Где ты, Любовь моя. Пиры хищников

Кручу, вращаю, освобождаю запястье своё и вот уже нож, направляемый неимоверной силой моею, вонзается в горло ничтожества… С безбашенной жаждой мести и страстным желанием выдёргиваю лезвие… Хлынула кровь… Втыкаю ещё и ещё раз! Ещё раз!…Много-много раз…

Слышу как эхом звучит во мне: «Эх раз, да ещё раз… много-много- раз…» – звучит чей-то указующий голос…

Бью! До конца, до уничтожения, до изнеможения и потери всех сил, до окончательного разрушения в помрачении разума…

В памяти моей всё всколыхнулось и закрутилось, как в карусели, но в карусели, неостановимо споро падающей с высокой горы. В карусели, опрокидывающейся, влекомой всё ниже и ближе к пропасти краю…

Смешались здесь люди и нелюди; с застывшей улыбкой манерною куклы и напуганные дети, а с ними и тёти, с которыми кувыркаются дяди…, бутылки, кровати…, занавески и шторы-шоры на глазах у супругов: жён и мужей… Перепутано всё и смешались правда и ложь… Ничего не понять: чему верить, а что мне прогнать? Прогнать из памяти ёмкой… Прогнать и даже то, как в детстве дрался с мальчишками… Дрался, не чувствуя боли, крича до хрипоты, что моя, моя мама всех красивей… Дрался, кричал, а они упрямо рыдали-кричали в ответ, что ничего на свете их мамы красивей нет…

Так, теперь, плача, все дети кричат?!»

Ещё несколько минут назад подсознание Виктора не успело,… Ответить не успело чем мы отличаемся от зверей, а сейчас…

Сейчас всякое здравомыслие отброшено напрочь и остаётся только одно: наказание мщением, уничтожением мрази сволочной…

Все пассажиры кораблика застыли в непонимании от неожиданного разрушительгого шума.

Жена моя, гости и друзья-товарищи каждый по-своему реагируют на необычную свалку…

Начальник полиции заскакивает, забыв о супруге своей – главное, ведь, подчиниться инстинкту самосохранения – заскакивает за стойку бара. Там он юрко прячется, приспускается на пол и, нажав на телефоне кнопку экстренного вызова, не в силах справиться с плясомордием, прикрыв ладонью уста на мордолизации, громко шепчет: «Срочно… Сюда…»

Авторитет-бизнесмен медленно и спокойно встаёт из-за полуразрушенного стола, берёт за локоть жену свою и, отойдя в угол помещения, приложив телефон к уху, что-то улыбчиво говоря, невозмутимо наблюдает за мордобоем.

Священник, проявив недюжинную силу воли свою, с трудом, но преодолевает силу тяготения. Он отрывает ладонь своей руки от ягодицы соседки по столу, кто многообещающе улыбалась и заворожила его своей свежестью, новизной ощущений. Он успел уже напоить её до хмельного безрассудства и словоблудием, и коньяком.

Проделанная им работа сняла с молодицы – как снимает ремонтник сервиса тормозные колодки у автомашины – все преграды… Отключение «тормозов» гарантировало до сего мгновения, гарантировало закончить обоим вечер в горячих объятиях. В объятиях, усиливаемых чувством настоящей, растворившей в небытии все заповеди, всякую мораль, оставив только воображаемую сладость пьяной любви.

Батюшка, чокнувшись с рюмкой девицы, быстро опорожняет очередной свой бокал с коньяком и пытается встать.

Пьяный судья панически вертит едальником. Не понимает куда исчез генерал-МВДешник. Возмущённо оглядывается, спрашивает соседа о том, где охрана и, узнав, что та на улице, на входе, начинает отодвигать свой стул подальше от свары…

Теперь лицо его, потерявшее маску важности, напоминает, точь в точь, то выражение, с которым он стоял перед парламентом. Стоял на полусогнутых, непроизвольно испуганно озираясь, когда его утверждали на должность судьи Верховного. Тогда он пребывал в испуганном ожидании. С тревогой наблюдал за выступающими: вдруг кто-то из них объявит во всеуслышание, что лично сам делал ему занос деньгами? Необычность ситуации в данный момент пробудило в нём истинную личину, вещающую о том, что забрался он со свиным рылом в калашный ряд.

Замминистра по СМИ – Вячеслав – резво вскочил. Пригнулся, нервно дёргая красным семафором-хрюкалом, хватает спутницу свою. Мгновенно определяет происходящее как бунт на корабле. Допускает, что народ здесь взбесился. Допускает, но помнит, что он – фильтр, пропускающий в печать только то, что надо его хозяевам, кто выделили ему миллиончик из взятки за продвижение строительства национальной библиотеки… Он поведение своё всегда строит по проверенным правилам, одно их которых гласило: чтобы сохранить благополучие своё, надо избегать скандалов.

