Избранное в 3 томах. Том 3: История и культура

Андрей Вульф, депутат Госдумы:

Закон мне категорически не нравится по двум причинам. Во-первых, он абсолютно не нужен. А вторая причина в том, что чудовищно написан, написан юридически неграмотно, там такое количество юридических коллизий, что любой студент юридического факультета Московского университета первого курса просто поймет, что это находится за гранью добра и зла.

Безусловно, русский язык нуждается во внимательном его изучении, но я категорически против того, чтобы пытаться заморозить русский язык. Русский язык – это живое явление, и в нашей жизни какие-то слова методом естественного отбора остаются, а какие-то слова из русского языка тем же методом естественного отбора исчезают. Только жизнь, время и практика показывают, какие слова нужны русскому языку, какие не нужны русскому языку. Если мы сейчас будем говорить, что, так сказать, нам слово «президент» говорить не надо, а надо говорить «верховный глава», то мы дойдем до церковно-славянского языка, мы вернемся к аз, буки, веди, есмь и прочим вещам, которые 99 процентов населения Российской Федерации на сегодняшний день просто не понимают.

Русский язык – это живой язык, не надо делать из него латынь и древнегреческий язык, я и тот, и другой изучал в университете в порядке образования, знаю, и не хочу, чтобы русский язык стал третьим мертвым языком. Пусть в нем будет «космос», пусть в нем будет «дилер», пусть в нем будет «триллер», пусть в нем будет «киллер», что угодно. Если эти слова востребованы жизнью, если они остаются в нашем обиходном общении, если большинство населения страны понимает, что это такое, слава богу, пусть они будут.

Теперь то, что касается, так называемых нецензурных слов. Вот здесь я хотел бы поддержать председательствующего сегодня Владимира Вольфовича Жириновского. Действительно парадокс заключается в том, что, кроме русского языка и русской законодательной практики, мы не найдем ни одну юридически прописанную норму, ни в одном из законодательств развитых европейских государств или Америки, где были бы предусмотрены какие-то санкции, запрет в адрес средств массовой информации, употребляющих те или иные слова. Понятие цензурности и нецензурности отсутствует как таковое вообще в общемировом правовом пространстве. Только у нас какие-то слова разрешены, какие-то слова запрещены. Понятно, что, скажем, в делопроизводстве, в каких-то государственных документах есть определенный регламент и определенные негласно написанные нормы, которые необходимо соблюдать.

Но если вы посмотрите любой западный канал: Си-эн-эн, Би-би-си и так далее, и так далее, то вы в нем можете обнаружить интервью, например, певицы Мадонны, которая через каждые два слова произносит «фак», «фак», «фак» и после этого ни певицу Мадонну не привлекают в суд, ни канал не лишают лицензии. Она таким образом выражает то, что она хочет выразить. Журналист принимает ее в таком виде, в котором она есть. Мне кажется, на самом деле, в звуке, в слове нет ничего плохого, это только набор букв. И только наша ментальность, и наше представление о том, что это слово плохое, оно за гранью, а вот это хорошее, оно с другой стороны от этой грани. Если некоторые слова пограничные, они как бы плохие, но в каких-то случаях их называть можно. А есть такие слова, которые плохие, но их нельзя называть ни в каком случае.

Я помню, у меня было страшное потрясение в жизни. Я учился во втором классе, против меня зрел заговор в классе по поводу того, что я был очень активный ученик, и «настучали» классному преподавателю о том, что я ругался. А классный преподаватель, наша учительница, записала все слова, которыми я ругался, и среди этих слов было слово «сука», значение которого я, так сказать, во втором классе просто не знал, я его ни разу раньше не слышал. И вот когда мне написали в дневник замечание родителям: «ругался нецензурными словами», а потом двоеточие и все эти слова перечислены: мерзавец, подлец, еще что-то и слово «сука», меня мама по всей строгости спросила, как ты выражаешься, откуда ты знаешь эти слова. Я говорю, мама, я не знаю слова «сука». Я ее замучил, в течение недели я спрашивал, мама, что такое сука. Мама очень долго мне пыталась это объяснить, в конце концов она сказала, знаешь, это очень нехорошая, злая собака.

Что было в этом слове? В этом слове не было ничего страшного, если бы это слово не выводилось за рамки русского языка. Но как запретный плод, он мне стал очень интересен. И после слова «сука» мне захотелось узнать другие слова. Я их очень быстро узнал.

