Интернатские. Сентиментальность в бою неуместна

Сыграв неамбициозную, без пушечных салютов и фейерверков, но вполне приличную и весёлую свадьбу в офицерской столовой, молодожёны Смирновы с радостным энтузиазмом готовились стать отцом и матерью. Да видимо чересчур бурно выражали они своё счастье, казавшееся безоблачным, и… по мнению суеверных «знатоков жизни», сами себе сглазили его. А в результате сглаза, как бывает, судьба захотела это счастье укротить. В один из обычных полётных дней Виктор не вернулся с боевого дежурства. У почерневшей от горя Марии случился выкидыш уже пошевеливавшегося в животе плода. На похоронах мужа, прошедших со всеми воинскими почестями, она присутствовать не смогла, поскольку в тяжёлом от большой кровопотери состоянии находилась в это время в больнице, жестоко раскаиваясь в своей злосчастной попытке родить. Вот они, дети… убийцы – они и есть убийцы. Ведь, если бы Виктор не захотел ребёнка, то наверняка был бы сейчас жив и здоров. А мечтая о сыне-космонавте, расслабился на большой скорости и потерял управление самолётом. Секундная рассеяность – и вот результат, вся судьба под откос…

И ведь это всего-навсего эмбрион, ещё только зародыш, а сколько зла способен натворить. Что же тогда говорить об уже рождённых детёнышах рода человеческого? Мало того, что в течение целых девяти месяцев, на дармовщину развиваясь-бездельничая во чреве матери, они безжалостно высасывают из бедняги все соки… так, родившись, становятся многократно вреднее – то поесть-попить им подавай во внеурочный час, то, извините, попку подотри после горшка. А когда отдыхать-то молодой матери, когда о себе подумать? Да чего тут далеко ходить, взять этих же негодяев-отличников Илюху да Колюху, чтоб им их пятёрки когда-нибудь не в том месте повылазили, космонавты ещё одни размечтавшиеся… Ухайдокали насмерть свою больную мамку сообща, с удвоенной злой энергией по той же наезженной схеме – сама погибай, а чертенят своих ублажай. Не считая большого ребёнка – мужа своего, идиота. Пожила бы, возможно, ещё сколько-нибудь, порадовалась хоть немногим женским радостям, так нет

же… детки, язви их… эх, жизни, жизни-и…

Засыпала к концу ночи в твёрдом убеждении: уж от неё-то они такой милости, как от родной матери, не дождутся… скорее сами загнутся-сгинут, чем праведницу Марию в гроб загонят. Не на ту напали!

Наутро, поднявшись с больной головой, Она вспомнила, что к предстоящей в ближайшее воскресенье Пасхе надо бы прикупить на рынке хотя бы пару десятков яиц, сварить их и покрасить красками, которые есть в школьных портфелях близнецов. А ещё – испечь немного куличей, не то, неровён час, нагрянет кто-нибудь в гости, а у неё, как у нерадивой хозяйки, ничего нет, чтобы угостить людей по христианскому обычаю.

Нет, – назойливо, как голодные мухи, возвращались её мысли опять и опять к изнуряющей душу, болезненной, но денно и нощно притягивающей, подобно запретному вкусному блюду, теме, – от мальчишек, негодников, надо избавляться однозначно и бесповоротно, куда-то определять их. Чем скорее, тем лучше. А то, ишь ты, и сами по ночам не спят, и других лишают всякого удовольствия. Только-только, после большого перерыва, вернулась к ней настоящая, так редко в жизни испытанная охота к супружеским забавам, а они, змеёныши, готовы всё испоганить. Да и других грехов за ними полно – сахар воруют, собаку на свою сторону переманили. Но самое плохое – объединившись с собакой, они, это хорошо видно, почти открыто ненавидят её, Марию, из-за них переехавшую из сибирского города сюда, в Узбекистан, и для них же купившую на заработанные вязанием платков деньги дом. Зазвала дурное семя на свою голову…

Только, куда вот подальше сбыть с рук этих неблагодарных? – озабоченно раздумывала Она. – Может, в детдом? Нет, люди не поймут, да и Николай наверняка заартачится: что, дескать, эти люди-соседи скажут… Стоп! Есть, кажется, выход, который устроит всех: интернат. Сейчас многие своих детей туда отправляют, кому нелегко живётся. Неделю – учёба, а на выходные кто приезжает домой, а кто и там остаётся. И причина у нас ещё как уважительная для такого решения: зарплата маленькая, то да сё. Закину-ка после Пасхи удочку к Николаю… а пока придётся, хотя бы для отвода глаз, быть поласковее с маленькими мерзавцами. Но хоть и лишь для виду, да на короткое время эта ласка, а всё равно с души воротит…

