Клад монахов. Книга 2. Хозяин Верхотурья

Отзвуки шагов по каменному полу вернули ее к действительности, а тени от факела на стенках снова сжали тисками душу от страха. И снова память пришла на помощь: выплыл другой эпизод – пятилетней давности. Невольно Агата нахмурила брови.

– Ох, и дурак же ты, Коленька! Женился на моей сестре, заимел двух сыновей, а сердце, оказывается, тянется ко мне… Ты чо думал, все бабы одинаковы? Привык там, на войне, к легкой победе над бабами, курошшуп хренов! Ох, господи, прости! И чо ж ты мне тогда сказывал? Старая дева?! И ты можешь мне помочь… – Агата усмехнулась, продолжая разговаривать сама с собой.

– Да, Коленька, старая дева! А ты знаешь, морда твоя бессовестная, почему я осталась старой девой? Не мятой мужиком, не топтаной? В этом ты, Коленька, милый мой, во всем виноват! Ну-ка скажи мне, кто так ласково да призывно поглядывал все это время на меня? Да словами, а иногда и руками ласкал? А ты знаешь, что после твоего прикосновения у меня не то, что мурашки, огонь бесовский внутри зажигался? – она проглотила слюну, вспомнив всё, что было тогда.

Агата перекрестилась. – Думала, сама помру… Или сестру убью! И как только удержалась, сама не пойму! Так и жила, обманывая всех и себя… А когда ты меня тайком поцеловал? Кое-как с собою справилась… Чуть сама не отдалась тебе!

– Хорошо хоть поняла, что теперь у меня только один путь – прямиком в монастырь! Ведь жена твоя – моя сестрица любимая… – она вздохнула горько-горько. – Вот и пришла сюда… Чтобы ты, мой миленький, никогда не нашел больше меня! Ибо нет сил больше сопротивляться своей любви… Вот так, Коленька!

От такого внутреннего разговора пропал весь страх: теперь шла по подземному ходу монашка, улыбаясь и вспоминая своего любимого, которому уже никогда не достанется… Разве что сам всевышний этого захочет! И вдруг жестокая мысль ударила хуже бича, обжигая душу. – А вдруг кто-то из красных подонков погубит ее непорочное тело?

– Уж лучше смерть, чем позор: если не досталась тебе, мой любимый Коленька, не достанусь никому! – решила твердо монашка и стала внимательно смотреть по сторонам: приближался тупик, о котором ее предупреждала мать-игуменья – Ага, вот слева дверь, о которой говорила тетушка. Значит, надо идти дальше, да смотреть крестик по правую сторону…

Ушли куда-то страхи от всполохов тени, не возвращались и воспоминания. Агата упорно искала крестик на камне и щель для ключа-креста, который висел на шее. Крестик увиделся не скоро, да и щель пришлось поискать. Но держатель, в который она вставила свой факел, нашелся быстро. Вставив крест-ключ, послушница повернула его на полный оборот, а затем держателем факела открыла дверь. Сначала заколебалось пламя, а потом в глаза хлынул свет…

Первым, кого увидела Агата, был сам настоятель, который в это время молился перед алтарем, но услышав знакомый скрежет механизма двери, уже ждал посланца. Закрыв дверь за собой, послушница замерла, не зная, как поступить дальше.

– Зачем пожаловала, дева Господня? – глаза настоятеля впились в послушницу, вызывая дрожь в коленях от страха: казалось, что настоятель читает ее душу. – Ну, говори… По пустякам этим ходом не пользуются!

– Батюшка, отец Феофан! – Агата поклонилась и вынула из-за пазухи письмо – Вот… Письмо матушка-игуменья… Просила передать!

Поклонившись, передала письмо и стала смиренно ждать.

– А ты, голубушка, присядь… Присядь! А я пока прочту послание…

Агата видела, как разгладились суровые складки на его лице. Заметив топчан, села на него и только после этого ощутила, как устали ноги.