Если бы все слова, я говорю опять-таки не об официальном делопроизводстве, я говорю исключительно о средствах массовой информации, не находились бы под запретом, то, естественно, отношение к ним стало бы совсем иное. Потому что слова плохие настолько, насколько мы к этому относимся. Еще раз повторю, в звуке нет ничего криминального.

Если уж говорить о том, кто употребляет те или иные слова, то, вы знаете, не грузчики лучше всего ругаются матом, а как раз пресловутая интеллигенция. Те люди, которые относятся к категории творческой интеллигенции и слышали, например, в быту Фаину Георгиевну Раневскую, или, может быть, были на репетициях Романа Григорьевича Виктюка, или на показах Вячеслава Михайловича Зайцева, то вы там, вообще, из цензурных слов только предлоги услышите.

Поэтому, на мой взгляд, не стоит вообще производить никаких насильственных действий с русским языком в плане его искусственного очищения. Не стоит пытаться очистить средства массовой информации от каких-то жаргонных слов, поскольку каждая категория людей говорит на том жаргоне, который ей присущ. Молодежь говорит на молодежном жаргоне, представители различных профессий – на профессиональном жаргоне, спортсмены – на спортивном жаргоне и так далее. И, конечно же, не стоит ставить какие-то жесткие рамки на пути так называемой нецензурной лексики. Как только мы будем к ней относиться не как к чему-то запрещенному, а как к части русского языка, весь ее скабрезный смысл, весь ее эмоциональный негатив уйдет, и это будет восприниматься как часть интересная, своеобразная, маргинальная, но часть общего языкового процесса. Я с удовольствием тогда буду ругаться матом с высоких трибун. Спасибо.

В. В. Жириновский: Конечно, главный вопрос не в мате. Взять, например, слово «президент». Оно к нам пришло всего 10 лет назад. Мы приняли новую Конституцию, и было введено понятие Президента России. Это же специально сделали. Поехал человек, переписал американскую конституцию. У них как раз одна из глав так и называется «Президент». У нас же есть русские слова. Назовите «Верховный правитель». Колчак уже придумал это слово, я об этом говорю. Зачем чужое слово «менеджер»? Управляющий. У помещика еще когда был управляющий делами в имении. Нет, назвали – менеджер. Что такое менеджер по-английски? Управленец, управляющий делами. Пусть будет менеджер, но давайте будем последовательны. Назови тогда «менеджер Президента России», правда, вообще будет не понятно. Управляющий делами Верховного правителя России. Ребенку понятно. Нет, управляющий делами сохранили, но назвали «президент». Это же унижает нас. Получается, мы не можем дать название собственному главе государства. Мы его называем по-английски – «президент». Министр – по-английски, депутат – по-французски, губернатор опять не по-русски. Все слова о власти не по-русски. Конституция. А разве «Основной закон» плохо звучит? Об этом идет речь, что, когда есть соответствующие русские слова, особенно для политических понятий, давайте их употреблять. Но, к сожалению, в язык внедряется политика.

Давайте сделаем так, чтобы все больше звучало русских слов и все меньше – иностранных. Для этого у нас с вами сегодня и идет обсуждение. Мы говорим о том, что надо восстановить в русском языке, а что запретить. Не будем употреблять слово «цензура». Запреты будут, но вы сами против запретов. Тогда почему мы запрещаем народу говорить, как он хочет. Мы ему затыкаем глотку и все: молчи, теперь будет говорить интеллигенция. Об этом идет речь.

Бари Алибасов, продюсер:

Я очень много матерюсь. Я без мата не могу выразить ни свои представления, ни понятия и очень об этом сожалею, потому что мат – это, как правило, язык эмоциональный, и когда не хватает мозгов и лексики для того, чтобы точнее выразить смысл, приходится прибегать к мату. И для меня мат мой – это однозначная оценка моей ограниченной лексики и лексических возможностей. Поэтому я сожалею о том, что у меня лексические возможности очень ограничены, с одной стороны.

С другой стороны я вам должен сказать, что мы ведь говорим о том, что русские – это духовная нация. Мы выбираем не башкой, а сердцем, в том числе и правителей. Поэтому мы тысячу лет имеем то, что имеем, и, поскольку мы – духовная нация, мат это наш родной язык, который выражает самое разное эмоциональное состояние. Наша нация использует мат как яркую оценку эмоционального состояния, выражение эмоционального состояния.