Глава 6. ПАСХА

Этот день Сухоруковым запомнится, не иначе, на всю оставшуюся жизнь. Так хорошо начинался, и чем закончился, да с какими последствиями… впору, копируя мачеху, сокрушённо вздохнуть и, качая головой, долго и горько причитать: «Жизни, жизни-и…»

Проснувшись в тёплое солнечное воскресенье по обычаю выходного дня поздно, Илюха с Колюхой обнаружили на своей общей прикроватной тумбочке вазочку с конфетами и печеньем, а ещё – два огромнейших по сравнению с привычными куриными, яйца-великана, неровно, по видимому второпях покрытых краской цвета луковой кожуры. А когда прошли умыться к рукомойнику на кухню, увидели на обеденном столе несколько печёных из теста изделий цилиндрической формы, густо политых сверху не совсем застывшей ещё глазурью, блюдо с горкой разукрашенных во все цвета радуги куриных яиц размера уже обычного, маленькую стоящую иконку и тонкую горящую восковую свечку.

– Христос воскрес! – хором поприветствовали их сидевшие за столом с улыбками на румяных лицах и стаканами вина в руках отец и мачеха. – Что воспитанные люди отвечают на такие слова в такие дни, как сегодня? Воистину воскрес!

– Воистину воскрес… – послушно пробормотали ничего пока не успевшие понять близнецы. Слишком уж необычным было для них происходящее, тем более что мачеха на этот раз не ворчала, не причитала, а буквально пела елейным голоском.

– Вот ваши куличики, умывайтесь, и – за стол! А если кто-то нагрянет вдруг случайно в гости или просто зайдёт по какой-нибудь надобности, и скажет: «Христос воскрес», ответствуйте как нам сейчас, и дайте яичко и пару конфеток или печенюшек. Таковский обычай. Вас тоже угостят, если к кому-нибудь сегодня придёте. Только, как войдёте в чей-то дом, не забывайте сказать, что Христос, дескать, воскрес. И всё в порядке…

– А на нашей тумбочке откуда такие большущие яички, каких мы даже во сне не видали?

– А это, ребя, мамка вам гусиные специально к Пасхе приготовила, – словоохотливо объяснил Николай Захарович, бывший уже заметно навеселе. И, заговорщицки подмигивая, сострил: – На улице сегодня каждый пацан с крашеными яйцами ходит. Ха-ха! А у вас будут самые крупные, хе-хе! Все девки – ваши.

– Ой, дура-ак! – залилась краской игривого стыда не менее весёлая и расслабленная по случаю праздника мачеха. – Ну, чего несёшь при детях-то? В общем, на улице свои большие яйца съешьте сами, никому не отдавайте!

Тут уж, не удержавшись, прыснули со смеху все трое Сухоруковых. Мария, через мгновение сообразившая, какую несусветицу только что произнесла сама, захохотала вместе со всеми. Смеялись долго и с удовольствием – такая семейная идиллия нечасто бывала в их доме. И останавливаться не хотелось.

Илюха с Колюхой, в памяти которых ничего похожего на сегодняшний день не сохранилось (их северный таёжный посёлок обходился почему-то без празднования Пасхи), нахохотавшись вдоволь, вспомнили, как накануне их дворовые друзья-мальчишки на улице что-то говорили о крашении яиц в их домах и о том, что в воскресенье будут биться ими друг с другом на выигрыш, но они не обратили внимания на эти разговоры, как на что-то непосредственно к себе не относящееся: ну, какие могут быть цветные пасхальные яйца с их мачехой, которая за копейку удавится? А оказывается, вот оно что! Она, выходит, – не совсем отпетая злюка-гадюка, и устроила им праздник не хуже, чем у других. И не только не хуже: самые великолепные атрибуты этого праздника – уникальные гусиные против банальных куриных – среди всех пацанов городка будут сегодня у них. И когда они начнут посредством этих атрибутов сражаться с соперниками на выигрыш, то, естественно, легко победят всех и принесут домой солидную добычу.

