верил ему, помня все его подлости и вредительства.

– Как… – в горле Сысоя будто кто-то кочергой поорудовал: все першило, хрипело и сушило, не давая возможности говорить. – Как… енто… случилося?

Отец девушки засомневался, стоит ли здесь, на улице рассказывать Сысою все, что было ему известно от околоточного про отца и мать Сысоя, но пришелец сверкнул глазами так, что было ясно: он подозревает самого Анфима в содеянном зле.

– Околотошный говорил… – кое-как выдавил из себя первые слова на выдохе Анфим Захарыч. – Будто отец твой… плетью убил твою матушку! А самого – удар хватил…

– Врешь, собака! Не мохеть тово быть! – выкрикнул в отчаянии Сысой, видя, как старичок уступает ему дорогу для прохода в дом, и уже понимая, что ему не лгут: пьяный отец мог запросто запороть мать плетью, а сам тут же умереть…