Вот, например, в Юго-Восточной Азии есть несколько языков, как ни странно, они даже не знают количество букв в своем алфавите, потому что, скажем, для вьетнамского, лаосского, китайского языков главное – это интонации в звуке. И семь ступеней интонации – это их азбука. У русских, у нескольких, трех-четырех, русских слов безграничное количество интонаций, в которые мы вкладываем самые разные оценки.

Мы потеряли за последние 10 лет 6 миллионов наших граждан. Население России уменьшилось, потому что изменилось отношение к репродуктивной функции. С другой стороны, я вам хочу напомнить, что народы и этносы, у которых иная система мировоззрения, у которых иное отношение к репродуктивной функции, как к добродетельной и высшей священной функции, их на сегодняшний день 70 процентов населения на планете. И абсолютно прав Владимир Степанцов, что недалеко то время, когда все мы будем желтыми со своей мировоззренческой позиции, если не вернемся к тому, что репродуктивная функция – это основная наша функция. И слова, которые мы стесняемся произносить теперь, должны быть для нас святыми, а не скабрезными, пошлыми и грязными. Вот тогда мы спокойно будем произносить все слова, которые дают возможность нашему народу и этносу выжить.

Александр Федулов, депутат Госдумы:

Я вспоминаю один французский фильм, в котором у женщины были одновременно трое мужчин разной национальности. Возникает вопрос: а какой национальности ее ребенок? И когда мы начинаем выяснять, есть ли русский язык вообще у нас в России, давайте скажем, что, может быть, частично его знают поморы либо старообрядцы. На самом деле мы сами играемся, когда интересуемся тем, какое слово русское, какое не русское. Мы войдем в глубокие корни, но, в конечном счете, мы этого не узнаем на самом деле, кроме того, что мы начнем друг друга оскорблять: русское или не русское. Есть российская культура с ненормативной лексикой и действительно, я согласен, чем быстрее мы отменим слово «ненормативность» и будем употреблять все слова, тем быстрее мы признаем, что все это наша культура.

Голую женщину показывали и 20 лет назад, но большинство глаза закрывали, не хотели видеть. А сейчас смотрим – это красота. Максим Горький сказал: кто видит в голой женщине порнографию, тот дурак и пошляк. Мы восторгаемся, это красиво. Пройдет несколько лет, мы снова будем восторгаться той культурой, которую нам передали Пушкин, Лермонтов, другие. Это российская культура и мы российский народ. Бесполезно искать, мы все русские. После татаро-монгольского ига мы не можем определять, кто какой национальности, мы все русские. Давайте закончим выяснять с русским языком, российский есть язык с многогранной национальной лексикой.

Второй очень важный момент. Я поддерживаю, Владимир Вольфович, всю вашу лексику, вы действительно много и в Евросоюзе выступаете. Единственный заместитель Председателя Думы, с кем Селезнев боится ездить. Поэтому, заканчиваю, надо больше ненормативной лексики, тогда наших посланцев будет любить Европарламент. Они поймут, что с Россией не надо тягаться. Дорогие друзья, давайте вместе откажемся от искусственной переделки русского языка и начнем совершенствовать лексику естественным путем, через уровень культуры нашего народа.

Владимир Славкин, преподаватель кафедры стилистики русского языка факультета журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова:

Чувство языка должно воспитываться, здесь очень многие об этом говорили самыми разными способами, в том числе и литературой. Вот кто-то сказал, что современная литература с очень большой долей уверенности и глубины изучила зло в нашей жизни. Наверное, это так. К сожалению, нынешняя литература не является образцом нормы. Она не является тем учителем, на которого могли бы сослаться, на которого мы могли бы ориентироваться. Я хотел бы сказать, что слово «культура» тоже заимствованное. Университет, который я представляю, тоже слово заимствованное, но тем не менее эти слова мы не можем изгонять. Владимир Вольфович, самое последнее замечание, извините, Вы сегодня выступали с позиций середины XIX века, был такой ученый Шишков, Вы знаете, наверное, который предлагал изгонять все заимствованные слова. Вместо фортепиано – тихогром, вместо калоши, мокроступы. Вы знаете, но та же ситуация, абсолютно с точностью до сантиметра буквально. Зачем аптека, когда можно медицинская лавка, зачем президент, когда есть слово «правитель». В русском языке очень много слов, слов, пришедших из других языков. Но в английском языке неменьшее количество слов французских. Во французском языке много слов английских, в китайском языке много слов русских и английских, в итальянском алфавите появились буквы из английского алфавита. Это говорит о том, что все языки развиваются, они не могут стоять на месте и это хорошо. И слава богу, что наш язык становится богаче. Не нужно его ограничивать, но не нужно его восстанавливать, как его сегодня оговорили, потому что язык наш – это система гораздо более умная, чем все политики и ученые вместе взятые.

