Изломы судеб. Роман

В тех же казармах, куда провожал Николай Леночку, парень узнал, что девушек из группы «Интернационал» отправили под Казань. Его же эшелон отбыл через пару дней в Саратов. Колю перетащил в свой вагон командир отряда революционных матросов Мишенька Князев.

– Что тебе в теплушке (товарный вагон, приспособленный для перевозки людей – авт.) трястись? Вон моя братва мягкий вагон откуда-то пригнала. Поедем как старорежимные господа!

Матросы ехали лихо: не переставая пили, грабили торговцев на станциях, отнимая у них еду и самогон, запираясь с «марухами» в паре купе, предназначенных для любовных утех. Коля лежал на верхней полке, уткнувшись в книжку, или смотрел на проплывавшие за окном пейзажи: леса, поля с перелесками, сменившиеся холмистой степью. Его не доставали: знали – друг командира. Когда отказывался от предложения выпить, хмыкали:

– Нам больше достанется!

После одной из остановок Мишенька пришел мрачным.

– Пока ехали, по телеграфу сообщили, что проказничаете вы, братва! Грабите торговцев и прочий люд на станциях. Если повторится обещали отдать меня под трибунал. Расстрелом грозили…

– Да мы, командир, за тебя любой трибунал сами расстреляем! Пехотные не хуже нас мелких буржуёв обирают! Кстати, по расписанию скоро большая станция будет.

– Пройдем без остановок! – ответил Князев. – Теперь, после ваших художеств, все стоянки только в ночное время – когда на станциях торговцев нет.

– Ну, тогда: на кого Бог пошлет! – вздохнул матросик, устанавливая у открытого окна пулемет «максим».

Он полоснул очередью по людям на перроне. Следом ударили из винтовок его товарищи, круша человеческие тела, дощатые стены вокзала, нехитрую снедь на лотках.

Мишенька со вздохом отвернулся. Он понимал, сколь трудно будет восстановить дисциплину среди распущенных им подчиненных, превративших демократию в анархию и произвол человека с оружием над безоружным.

Под трибунал Князева не отдали. Его команду распределили на корабли Волжской военной флотилии, разметанной по великой русской реке. Подразделение Николая влили в один из полков Особой армии.

– Лебедев! Ты, что из буржуев будешь? – оглядел мундирчик училища старшина. – Что это за фуражка такая, с голубым околышем, как у казака?

– Какой он буржуй? – загалдели москвичи. – Он в двух революциях участвовал!

– Был студентом. Другой одежды нет, – ответил Коля, проваливаясь в небытие и слыша откуда-то издалека:

– Похоже, тиф! Ребята-красноармейцы – подальше от него!

Пожелтевший и исхудалый вышел Николай из лазарета. Вместо его вещей ему выдали, новенькую гимнастерку, новые офицерские галифе, хорошие, всего с одной заплатой сапоги.

– А где мои вещи? – спросил Коля старшину.

– Пока, парень, ты в тифе лежал, казаки три дня город в осаде держали. Несколько снарядов угодили в склад, где твое барахлишко было. Поди теперь – сыщи его! – почему-то отводя глаза, ответил старшина. – Да ты не жалкуй! Я тебе вместо фуражки буржуйской шлем-«шишак» с нашей красной звездой выдам. Кавалерийскую шинель дам. Офицерскую… Слабоват ты пока в атаки ходить. Подносчиком патронов будешь! Через три дня выступаем. Город Вольск от контры освобождать.

Поначалу жители Вольска с энтузиазмом встретили революцию. Создали даже Вольскую военную флотилию, переоборудовав в боевые корабли несколько пароходов и барж. Потом в городе заработала ВЧК, закрылись предприятия, а введенная продовольственная разверстка полностью подкосила доходы горожан и окрестных крестьян, живших хлебной торговлей. С тем же энтузиазмом, что Советскую власть встретило население белоказаков, вступивших в город. Красная Армия дважды пыталась взять Вольск. Однако из-за восстаний крестьян в ее тылу эти попытки провалились. Казачки и крестьяне не теряли времени даром. Они не только воевали против Республики Советов, но сумели собрать богатый урожай. Именно он был как воздух нужен большевикам, чтобы накормить голодающие города.

