Децимация

– А что здесь незаконного? – спросила Эльвира, которую этот разговор раздражал, и она чувствовала себя в данный момент как-то неуютно. Бард смущенно молчал и не вмешивался в разговор.

– Эленька, – твердо, что было ему не свойственно, сказал Дувид. – мы с тобой говорили уже по этому вопросу. Оформите свои отношения с мужем официально и никогда больше об этом говорить не будем. Послушай нас, старых, мы хотим вам добра.

Чтобы закончить этот неприятный разговор, Эльвира решительно сказала:

– Хорошо. Мы завтра распишемся с Дмитрием в совете. Это вам подходит?

– Да, да. Правильно. Хоть где-нибудь зарегистрируйте брак, лишь бы по закону. А я завтра позову соседей, и мы сообщим им об этом, они вас от всей души поздравят, и проведем если не настоящую свадьбу, то свадебный вечер.

После этого решения пошли спать. Уже в постели Эльвира сказала Барду:

– Никуда не денешься от этой регистрации. Мы и без всяких бумажек – муж и жена. Но, сам видишь, какие у них взгляды – устаревшие. Завтра все оформим, как они говорят, по закону. Хорошо?

– Да, конечно, – согласился Бард.

Он обнял ее и поцеловал, зарылся лицом в ее волосы:

– Я люблю тебя, слышишь?

– Слышу. И я тебя.

А в другой комнате, также в постели, довольный Дувид шепотом говорил Енте:

– Я так мечтаю о внуках. А то старших внуков не видел, не разговаривал. Я им чужой дед, там у них есть свой дед, родной. А это будет свой внук, будет знать меня с детства.

– Дувид, – укоризненно ответила ему Ента, – когда ты перестанешь быть ребенком и бросишь мечтать. Лучше подумай, какие завтра сделать покупки и кого пригласить.

Дувид обиженно замолчал. Он понимал, что жена права. Как ни говори, а последнее слово всегда оставалось за ней. За это и любил Дувид свою Енту.

Но утром, только начало светать, послышались залпы орудий и разрывы снарядов в городе. Начался штурм Херсона немцами. Немного погодя по немецким позициям ударили орудия миноносцев, стоящих на ремонте в порту. Эльвира и Бард, в эту ночь крепко спавшие на мягкой постели после стольких дней недосыпания, вскочили с кровати, быстро оделись и выскочили из дома.

– Куда вы? – прокричал им вслед растерянно Дувид. – Не задерживайтесь вечером! Ждем!

– Ждите! – ответила Эльвира. – Постараемся прийти.

Но они не пришли ни в этот вечер, ни на другой… и напрасно ждала их семья в этот вечер, собравшаяся за недорогим праздничным столом. Не пришли и соседи, напуганные наступлением немцев на город. И старый Дувид от недоумения выдергивал белые волоски из своей бороды и в ярости бросал их на пол, ругая непутевую дочь. А Ента то вслух, то про себя повторяла:

– Будь проклята эта война! Пропади пропадом революция!

47

Немцы, расправившись с восставшим Николаевом, бросили все силы южного направления на Херсон. Надо было взять его быстро, иначе останавливалось общее наступление по Украине. Оставлять непокоренный город в своем тылу немцы никак не могли. Артиллерийская подготовка проводилась по всем правилам позиционной войны – пока не будет разрушен передний край обороны, немцы в атаку не шли. И, только убедившись, что обороняющиеся не стреляют, бросали пехоту на безмолвные позиции. И так день за днем. Десять дней! Но потери у немцев и гайдамаков все равно были большими, и в ярости они срывали свою злобу на мирных жителях в занятых ими жилых кварталах. Кровью и слезами захлебывался Херсон, бои шли за каждую улицу, за каждый дом.

Сергей Артемов подкатил свой пулемет к последнему рубежу обороны – Ганнибальской площади. Защитники, с лицами, обожженным огнем, невероятно усталые, возводили на скорую руку укрытия из брусчатки мостовой, укрепляли окна домов мебелью, взятой из этих же квартир. Из пяти пулеметов, которые были в распоряжении Сергея при приезде в Херсон, остался только один – его. Он расположился в окне второго этажа двухэтажного дома, позади передней линии обороны. В полдень его позвали к Мокроусову, командиру отряда черноморцев, там же находились другие командиры. У всех был усталый вид, бушлаты пообтрепались в боях, бескозырки запылились, только в глазах горел огонь борьбы. Мокроусов уже вел разговор со своими командирами. Он также выглядел измотанным, его небольшие усы заросли с боков черной щетиной. Вопрос стоял об отходе морского отряда в Крым. Собственно говоря, вопрос был уже решен – прошедшей ночью матросы уже стали покидать город. Дальнейшая оборона становилась бессмысленной. Немцы превосходили их в количестве живой силы, а главное – в артиллерии. Мокроусов обратился к Сергею:

– Сколько у нас осталось пулеметов?

– Один, мой.

– А остальные где? – Мокроусов спрашивал сурово, и этот тон злил Сергея.

– Ты сам знаешь! Превратились в куски железа. Еще спрашиваешь…

Мокроусов знал, что Сергей не только прекрасный пулеметчик, но и храбрый солдат, за это он и заимел авторитет среди матросов, и поспешил сбросить свой резкий тон:

– Да, знаю. Ты, Артемов, не злись. Я хочу знать, что у нас осталось. Больше половины наших товарищей полегло здесь.