В. В. Жириновский: Как бы высказываются две позиции: за и против. Уже в этом плане это хорошо, но мы должны друг друга хорошо понимать. Речь не идет о том, чтобы изгонять слова, слова, которые пришли, никто не будет изгонять. Сегодня все называются президент фонда, президент чего угодно, но когда мы не знаем, как по-русски назвать главу государства, это может обижать. Когда я учил другие языки, допустим, турецкий, там много французских слов, и мы делали вывод, что язык неразвитый. Страна неразвитая, у них нет своих слов, чтобы обозначить элементарные понятия. Так, кто русский язык учит, слышит слова английские. Русские не могут даже назвать своего главу государства, у русских нет своих названий воинских званий, хотя они воюют всю свою жизнь, т. е. в этом плане мы себя обедняем. Мы можем их иметь в своем словарном запасе. Мы же не говорим: сократить словарный запас. Мы говорим: давайте наше возьмем, возьмем исконный русский словарь. Это вопрос стыда, вы правильно говорите, но кто перед кем стыдится. Стыдится небольшая часть общества – интеллигенция, которая смотрит в Париж, Берлин, Лондон. Стыдится основной массы народа, который ее кормит, который ее поддерживает. Но который ее не понимает. Вот в этом же плане. Вам не стыдно, что вы живете за счет народа, но язык народа не хотите употреблять. Мы об этом говорим. Ради бога, вы скажите: ох, я упал, а мы: твою мать, свалился я там. Разные слова. Ради бога, вы употребляете свои. Но вы ему говорите: ты – плохой, ты – быдло, твои слова плохие, тебя под суд, тебя наказать. А он кормит вас, он воюет за вас, он гибнет за вас, а вы сидите, ох, это не хочу, это не буду. Ой, мне стыдно, я не могу так, вот по-французски, по-немецки, по-английски, пожалуйста.

Царь отвергал народ, поэтому пришла революция. КПСС отвергала народ, пришла революция. И сегодня вы отвергаете народ, и придет революция. Вот в чем беда. Русский язык – это не безобидно, мы провоцируем революцию. «Демократы» за разворовывание народной собственности не сажают, а за язык они будут сажать. Все права провозглашены. Последнее, что им осталось, в языке заткнуть глотку русскому народу. Ты по-русски не будешь говорить, мы тебя заставим говорить: «дилер», «триллер», «киллер», «президент», «депутат», «бюджет» и никому ничего не понятно. Вот такой хороший язык: новый английский в нижегородском варианте. Вот это нормально. Русский мужик будет по-русски говорить, мы говорим: нет, стоп, его в тюрьму, в милицию, штрафовать. Это не норма, для интеллигенции, Россия – не норма, для интеллигенции норма – билет из России в один конец. Вот это норма. Уехать навсегда, и миллионы уехали, покинули нашу страну. Пятнадцать миллионов самых умных взяли наши деньги и уехали туда. И там говорите на английском, на французском, на немецком, на иврите. А бедный народ погибает, каждый год по миллиону. Каждый год миллион этих бедных русских, которым вы не разрешаете говорить по-русски, погибают. Потому что вы им не дали возможность развиваться. Язык большое значение имеет, с ним шутить не надо.

Сергей Троицкий (Паук), лидер группы «Коррозия металла»:

Да, отлично. Я скажу немного, потому что с похмелья. Я считаю, что любые, так сказать, запреты и ограничения в русском языке в общем-то в России вредны. Вот, например, вы знаете, весной был принят закон об экстремизме. И сразу после этого те группы, рок-группы, которые пели песни «Чурки домой!» или «Слава России!», их моментально всех дико арестовали, менты стали ездить по всей Москве, изымать кассеты, шантажировать лавочников и людей, музыкантов и артистов постоянно таскают по прокуратуре. Спрашивают, почему вы там спели «Замочи Римского Папу», например, и так далее. И когда эта дискуссия началась, то Лужок сразу запретил несколько концертов группы «Ленинград», у которой есть мат в песнях. Начались репрессии, и мне уже несколько лавочников рассказали, что менты к ним приходили в ларьки и говорили: так, известно, что в вашем ларьке продаются песни групп, которые используют мат, поэтому мы готовы закрыть на это глаза, давайте нам дополнительно 50 долларов США в месяц.