Полк, где служил Лебедев, шел во втором эшелоне и вступил в уже взятый красными город. На главной площади на фонаре покачивались трупы девушки и парня. Николай удивился, увидев на казненном мундир, очень похожий на его собственный, сгинувший в пучине Гражданской войны. Заметил он, как нахмурились, зашептались начальник штаба полка и командир разведки. Нашлись очевидцы.

– Стало быть, проверяли белые у них документы, – рассказывал пожилой мужик. – Офицер – начальник патруля спрашивает парня: «Значит, в Оренбургском коммерческом училище курс наук проходили?» И хрясть его в ухо! «Я, – орет. – Сам оренбургский! Другие мундиры у нашего коммерческого училища! А на тебе – сукин ты сын, – мундир московского ремесленного училища! Я, когда в Москве после ранения на излечении пребывал, на них насмотрелся! В контрразведку их!» Незадолго до вашего прихода этих ребят повесили. Всех избитых из контрразведки привезли. Эвон, рожи в жопы превратили! Ну а кто был на площади казнь смотреть заставили…

Красноармейцы сняли тела, уложили в телегу. Ветерок откинул полу мундира. «Лебедевъ», – узнал Николай вышивку, сделанную рукой матери Анфии Павловны. Казненных повезли на кладбище. Там у ворот лежала гора трупов со вспоротыми животами, кровавыми дырами вместо половых органов или попросту зарубленных за неимением времени на глумление.

– Белые пленных, которые соглашались у них служить, отправляли в пехотные части. Кто воевать за них не хотел – сюда, на кладбище. Здесь их казаки рубили. Командиров и комиссаров «гоняли» перед смертью. Сестер милосердия насиловали. Остальных просто «брали в шашки». Кого-то публично вешали в городе, потом сюда везли, когда вонять начинали – пояснил дюжий могильщик.

– Вот, товарищи! – подъехал на коне комиссар полка. – Такое может случиться с каждым из нас! Враг беспощаден, и мы должны быть беспощадными! Или мы их, или они нас! Другого пути нет и не будет!

Потом долго и нудно полк стоял в Вольске. Временами красноармейцы сопровождали бойцов продовольственных отрядов, направлявшихся в окрестные села на реквизицию хлеба. Попробовал один из продотрядов управиться в одиночку. Всем крестьяне вспороли животы и засыпали их зерном. Тогда село сожгли, расстреляли попавшихся под руку мужиков. Кое-кто из селян попытался прорваться в Уральскую степь, к казакам. Вернулись ограбленными теми же казаками. Народ присмирел, стал сдавать зерно. Что удалось сохранить от разверстки поедал сам или обменивал. Зато сеять практически перестали. Во всегда изобильно продуктами Вольске началась голодуха. Красноармейцев кормили скудно.

– Хорошо кормят на передовой тех, кто в бой идет. А мы в тылу сидим. Не сало с нас и драть, – приговаривал старшина, когда кто-то сетовал на скудость питания.

Лучше других жил Петруха Серебряников. У него всегда была краюха хлеба, водились сало и сахарок. Внезапно Петруха пропал на пару недель. Потом объявили построение полка. Привезли Серебряникова. Подвели к столу, за которым разместились члены трибунала.

– Красноармеец Серебряников с целью ограбления убил бывшую купчиху Брюханову, – объявил председатель суда. – Своими действиями Серебряников подорвал доверие населения к Советской Власти! Трибунал решил, что за свой проступок боец Серебряников подлежит наказанию в виде расстрела. Однако учитывая рабоче-крестьянское происхождение подсудимого и его заслуги в борьбе с мировой контрреволюцией, трибунал счел возможным заменить высшую меру социальной защиты общественным порицанием. Ступай в строй, Серебряников и больше так не делай! В следующий раз непременно расстреляем!