Но… не тут-то было: бесхитростные братья-сибиряки Сухоруковы проиграли свои гусиные яйца, да плюс к тому все взятые до кучи куриные, в первые же пять минут, как только вышли на улицу. Обида их была беспредельна. Как же так? Ведь гусыня гораздо сильнее курицы. Почему же снесённые ею яйца на этот раз оказались слабее?.. Невдомёк пока было Илюхе с Колюхой, что в любых азартных играх, даже таких на первый взгляд простых, как стуканье друг об дружку птичьих яичек, существует множество хитростей и уловок. Во-первых, острый конец яйца всегда крепче, чем тупой, а тупой – крепче, чем боковина. Тот, кто бьёт, имеет больше шансов на успех, чем тот, кто подставляет яйцо. Да и правильно зажать яичко в кулаке – тоже надо иметь необходимый навык. А во-вторых… вместо яйца можно раскрасить либо искусственно выточенную на столярном станке деревянную копию, либо удачно подобранный камень. А ещё можно, проткнув яйцо с тупого или с обоих концов иглой, высосать через тонкую соломинку или выдуть его содержимое и попросить взрослых заполнить освободившуюся полость чем-нибудь таким, что потом хорошо затвердевает, – расплавленным свечным воском, к примеру… затем аккуратно замазать-замаскировать отверстия и хорошенько покрыть краской, чтобы незаметно было. Кроме того, если взять очень похожие на куриные яйца цесарки, которые хоть и немного уступают в размерах, но значительно прочнее скорлупой, то выигрыш в битье с противниками, вооружёнными обычными натуральными куриными яйцами, обеспечен.

Делать, однако, нечего – игра проиграна вроде бы честно и, горюй, не горюй, а утраченного не воротишь. Можно было бы, конечно, попытаться так же честно и отыграться, но это уже новая песня: надо идти домой за следующей порцией яиц. Да только позволит ли мачеха продолжить такую разорительную для семейного бюджета рискованную, авантюрную игру? Вряд ли. Одним словом, пришлось близнецам возвращаться с бесславной празднично-боевой прогулки не солоно хлебавши – без добычи и с основательно подпорченным настроением. Взрослых дома не оказалось, а на столе в большой комнате на видном месте лежало что-то около рубля мелочи и записка: «Деньги вам на кино и мороженое, или ещё на что-нибудь, сами распорядитесь. Сходите в парк, погуляйте, там сегодня всякие бесплатные концерты идут. Мы – в гостях, вернёмся поздно. Ужинайте, что найдёте на кухне, и ложитесь спать, нас не дожидайтесь».

Настроение у Илюхи с Колюхой опять приподнялось до прежнего праздничного уровня. С радостью сходили в кино, погуляли по парку, наелись мороженого. Оставшихся денег хватило на одну палочку шашлыка, который они наконец-то попробовали, получив от этой истинно мужской пищи несказанное удовольствие.

Вечером, прежде чем лечь спать, решили и Барбоса угостить чем-то для него необычным, порадовать доброго любимого пса, как только что радовали себя. Взяв со стола на кухне пару некрупных куличей, несколько яиц, по горсти конфет и печенья, братья вышли во двор и принялись понемногу, стараясь продлить псу удовольствие, скармливать ему гостинцы. Пёс, видимо, сообразил, что ему устраивают своеобразный праздничный банкет, и ел на этот раз не так жадно, как обычно. То, что ему небольшими порциями протягивали, он брал из рук осторожно, не заглатывал сразу, а сначала клал на землю, сдержанно обнюхивал и лишь после этого культурно-ритуально захватывал добычу своей клыкастой пастью. Несколько конфет и часть кулича он даже прикопал под Деревом, наглядно демонстрируя близнецам свою хозяйственность: припрятанным на чёрный день запасом они все втроём или каждый в отдельности смогут распорядиться по своему усмотрению в трудный жизненный момент.

Скормив довольному, благодарно помахивавшему хвостом Барбосу всё, что было в их руках, Илюха с Колюхой здраво рассудили, что можно и нужно взять на кухне ещё немного чего-нибудь – ведь Пасха как праздник подходит к концу, а завтра эти специфические, приготовляемые раз в году угощения будут уже не столь интересны. Да и для Дерева в честь уходящего праздника не помешало бы сделать что-нибудь приятное. Ну, хотя бы привязать к одной-двум его веткам пару ярких конфеток – пусть тоже порадуется.