Закон этот делается для того, чтобы засаживать в тюрягу и ограничивать права тех творческих или общественных деятелей, линия, мнение которых не совпадает с мнением властей, например. Потому что сразу чиновники и бюрократы будут выискивать у людей какие-то слова, потом будут стряпаться дела, а потом людей будут сажать в тюрьмы. Поэтому я считаю, этот закон вреден и опасен для русского народа. Все.

Евгений Логинов, депутат Госдумы, фракция ЛДПР:

Я депутат от фракции ЛДПР, лидер общенародного патриотического движения «Русский прорыв» и член Комитета Госдумы по безопасности. Поэтому вот, пожалуй, с этого я и начну. Самое страшное у нас не то, что плох закон или хорош. Самое страшное – правоприменительная практика.

Приведу один конкретный пример. Ну что – плохая, разве, в УК РФ статья «За разжигание межнациональной, межэтнической, межконфессиональной розни». Вот 12 лет она присутствует в нашем Уголовном кодексе. Казалось бы, всех ваххабитов, всех боевиков, всех террористов, всех пропагандистов, всех «АУМ Сенрике» и так далее бери и суди по этой статье. Нет. Вот на днях буквально я получил наконец-то от Генпрокурора правоприменительную практику. В 257 случаях только трижды уголовные дела возбуждались. Два были возбуждены в Дагестане. Это в те дни, когда погибли сотни людей, и то дали срока: три года условно и штраф. И еще один факт, когда в Казани в медресе, где действовал ваххабитский центр, тоже условно осудили одного нерусского. Все остальные за 12 лет дела были возбуждены исключительно против русских, против редакторов газет, против депутатов, против журналистов, против лидеров русских групп, против лидеров русских патриотических организаций.

Вот и здесь. Как мы будем применять этот закон (Закон «О государственном языке РФ»)? Сегодня мы в действительности говорим о государственном языке. Поэтому я буду счастлив, если, обучаясь в православной гимназии, мои дочери больше никогда в школьном атласе не найдут на карте Российской Федерации такого субъекта, как Башкортостан или Марий Эл, когда они будут читать Башкирия, Калмыкия и прочее то, о чем говорил Владимир Вольфович. А вот теперь то, в чем мы потерялись немножко, в чем страшен этот закон. Вот одним своим упоминанием о ненормативной лексике, о просторечных словах он страшен, не тем, что кто-то в Федеральном законе возьмет и запишет слово «хрен», а этот закон накидывает удавку на говорящих. Вот теперь представьте: из 7 миллионов сидящих сейчас на планете Земля за решеткой миллион сидит у нас. Каждый год по миллиону. Кто-то здесь рукой махнул, сказал: мы не тюрьма, не зона, от сумы да от тюрьмы не зарекайся.

Сейчас в Ставрополе судят профессора, завкафедрой социальной психологии Авксентьева за то, что он, ученый-социолог, на своей кафедре опубликовал научную монографию по межэтнической ситуации, которая складывается в связи с незаконной миграцией в крае. Эти профессора не думают, что это сегодня они интеллигенция, которая не хочет по фене ботать, не хочет знать народного языка, а завтра неизвестно какую монографию они напишут, какое-то слово вычитают у того же Пушкина и не отправятся ли они туда же.

И в заключение я хотел бы вам прочитать всего несколько строчек. Это речитативное вступление из песни, которую поет группа «Русский прорыв», а вы попытайтесь потом сказать, что как-то эти слова заменить можно.

Стая шакалов злобных, спесивых
Рвет на части тело России,
Но встать за Россию должен же кто-то,
И в горы уходит десантная рота.
Стоя и молча пейте за нас,
Мы выполняли России приказ,
А журналисты с кривыми оскалами
Нас называли в Чечне федералами.
Уж коль мы погибли не Родины ради,
То пусть нам ответят столичные бляди,
За чьи ж интересы, на кой же хер
Сложила голову шестая ДШР.
Но вам не ответить в тиши кабинетов,
И мы вам сегодня расскажем об этом.

Да, иногда, выступая в домах культуры, мы заменяем «бляди» на «дяди», «хер» уже никуда не изменишь, но если бы мы это заменяли в наших госпиталях, в воинских частях, то нас бы не помнили. И последнее. Хотел бы вернуться к выступлению Вульфа. Вот говорят: казарменный мат и прочее. Так вот я только хочу подтвердить его слова. С курсантских лет усвоил одно, что никакому курсанту, лейтенанту, майору и подполковнику не дано так витиевато выражаться русским матом, как скажем, студентам филологического факультета или какого-нибудь культпросвета.