– Могло бы меньше полечь, если бы товарищи матросы, кроме «полундра», знали бы другие команды и умели бы на суше воевать, – снова зло ответил Сергей.

Черные глаза Мокроусова сузились и, буравя ими Сергея, процеживая каждое слово через крепко стиснутые зубы, тот медленно произнес:

– Я знаю, Артемов, ты гнил в окопах на фронте, насмотрелся, как царские офицеры и генералы руководили атакой по всем правилам, делая вас пушечным мясом. Мы, конечно, безграмотные, и поэтому немцы пускают нас на фарш. Генералы сидели в блиндажах и вами…

– Ты не прав, Мокроусов, – перебил его Сергей, – генералы и офицеры тоже ходили с нами в атаки, на поле боя учили нас…

– Я знаю, что говорю! – перебил уже Сергея Мокроусов. – Я только хочу сказать, что мы воюем как умеем. Понял? И от нас бегают не только немцы, но и наше офицерье, не говоря о гайдамаках. Поэтому не стоит бросать в нас камни. Понял?

Он был прав – матросы бились до последнего, и это Сергей видел собственными глазами.

– Понял, – согласился он. – Твои моряки – бойцы отменные. Я только хотел сказать, что им надо учиться тактике сухопутного боя. А многие офицеры сражаются сейчас в наших рядах.

– То-то! – удовлетворенно произнес Мокроусов. – Научимся еще. Впереди нешуточная война. Но мы сегодня вечером уходим из Херсона. Подготовь свой пулемет и, если есть возможность, то и разбитые возьми, и сегодня эвакуируемся в Крым.

– Я не пойду с вами, – ответил Сергей. – Останусь здесь до последнего.

Все командиры удивленно вздернули брови, а Фисенко присвистнул:

– Серега. Ты ж видишь – немцы уже в городе, и завтра весь город будет ихним. Надо уходить. Мы немцам много крови пустили, будут долго помнить черноморцев. На всю жизнь.

– А куда ты пойдешь, когда немцы займут город? – спросил Мокроусов.

– Останусь жив, пойду в Донбасс. Там наши товарищи создали Донецко-Криворожскую республику. А если немцы захотят ее проглотить, то донбасские рабочие дадут им хороший отпор. Херсон – один город, а нас – весь Донбасс. Пойду туда.

– Домой захотел? – зло спросил Мокроусов.

– Не домой. Я не хочу всяким немцам и гайдамакам отдавать своего дома.

– Ты – большевик, а я – анархист, оба делаем одну революцию. Я анархист с восьмого года. Мне, чтобы не идти по сибирскому тракту, пришлось скитаться по всему миру, китов бить, акул ловить… но Россию я не бросил. Вернулся. Здесь я, в революции…

– Я с шестнадцатого года большевик. С фронта. Вас, анархистов, в ссылку отправляли, а если бы обо мне узнали на фронте, что я большевик, то сразу бы расстреляли. Понял?

– Понял, – ответил Мокроусов. – Ну, и иди куда хочешь… но пулемет свой сдай Фисенко.

Сергей кивнул. Было решено, что через два часа после наступления сумерек черноморцы грузятся на минный заградитель и уходят. Прикрывать их не надо. Немцы по ночам не воюют. Все разошлись.

Когда Сергей пришел к своему пулемету, то увидел, что для него бойцы сделали хорошее укрытие. Одновременно он увидел, как немцы готовятся к атаке. «Не дают ни минуты передышки, гады!» – со злостью подумал он. Сергей лег за пулемет, прикинул расстояние ближней и дальней точки через прицел, сектор обстрела который он будет контролировать. Он видел переднюю цепь залегших за слабым укреплением матросов и красногвардейцев и подумал: «Тяжело им снова придется. Надо не допустить к ним близко немцев, не дать возможность прорвать им фланг».

Начался артиллерийский обстрел. Шрапнель скакала по булыжникам, поражая всех, кто не успел укрыться в домах. На всякий случай Сергей со своим расчетом отполз вглубь здания, – на случай, если снаряд ненароком в окно попадет. Через полчаса артиллерийский огонь прекратился и, выглянув из окна, Сергей увидел, как по улице перебежками приближаются к Ганнибаловой площади фигурки солдат с островерхими касками. Красногвардейцы выбегали из домов и занимали свои позиции. Он ждал, когда немцы подойдут поближе, его второй номер уже неоднократно шептал: «Давай огонь!», но Сергей ждал и, когда до передних укрытий немцам оставалось метров шестьдесят, нажал гашетку. Пули ровной чертой прошли поперек улицы, а потом стали ровно ложиться в рядах наступавших. Пулеметный огонь вызвал у немцев замешательство, часть их залегла на открытой улице, другие стали прятаться в дома, третьи – повернули назад. Сергей продолжал нажимать гашетку пулемета, выискивая себе новые жертвы… и вдруг произошло неожиданное, заставившее Сергея выругаться. С криком «полундра!» матросы с отомкнутыми штыками вскочили и пошли в атаку, а за ними пошли солдаты и красногвардейцы, – стрелять из пулемета не имело смысла – можно было поразить своих. Сергей оторвался от пулемета и закурил. Посмотрел на ленту, патронов оставалось немного. «Дураки! – со злой болью подумал он о пошедших в атаку. – Я бы через несколько минут почти всех немцев перебил бы». Он увидел, как навстречу красногвардейцам, с конца улицы и из дворов, с винтовками наперевес бегут немцы. «Все», – подумал он, и вслух сказал второму номеру: