Реквием по Победе

Он протянул Жукову строевую записку, которую достал из-за пазухи кителя. Тот принял её и поскакал далее – на объезд парадных расчётов. «Чёрные» всадники последовали за ним.

Маршалы со своими адъютантами объехали все фронтовые коробки, приветствуя их и поздравляя с Победой, и всякий раз по площади раздавалось всё то же «ура!», что за эти годы стало уже чем-то наподобие торжественной песни, которая была одинаково искренней, как у красноармейца, так и у генерала.

Когда все полки были поприветствованы, Жуков направился к мавзолею, подъехав к которому, спешился и направился на трибуну, чтобы произнести речь. Его слова буквально чеканили воздух. Кому-то они могли показать пафосными и излишне хвалебными в адрес партии и правительства, однако, они были искренними, пропитанными народной и солдатской любовью к вождю, которая проявлялась, хотя бы в том, что вся армия, стоявшая на площади в этот момент, полностью обратилась в слух. Ни у кого не было и мысли о том, чтобы даже что-либо шепнуть товарищу, пусть даже хорошее. Перед ними выступал тот самый легендарный маршал Победы. Пускай, многие – и солдаты, и офицеры, и даже генералы – побаивались его за крутой нрав, грубую манеру говорить и командовать – уважения к нему было больше, и это самое уважение перебивало страх, хотя, наверное, правильнее тут сказать, что оба эти чувства были в бойцах поровну.

Такого же нельзя было сказать о Рокоссовском, что всё ещё восседал на своём чёрном коне, окончательно промокнув под дождём, от чего его мундир сделался в цвет шерсти его Полюса, а по эмали и золоту наград стекали капли. Этого маршала в войсках больше любили, чем уважали. Солдаты его фронта посвящали ему песни и стихи, называя в сердцах Костей, что, конечно, могло кому-то показаться через-чур фамильярным по отношению к офицеру его уровня. Однако сам маршал если и знал об этом, то относился к подобным «шалостям» со своей светлой лёгкой улыбкой, в которой бойцы видели отеческую любовь.

Когда Жуков закончил речь по площади снова разнеслось троекратное «ура!», а оркестр заиграл гимн Советского Союза.

Все люди: и гражданские, и военные, и иностранцы, вдруг, встрепенулись и замерли в каком-то смиренном торжестве, что олицетворяла музыка этой торжественной песни.

Отзвучали фанфары. По площади снова разнёсся голос Рокоссовского:

– Парад, смирно! К торжественному маршу!

Командующие фронтами, знаменосцы, генералы выходили перед своими полками под звон наград и удары сапог о брусчатку.

– Побатальонно!

Солдаты из полка Почётного караула, выполнявшие роль линейных, чеканили шаг перед трибунами, занимая свои места.

– На двух линейных дистанции! Первый батальон прямо, остальные – напра-во!

Все парадные расчёты, кроме одного, резко и одновременно повернулись вправо, что сопровождалось громким эхом от сапог и металла.

– Шагом марш!

Заиграл оркестр. Рокоссовский со своим адъютантом ехал к мавзолею, а за ними уже начинали идти первые парадные расчёты.

Маршал и его помощник спешились и поднялись на трибуну.

Полки фронтов шли по площади, чеканя шаг. Каждое движение было отработано до автоматизма.

Командующие фронтами, их заместители и командующие армиями шли впереди своих полков, держа шашки пред собой. За ними двигалась одинокая фигура офицера со штандартом фронта в руках. Далее шёл уже сам полк: впереди – командиры дивизий, корпусов и бригад с шашками перед носом, две шеренги знаменосцев, тройка офицеров, в-основном, не ниже майора, а затем – основная коробка: в первой линии командиры батальонов, рот, взводов – с палашами на плече, а за ними – солдаты с винтовками наперевес, штыки которых глядели в шеи отцам-командирам. Одно неверное движение, и офицеров могло, как минимум, серьёзно покалечить. Однако оркестр играл безупречно, а военные, будучи в праздничном, хорошем настроении, которое не омрачал даже дождь, шли своим отточенным шагом, словно на прогулке.

Миллионы проходящих бойцов обращали свои взгляды направо, держа равнение, где были трибуны, мавзолей, на который поднимались их командующие фронтами, и где стоял товарищ Сталин и члены Политбюро.