Елена Шмелева, институт русского языка:

Вот подсказал господин Жириновский, я об этом и хотела сказать, что много раз здесь звучало такое противопоставление: рабочий класс, крестьянство, народ, интеллигенция. Я тоже училась в советской школе, в советском университете. Нас научили, что вот есть такие классы, прослойки, но на самом деле есть люди, у которых есть внутренняя культура и есть люди, у которых нет внутренней культуры. Независимо от того, работают они на земле, на заводе, в Государственной Думе, в университете. И вот человек, у которого от семьи, от дома есть внутренняя культура, конечно, может и, наверняка, знает разные слова и выражения, но не позволяет себе их употреблять, в частности, при женщинах.

И я уверена, и я думаю, что, Владимир Вольфович, что Вы бы не стали при своей матери, например, употреблять те слова, которые вот сегодня вы употребили в своем выступлении. А если бы вы это сделали, я думаю, что Вам бы ремнем вообще досталось. Вот вспомните об этом. У меня три сына, я уверена, что они, наверное, даже наверняка, знают эти слова и употребляют их в своей компании. Они, кстати, поклонники вот присутствующего здесь Вадима Степанцова, песен и группы «Ленинград», и я знаю, что они это слушают в своей комнате, но при мне этих слов они не употребляют. Бывает, мужчина, скажем, в компании в моем присутствии употребляет эти слова, бывают, конечно, разные контексты, может быть, иногда анекдот или что-то, где не выкинешь там слово. Но если в принципе начинают ругаться матом, честно говоря, я просто бью по морде.

К сожалению, законы, никакие запреты и инструкции ничего не поменяют. Поменять может только воспитание, образование, культура, может быть, какие-то люди, которые являются авторитетом для того или иного человека. Вот если авторитетный человек так себя ведет, они будут повторять. Поэтому мне как раз хотелось бы без всяких запретов, вы имеете полное право, но мне хотелось бы просто призвать наших депутатов, поскольку все-таки у нас не очень высокий рейтинг, к сожалению, у нашей Государственной Думы. Но все-таки для определенного числа людей вы являетесь примером, образцом. Скажем, я уверена, что господин Жириновский для многих членов его фракции или членов его партии является образцом. И я бы на его месте все-таки постаралась говорить так, как он бы говорил в своей речи перед своей матерью или перед женщиной, которую он очень уважает. Вот выбирать именно такие слова.

В. В. Жириновский: Что касается аудитории. Вот Гайдар говорит на том языке, на котором вы говорите, и он оказался за пределами парламента. Ибо так его красиво воспринимают только три миллиона избирателей. Чтобы оказаться в Государственной Думе, нужны миллионы и миллионы.

Это мы используем, потому что это язык наших избирателей, и, естественно, на филологическом факультете я буду говорить на самом красивом языке, на факультете журналистики, как с женщиной. Но мы не должны запрещать, это огромный многообразный язык. Мы же не говорим, что каждый день по телеэфиру должен звучать определенный набор слов, но в художественном произведении эти слова пусть будут, в обиходе тоже, и не надо эти слова как бы заранее объявлять вне закона.

Давайте уедем на сто километров от Москвы, и вы увидите настоящую Россию. Денег нет, бани нет, магазина нет, голодные, без работы люди. Вы понимаете, гражданская война, вшивые все, и вы будете им красиво: ребята, придет время, мы вам дадим шампунь, и вы помоетесь. Когда это время придет? Помыться не даем возможности людям, вот проблема в этом заключается. Хорошо, если была бы благополучная страна, и только цветочки были бы. И то это гибель: погибла Римская империя на этом, греческие государства, все погибли. Как только стали совершенствовать культуру, все страны погибли. И нам предлагают совершенствовать культуру, а народ отбросить. Мы же погибнем. Он эту территорию держит. Вы понимаете, что мы с вами едим хлеб того народа, который говорит каждый день другим языком. А мы говорим: нет, плохой народ, плохой язык, мы вас не знаем. Вы знаете, что Москва закупает 70 процентов импортного продовольствия. Как только немцы прекратят поставку продовольствия, вы все умрете. Запасов в городе Москве на одну неделю. Что вы будете делать? Вы, голодные, попрете в эти деревни съесть последнюю курицу у крестьянина, последнее яйцо. И услышите хороший русский язык.