Время тянулось долго: настоятель читал, смотрел куда-то вдаль, обдумывая то, что сообщала ему игуменья, шептал что-то про себя. Наконец, он оторвался от письма, не торопясь, аккуратно сложил его и сунул в потайной карман, подошел к алтарю и опустился на колени. Словно кто-то большой и сильный легко поднял Агату и опустил рядом с ним.

Отец Феофан молился. Эту молитву послушница всего однажды слышала из уст матушки– игуменьи совсем недавно, однако врезалась она в память накрепко. И вот теперь, отец Феофан молился, оплакивая души опозоренных и убиенных дочерей Христовых, до конца исполнивших свой долг… И бежали мурашки по спине Агаты от этих слов его!

– А мой долг, теперь каков? – чуть ли не вслух произнесла она то, что беспокоило все это время, когда настоятель поднялся с колен и повернулся к ней.

– Матушка Феодосия с миром отпускает тебя в жизнь и не хочет, чтобы племянницу постигла участь ее сестер… – настоятель посмотрел в глаза девушке. – Люби, живи, расти детей! Разве это плохо? Раз уж сам Бог спас тебя от красных головорезов! А скорбная доля, выпавшая на долю вашей матушки-игуменьи и сестер, делает их подвиг вечным в нашей памяти! Еще более высок личный подвиг матушки-игуменьи, сохранившей хозяйство Господне нашим потомкам… И я поступлю тако же!

Последние слова он произнес тихо-тихо, но Агата все-таки расслышала их и вздрогнула: ей показалось, что он задумал нечто страшное для себя и очень важное для других.

– Вот, возьми. Откроешь им дверь третьей кельи по коридору направо от моей! – достав ключ из шкафчика, он подал его монашке и отвернулся к окну – Никуда не выходи, я позову тебя…

Агата шла по коридору, считая кельи. Колени ее дрожали от страха.

– Что же дальше будет? Что такое могла написать матушка– игуменья, если отец Феофан так отреагировал? – мысли перескакивали с одного на другое, не давая ответа. Кое-как найдя замочную скважину, попыталась вставить в нее ключ. – А как же я? Непонятно, мне что же, дали свободу? И зачем она мне, если вокруг красные? Да, похоже матушка дала мне свободу… Иначе, как понять слова настоятеля «живи, люби, расти детей»? И что же мне тогда делать в миру, если люблю только одного человека, а он муж моей сестры?!

– Стой, лови шпиона! – вздрогнув от этих слов, бывшая монашка почувствовала, как нечто тяжелое опрокинуло ее на пол.

– А-а-а! – с испугом прохрипела она и тут же почувствовала, как ослабли руки, сдавившие ее шею.

– Женщина? В мужском монастыре? Не может того быть?

Этот голос Агата никогда бы не спутала ни с чьим. – Но здесь? Не может быть!

Спичка, загоревшаяся где-то рядом в полутемном коридоре, высветила лицо того, кто только что держал ее за горло. Того, с кем так не хотела и так страстно желала увидеться еще хоть разок перед смертью.

– Коленька? – вырвалось у нее прямо из сердца: прекрасные синие глаза наполнились слезами.

– Агата? Агашенька?! – тот, который принял ее за шпиона, казалось, был еще больше удивлен этой встречей. – Да как же это так? Агата – и в мужском монастыре? Ну, это уже совсем… А почему – монашка? Она что, в монастырь ушла?

Вопросы сотрясали голову Николая Гришина, вдруг переставшего вообще что-либо соображать. – Ты? И здесь?!

Казалось, все разом в девушке остановилось. Ни руки, ни ноги, ни голова – ничто больше не слушалось ее. Только сердце бешено билось от радости. – Пусть! Пусть теперь я погибну! Здесь или еще где-то… Но со мной рядом – моя первая и единственная любовь! Разве такая любовь может себе позволить, чтобы перед смертью ею пренебрегали? Нет, никогда!

– Ну, поднимите же меня! – строго произнесла она, хотя все ее существо трепетало только оттого, что любовь касается ее руки, тела.

И по тону, это было уже требование, почти приказ, а любой военный даже во сне смог бы узнать эту интонацию. Быстро вскочив на ноги, Гришин протянул девушке руку и поднял с пола. Без слов, взяв у нее ключ, открыл келью и пропустил даму вперед… В этот момент оба уже знали без слов: нечто неуловимо близкое накрепко связало их крепче самой прочной веревки…

Агата сама удивлялась себе: как это так она смогла таким тоном приказать её хозяину, которому была готова подчиняться безоговорочно, лишь бы был все это время рядом. Её мужчине, которого обожала все это время и желала как ни одного.

– Господи, что же я делаю? – подумала она, а руки сами невольно закрыли келью за ним на ключ. – Спаси и сохрани…

То, что происходило с ней, было похоже на сон: неожиданная власть любви, которую она скорее почувствовала, чем поняла, ударила в голову так, что лишала последнего рассудка, закружила, повела за собой…

Гришин раскрыл рот от удивления. Мысли роем закружили буйную головушку – Да, я всегда хотел эту чертову девку! И, когда в первый раз увидел… И потом! Да и всякий раз… Особенно – в последний раз! Тогда особенно почувствовал ее тело, молодое, сильное… Неотразимый аромат его…

Он смотрел на Агату и хищно улыбался своим мыслям. – Я просто знал: именно она – женщина всей моей жизни, недосягаемая и всегда притягательная! Даже, когда сталкивался с непреодолимым холодом, знал, чувствовал это… Много бывало женщин у меня, не спорю, но затмить ее образ они так и не смогли! Жена? Жена – это мать моих детей, друг, наконец… Но не любовь! Любовь – это она… Желанная и недоступная!

И незримо чувствовал ее превосходство перед ним, как будто кто-то невидимый раз и навсегда определил его в слуги этой женщине…

Стоило Агате подойти и улыбнуться ему, взять за руки, как в их жизни изменилось нечто такое, о чем оба и не подозревали: будто целый симфонический оркестр заиграл в душах обоих, а келья расцвела всеми цветами радуги.

Она храбро смотрела в это лицо, любимое и родное, думая про себя. – Никто – ни сестра, ни люди, ни Всевышний, отказавшийся принять ее любовь, не могут упрекнуть меня в том, что совершаю! Я выстрадала эту любовь, эти мгновения любви…

И, отвернувшись в сторону, тихо сказала. – Господи, прости меня: сама не ведаю, что творю!

А душа ее вопреки всему вдруг раскрылась навстречу своей любви как огромный всё поглощающий цветок…

Прикосновение губ этой женщины было похоже на удар молнии: Николай перестал соображать вообще что-либо. Всё ушло куда-то далеко-далеко… Осталась одна она, эта женщина. И страстное желание обладать ею! Однако он не мог теперь ни говорить, ни шевелиться, ни оторваться от этих любящих глаз и желанных губ, которые, казалось, всасывали его в себя целиком. Но и желания такого оторваться от нее тоже не было! Напротив, чем дольше длился поцелуй, тем больше появлялось желание повторить его, обладать ею…

– Где ж ты был… столько лет? – спрашивали ее глаза – Я уже замучалась жить без тебя, без твоей ласки… Разве ты не видишь: я же люблю тебя!

– Я повсюду искал тебя… – отвечали его глаза, моля о пощаде. – Это ты спряталась от меня куда-то… Даже не просто куда-то, а в монастырь!

Еще пытался урезонить ее дух. – Остановись, глупая… Ты же губишь себя!

Но душа пела и ликовала, а губы шептали то, что хотели душа и тело, а руки, им послушные, уже снимали одежду.. – Эх, ты… Ты так и не понял главного – это от тебя я сбежала в монастырь! Глупенький… Так чего ж ты стоишь? Ведь вот я! Здесь… Вся твоя!

– Господи, прости ее, грешную…– молил дух, понимая, что сегодня он уже проиграл своё главное сражение. – Эх… Предатели! Эти душа и тело…

Агата уже больше ничего не слышала и не видела – запах любимого мужчины включил в ней волну чего-то нового: неведомое ранее жжение внизу живота, запульсировало и ударило в голову. Сладкое, влекущее, обещающее немыслимое желание и удовольствие вдруг захватило и понесло куда– то в даль…