Следующего раза пришлось ждать недолго. Петруха ушел в самоволку и явился под утро. Он попытался подложить что-то под подушку Николая. Тот шуганул Петруху, однако спросонок не понял, что к чему. Не понял: почему Серебряников, не разуваясь, юркнул под одеяло. Очень скоро в казарму явились люди из особого отдела полка, а с ними чекисты в кожаных куртках.

– Подъем! – раздалась команда.

Все вскочили босиком и в исподнем выстроились вдоль нар. Лишь один Петруха был одет и обут. К нему и направились чекисты. Обыскали, затем приказали разуться. Здесь-то из одного голенища сапога Серебряникова выпали серебряные карманные часы, а из другого – серебряный портсигар.

– Ты хоть знаешь кого убил и ограбил?! – двинул его по скуле чекист.

– Социально чуждого – буржуя! – взвизгнул тот.

– Ты убил заместителя председателя Совета рабочих и солдатских депутатов. Часы и портсигар его! Именные! Это – ценные подарки за успехи в борьбе за торжество социальной революции! – стукнул его по другой скуле чекист.

– Почему он был в пальто и шляпе? – еще раз взвизгнул Петруха.

– А ты хотел, чтобы ответственный советский работник во рванье ходил – Советскую власть своим видом позорил?! – дал ему в нос чекист. – В ЧК поедем! Там разбираться будем!

– Ну, гад! – обернулся Петруха к Николаю. – Не дал подложить тебе цацки! Я, как из ЧК выйду, с тобой посчитаюсь!

Через день полк построили на пустыре за городом. Уже была вырыта могила. Серебряникова привезли босым, раздетым до нижнего белья. На сей раз не помогло ни рабоче-крестьянское происхождение, ни заслуги в борьбе с мировой контрреволюцией. Зачитали приговор. Упиравшегося Петруху поставили на краю могилы и выстрелили в затылок. Бойцы похоронной команды быстро засыпали яму. Потом полк прошел по ней, утрамбовав, не оставив даже намека на холмик. К следующему лету место где лежал грабитель полностью заросло травой.

Летом следующего года полк посадили на пароходы и отправили под Уфу. Там части первого эшелона лихо форсировали реку Белую, закрепились на берегу, захваченном колчаковцами и белоказаками. В окопах, отбитых у противника засел первый эшелон. За ними полк Лебедева быстро вырыл траншеи. Зашло солнце. Донеслось пение из окопов белогвардейцев:

– Вот, показались красные цепи. С ними мы будем биться до смерти. Смело мы в бой пойдем за Русь святую, и как один прольем кровь молодую!

– Готовятся! Завтра утром в атаку пойдут. Попробуют нас в реку скинуть, – оценил ситуацию прошедший пару войн старшина.

– Мотивчик знакомый. На романс «Белая акация» похож, – хмыкнул Коля.

– Да мы в германскую на всех фронтах пели: «Вот, показались немецкие цепи», – ответил немолодой солдат. – А на Кавказском фронте – «турецкие цепи» пели. Хотя, тебе лучше знать про романсы. Ты в тех сферах вращался!

Утром ударили белогвардейские пушки. Смешали с землей людей, разнесли окопы и блиндажи. В ужасе побежали красноармейцы. Кое-кто затаился, вжался в землю.

– Николай! Сбегай в первую линию! Узнай: что там? – приказал Лебедеву старшина.

Артиллерийский огонь прекратился. Коля пробежал в окопы первой линии. Пара пуль с противным свистом пронеслась над его ним. В переднем окопе было пусто. Лишь постанывал раненый в плечо пулеметчик. Его напарник лежал рядом с прострелянной головой.

– Идут! – выдохнул раненый, показывая уцелевшей рукой в направлении Уфы.

Цепь людей в черных мундирах шла в полный рост. Казалось, она заняла все обозримое пространство и конца-края ей нет.

– Ты, парень, на гашетки жми! А я уцелевшей рукой ствол водить буду. Иначе, не отобьемся. Вишь, друга моего убило. Меня ранило. Сам стрелять не могу.