На кухонном столе было ещё всего предостаточно, а вот кулич оставался один, последний. Зато – самый большой и красивый из всех испечённых мачехой. Потоптавшись минуту-другую в нерешительности, братья со словами «эх, была, не была!» взяли этот образец кулинарного искусства, а также понемногу того-сего из разложенного на тарелках и в вазах, и продолжили угощение своего четвероногого друга в том же духе, что и начинали, не забыв подвесить по конфетке в блестящих цветных обёртках на ближайшие ветви Дерева.

Увлёкшись, они не заметили, как через незапертую калитку во двор тихо вошла чем-то до крайности расстроенная мачеха. Видимо, опять Николай Захарович наклюкался в гостях до скотского состояния и, поссорившись с ним, Она в сердцах ушла. Он же, как обычно, остался угощаться до тех пор, пока не упадёт.

Войдя во двор, Мария, очнувшаяся от хронически грустных мыслей о каверзном характере её несправедливой судьбы-злодейки, вдруг наткнулась взглядом на возмутительнейшую сцену, оскорбившую её до глубины души: эти противные, гадкие мальчишки без малейшего зазрения совести скармливают мерзкой собаке самый увесистый и сытный из тех пасхальных куличей, которые Она со всей заботой, не спав почти целую ночь пекла для них же, вконец обнаглевших, распоясавшихся кощунствующих хулиганов!

Сдерживать и дальше так долго копившуюся обиду на судьбу, обиду, усугубляемую сейчас воспламенившейся с новой силой ненавистью к этому кошмару в виде двух близнецов, Она не могла. Разъяренная, как тигрица, заставшая чужих в момент разорения ими её логова, отвесила со всего маху звонкий подзатыльник стоявшему поближе Илюхе, схватила за шиворот Колюху и зашвырнула его через открытую дверь в дом. Когда тот, испуганный, рванулся было наружу, Она пинком загнала его обратно. Затем повернулась, чтобы проделать то же самое с Илюхой и уж теперь-то, не уповая больше на сомнительную родительскую твёрдость размазни Николая, задать этим поругателям всего святого такой собственноручной трёпки, что зарекутся от малейшего непослушания на веки вечные. И – замерла в немом ужасе: из темноты двора с оскаленными клыками и вздыбленной в холке шерстью медленно надвигался на неё грозно рычащий Барбос, больше походивший в этот раз на дикого волка, нежели на дворовую собаку.

Усилием воли стряхнув секундное оцепенение, Мария одним прыжком заскочила в дом и заперлась изнутри на крючок. И тут же вся её ненависть обрушилась на оставшегося с ней один на один Колюху. Боль от сыпавшихся на него градом ударов мачехи Колюха как хоть и маленький, но всё же мужчина, мог бы, конечно, стерпеть. Но ему было ещё и страшно умереть сейчас, вот так сразу, ни за здорово живёшь. И он закричал… потом ещё раз… и ещё… а крики эти ещё сильнее распаляли мачеху. Теперь Она уже больше всего остального хотела заставить его замолчать, но не могла, от чего свирепела всё неудержимее.

Оторопевший от такого неожиданно яростного нападения Илюха, увидев, как Она заперлась в доме с полонённым ею Колюхой, а верный Барбос не может дотянуться до двери из-за сдерживавшей его порывы цепи, всё же взял себя в руки, быстро отыскал во дворе какой-то ящик, поставил к окну, чтобы попытаться открыть его. Окно не отворялось. И тут они с Барбосом услышали, как дико закричал Колюха. Это было невыносимо для обоих. Барбос, ещё раз с натужным хрипом-стоном поднапрягшись, сумел, наконец, сорваться с цепи и стал метаться с её обрывком на шее вокруг дома, выискивая путь, по которому можно проникнуть внутрь на помощь другу. Плачущий Илюха в отчаянии выскочил со двора на улицу и кинулся навстречу к первому попавшемуся взрослому прохожему.

– Дяденька! Колюху убивают, помогите пожалуйста.

– Какого Колюху? Где? – от мужчины тошнотворно пахло водкой и ещё

чем-то не лучшим, и на ногах он держался не очень твёрдо.

– Там, дома, мать наша неродная.