Полки шли и шли, а оркестр всё играл, незаметно для всех, кроме самих музыкантов, перескакивая с марша на марш.

Внезапно, когда прошла последняя фронтовая коробка, музыкальные инструменты утихли, и площадь на несколько секунд погрузилась в тишину. Также неожиданно, загремела барабанная дробь, под которую вышла отдельная коробка солдат и офицеров с двумястами знамёнами и штандартами поверженных немецких армий. Они двигались прямиком к мавзолею. Лица гостей, вдруг, резко стали серьёзными, а брови у многих нахмурились. У маршалов и генералов от, ставшей привычной, ненависти сжались кулаки. А солдаты подошли к ступеням мавзолея, начиная швырять грязные трофеи к ногам победителей. Хотя, на этом параде победителями были все: и солдаты, и маршалы, и простые жители, что так или иначе делали всё возможное для этой Победы….

***

Полки фронтов уходили с Красной площади, расходясь по машинам, и готовились отправляться, кто на места постоянной дислокации, кто на демобилизацию, а кто и вовсе – готовиться к новым операциям, связанным, правда, не с уничтожением противника, а его следов – в виде мин, снарядов и прочей смертоносной гадости, оставшейся на полях советской земли.

– Ну, что Сенька? – говорил Остроухов своему сыну, трепля его за плечи. – Вернее сказать, Семён! Пойдёшь на банкет в Кремль?

– Нет, пап, я лучше с бойцами посижу где-нибудь, – отвечал Сенька, который за годы войны заметно возмужал, а на груди его сверкали четыре боевых ордена и столько же медалей.

– Да ладно тебе! – усмехнулся генерал. – На Сталина вблизи посмотришь, выпьешь на брудершафт с Жуковым!

– Не стоит. На товарища Сталина я, пока шли, посмотрел. Да и на Жукова с остальными командующими тоже. Не дорос я ещё за одним столом с маршалами пить!

– Эх, Сенька, мужчиной ты у меня стал! Теперь я вижу.

Молодой офицер улыбнулся.

– Знал бы ты, как я мечтал от тебя это услышать!

– А я, сын, всегда тобой гордился, хоть ты и был ещё тем простофилей.

При этих словах генерал по-доброму рассмеялся.

– Зато сейчас ты настоящий мужчина! Так, говоришь, к солдатам пойдёшь?

– Так точно!

– Ну, держи, – отец вынул из кармана галифе несколько трёхрублёвых купюр и протянул сыну. – Выпьешь за Победу.

Сенька козырнул.

– Разрешите идти, товарищ генерал-полковник?

Остроухов вытянулся и козырнул в ответ.

– Идите, капитан!

Офицер развернулся и побрёл в сторону большого города, по которому ходили толпы народу и военных. Их то и дело ловили, поднимая на руки, и качали, качали, восхваляя за ратные подвиги. Какие-то солдаты даже на всякий случай прятали ордена по карманам, дабы те не попадали после таких полётов.

Капитан шёл по улицам, ловя на себе восторженные взоры горожан и милые взгляды девушек, от чего ему становилось тепло на душе, а праздничное настроение лишь усиливалось.

Он вошёл в небольшой ресторанчик с голубыми обоями, где сидели и простые жители, и солдаты, и офицеры, и даже генерал со своей семьёй. Сенька окинул взглядом зал и, приметив место за одним из столиков, за которым сидело несколько солдат и один старлей-лётчик, двинулся к нему.

– Разрешите, товарищи, – спросил Сенька, козырнув сидящим, что, при виде него, тут же подскочили, – я с вами присяду?

– Конечно, товарищ капитан! – учтиво сказал лётчик. – Присаживайтесь!

Офицер снял фуражку, положив её на стол, и сел. Теперь он мог внимательнее рассмотреть своих собеседников.

Лётчик старший лейтенант с редким, для авиации, орденом Славы на груди. Гвардии старший сержант пехоты с такими же двумя орденами и «Красной Звездой». И седой старшина, в рядах наград которого виднелась медаль за Берлин.

– А что ж вы не заказываете ничего? – поинтересовался Остроухов.

– Да мы, в общем-то, только недавно пришли, – ответил старший сержант.

– Коньячку? – улыбнулся капитан, оглядывая своих собеседников, которые тут же заулыбались в ответ, что означало однозначное одобрение.

Остроухов подозвал одну из симпатичных официанток к столу.