Вячеслав, обхватив жену за туловище, бросается в дальний угол зала. Оба прячутся в полутьме.

Юлий, что-то сказав эскортнице, берет её рюмку, чокается с пустой своей и, залпом выпив, разворачивается на стуле, чтобы лучше видеть и понять происходящее.

Подскочили, вскочили все, кроме одной – Светланы… Она тянет край платья своего, тянет ниже колен и, не в силах принять резкую смену чувствований, с выражением страха на красивом лице смотрит на происходящее…

– Что такое…? Почему…, – обращается ко всем общительная Елена. В воображении её уже всплывает сладкая порция адреналина, идущая от её монолога подругам о несовершенстве хозяев пиршества. О несовершенстве разительном на фоне её —Лены -гражданского безбрачного целомудрия…

Виктор отводит руку с режиком, целит в горло…

«Целюсь в ненавистное, хрипящее прерывистыми звуками горло мрази и с силой… С силой, нейтрализующей волну ненависти и презрения уничтожающего, вонзаю ножище в шею сволочи… Вонзаю, затем вновь размахиваюсь и бью лезвием ещё и ёщё раз, и ещё много-много раз – в кровавую массу. Отвожу руку для нового замаха… Голова того, кто когда-то был родственником-Алексеем, дёргается в сторону и острие ножичка ударяется в кафель пола… Нож скользит, а силища руки моей всё ещё давит и лезвие, со звоном ломается у самой рукоятки. Ломается и, скользя по полу, отлетает в сторону.»

Виктор всем вниманием своим вовлечён сейчас в самое главное для него: в уничтожение/убиение того, кто/что мешает красоте и чистоте чувств человеческих. Мешает эволюции и что разделило его жизнь на до сего мгновения и на после… На после, где теперь того, что называется после – нет… Нет, потому что – это – происшествие – смерть всему…

«Вовлечён я в главное, в искоренение подлости, но краем глаза замечаю как толпа гостей, возбуждённо переговариваясь, расступается. Расступаются они и тут же появляются, возникают и ко мне несутся с оружием, дубинками, наручниками в руках, сворой мчатся, агрессивной группой слаженно действующие полицейские…»

Машинально мелькает в уме его: «Эх, …!!!… уже вызвали…!!!». Отмечает Виктор в уме и, находясь во власти уничтожающих грязь и подлость, уничтожающих ВСЁ эмоций, смотрит на неподвижное тело Алексея.

Разглядывает его, чтобы всмотреться и убедиться, что ОН УСПЕЛ сделать то, что должен был, обязан был совершить. Совершил и закончил, решительно уничтожил и так, действенно сразу ответил на привычное подлым невеждам «…ещё раз…, много-много раз…».

Как его скрутили, что у него спрашивали, как отвечал и всё остальное: перемещения, встречи, расставания – он не видел, не слышал… Действовал будто он, но не он, а кто-то другой, отстранённый от него, от сути его…

Не видел, не слышал и понял о произошедших переменах только тогда, когда его поместили в одиночную камеру тюрьмы, в камеру с оббитыми чем-то мягким и пружинистым, покрытым кожимитом, стенами… Понял перемену…

«Я уничтожил подонка, который в глаза мне кичился благородством своим, а за спиной совращал жену мою… Оправданно убил, но… Совращал её? Так ли?

Но он, ведь, не насиловал её. Не насиловал… А, если так, то она сама позволяла и хотела того, что было между ними! Получается, что это она была в связи с ним…»

Виктор начинает осознавать, что наверное направил наказание не туда, куда надо было. Начинает понимать что-то. Понимает, но не может выйти из переполненного эмоциями состояния сознания. Он, безоглядно верящий в реальное наличие своего семейного островка, полностью полагающийся на чистоту именно их с женой отношений не мог поверить в невообразимое предательство. Предательство со стороны самой близкой и, как он теперь понял – не близкой…

Заточило его в клетку из прутьев эмоций резкая и невообразимая трансформация всей этой чистоты, которая жила – как он думал – долгие годы жила в нём и между ними…

Жила и была, как он полагал, сама чистота и правда, что главенствовали между им и той, которая говорила ему о любви и верности. Той, кто стала матерью сына его. Той, кто шептала, что любит то же самое, что и он: те же песни и принципы… Той, кто с ним создавала одну, их семью… Той, кто убеждала в чистоте души своей и сердце которой он всегда, словно грел в ладонях своих…

*

«Как во смутной волости

Лютой, злой губернии

Выпадали молодцу

Всё шипы да тернии.

Он обиды зачерпнул,

зачерпнул

Полные пригоршни,

Ну, а горе, что хлебнул, —

Не бывает горше.

Пей отраву хоть залейся —

Благо денег не берут.

Сколь верёвочка ни вейся —

Всё равно совьёшься в кнут!»

Глава 3. Первые мысли и выводы