– Дык, мать-то, она если и накажет, то – за дело. Но она же, когда надо, и пожалеет, приласкает, – громко икнув и назидательно подняв указательный палец, попробовал, вполне, впрочем, равнодушно успокоить паникующего пацана прохожий.

– Не приласкает! Она ненавидит нас с Колюхой и Барбосом. А батя где-то опять пьяный ходит.

– Тю! Дык, это вы, что ли, которые с Севера приехали? Слыха-ал… – на плохо выбритой физиономии мужчины обозначилось какое-то подобие живого интереса.

Пошатываясь, он перешёл на другую сторону проулка и начал стучать кулаком в ближайшие ворота, из-за которых доносились приглушённые звуки происходившего в доме застолья – беззаботный смех, лёгкая музыка, многоголосый говор. С той стороны некоторое время не было никакой ответной реакции. Наконец послышался, одновременно с недовольным ворчанием, звук приближающихся шагов, и хрипловатым сварливым, видимо принадлежащим не самой молодой участнице застолья женским голосом раздражённо спросили:

– Ну, кто там тарабанит, как взбесимшись? И в праздник не отдохнёшь никак, хоть за стол не садись!

– Маню-у-нь! Эт я – Вовчик. Тут, кажись, беда, помощь требуется – мальца вроде как забивают.

– Какого ещё мальца, пьянь ты эдакая! Тебе, забулдыге конченному, вечно то черти, то мальцы всякие мерещатся. Бедная твоя Клавка, и за что только судьба подбросила ей такой подарочек?..

– Да ладно, Манюнь, лаяться! Хучь, раз в году, в Пасху-то, блин, не долбайте меня всей роднёй. Сегодня хорошенечко не выпить – смертный грех. Сама, поди, до Пасхи не зазря несколько недель постилась как проклятая с подружками своими богомольными, что теперь вон как

разговляешься – дым коромыслом.

– Чего тебе надо, ирод, в конце-то концов?! – женщина за воротами явно начала терять терпение.

– А если черти мне когда-то разок-другой и померещились невзначай, так это было давно и неправда!

– Тьфу, идиот! Я пошла…

– Да погодь ты, Манюнь! Чёртики с рожками, приблызившиеся спьяну – и козе понятно, фуфло полное. А вот мальчонки без рогов и копыт, исконно наши русские, можешь собственными глазами убедиться – настоящие, реальнее не бывает. У приезжих этих, твоих соседей, вправду что-то не то, ей-Богу! Мало ли… во, гляди, один из двойняшек прям сам не свой. И псина ихняя чего-то с цепи сорвалась, раньше такого не наблюдалось, – досказав, наконец, своё сообщение до конца, Вовчик оглянулся на Илюху и Барбоса, с беспокойной надеждой ожидавших результата разговора.

В это мгновение со стороны дома Сухоруковых раздался пронзительный душераздирающий детский вопль.

– О, Господи! – всякие колебания и нотки презрительного недоверия в голосе невидимой собеседницы Вовчика исчезли, ворота приоткрылись и в их створе показалась женщина не первой молодости в нарядном платье. – Сейчас людей позову. И ты давай, беги по соседям, собирай, кого сможешь!

Через считанные минуты во дворе Сухоруковых уже толпилось с полтора десятка взбудораженных, празднично одетых людей, оторванных в разгар веселья от застолий по такому неожиданному поводу. Всем скопом колотили кто чем в запертую дверь и по тёмным, глухо зашторенным окнам. В доме стихло, но изнутри открывать не торопились.

Кто-то откуда-то привёл под руки пьяно покачивающегося из стороны в сторону, но необратимо трезвеющего на глазах от созерцания происходящего в его дворе Николая Захаровича. Сначала тупо, затем понемногу яснее и яснее воспринимая то, что он сейчас видел и слышал, Сухоруков, наконец, понял всё. Реакция его была фантастической для не вышедшего ещё полностью из хмельного состояния человека: в секунды сорвав с бельевой верёвки одно из сушившихся полотенец и обмотав им кулак, он коротким ударом вышиб двойные стёкла ближайшего окна, ухватился за освобождённую от стекла раму, подтянулся и в мгновение ока занырнул вовнутрь дома. Откуда тут же раздался невообразимый грохот: видимо, не на шутку разволновавшийся глава семейства в темноте сослепу учинил грандиозный погром.