Осень собак

Гости, видимо, поняли, что хозяин в комнате именно Николай, и старались обращаться именно к нему. Первым, шипящим голосом, его спросил Сербын:

– А вы, пан Николай откуда? – Обращение «пан» покоробило Николая. Вышедший из рабочей среды, он не мог спокойно воспринимать такое обращение, но ничем не выдал своего неудовольствия и вежливо ответил:

– Я из Донбасса. Город Луганск.

– А? – и некоторое чувство разочарования отразилось на лице канадского профессора.

– А это? – продолжал Николай географическое представление гостей, – Поронин из Киева, местный. Петро из Полтавы. Гав… – он запнулся, забыв на фамилию кавказца. – Га…

Но он не успел выговорить фамилию кавказского украинца и откуда тот родом, как Гардаев вскочил на ноги и, вытянув вперед худую шею с лысой головой, выпалил:

– Гардаев! Из Черновиц!

– Да. Вот какая у него фамилия. А это Ира и Валя – киевлянки. Рядом со мной Наталья Николаевна, она… – он замялся называть город, откуда она или нет, как снова выпалил Гардаев:

– Тоже из Черновиц! Мы с ней работаем на одной кафедре.

Николай недовольно посмотрел на Гардаева и по его блестящим глазам понял, что тот пьян.

«И это со стакана самогона!» – брезгливо подумал он.

Географию проживания остальных профессор воспринял доброжелательно, только, видимо, был недоволен географическим проживанием Николая. Донбасс – особо опасный регион для независимости Украины.

– Вот видите? – подвел итог Николай. – Отовсюду мы.

– Да, – резюмировал Сербын. – Это показывает, как велика Украина, различна и неделима, – он взял инициативу просветительства гостей в свои руки.

Последней его фразы Николай не понял. Что ею хотел сказать канадский украинец? А Петр спрашивал гостей:

– Вам что налить – водки или самогона?

– А откуда самогон? – спросил Любомир Прокопишин.

– Из Тернопольской области. Мне перед отъездом подарили. Очень хороший, – пояснил Стефан.

– В наших селах гонят гарный самогон, в других областях так не умеют. Мне самогона, – решительно заявил Любомир.

Федько налил Прокопишину в стакан самогона и повернул голову к украинскому канадцу. Тот в ответ вежливо стал рассказывать:

– Когда-то мои предки переселились из Галиции в Канаду, и старики вспоминают, что очень любили пить самогон, приготовленный ими самими. Виски, джин, коньяк не пили принципиально, хотели чувствовать даже через алкоголь тепло своей родины. Но мы, четвертое или пятое поколение, потеряли чувство прелести в самогоне, хотя с родиной связи не порвали и не рвем. А коньяка у вас нет? – неожиданно закончил он.

– Уже выпили, – ответил Федько. – Осталась водка.

– Тогда мне немного водки. Я не могу пить такими порциями, как пьют у вас.

Петр налил ему с четверть стакана водки, несмотря на протестующие взмахи руками профессора.

Николай решил не отступать от сложившейся за вечер традиции предоставлять право тоста гостям.

– Пан Сербын, – внутренне протестуя против такого обращения, сказал он, – у нас положено перед тем, как выпить, произнести тост. Слова здравицы в честь кого-нибудь или чего-нибудь, – пояснил он на всякий случай иностранцу, – но, как выяснилось, зря.

– Знаю ваши традиции, – заулыбался Сербын. – У нас такого правила нет. Но приеду домой, обязательно восстановлю эту традицию, – сначала в своей семье, а потом в украинской общине. Но надо учитывать, что мы так много не пьем, как вы. Мой тост прост. Давайте выпьем за неньку-Украину, чтобы она у каждого из вас была в сердце, как, например, у каждого украинца нашей диаспоры в Канаде.

Он произнес тост не в честь компании за столом, куда его пригласили, а глобальный, за который надо было выпить. Это сразу же отразил Гардаев, жадно прислушивающийся к словам канадского украинца.

– За этот тост нужно выпить всем до дна, а то мы еще за Украину не пили, – распорядился он, как тамада.

Он первым поднес стакан ко рту и, в отличие от первого раза, осушил неполный стакан одним махом.

Николай взял свой стакан с недопитым коньяком, покрутил в руках, взглянул на Наташу. Но та смотрела не на него, а в стол. Он помнил слово, данное ей, и поставил стакан обратно на стол, не выпив.

Гардаев, тем временем, ложкой выхватывал из консервной банки куски рыбы и жадно глотал, словно у него кто-то мог ее отобрать. Любомир Прокопишин сначала занюхал самогон салом, крякнул что-то типа «добре» и одним глотком проглотил все. Профессор, морщившийся, но допивший водку до конца, аккуратно стал откусывать маленькие кусочки колбасы, тщательно их пережевывая.

В душе Николая была пьяная тоска и, склонившись к уху Наташи, с которой так и общался весь вечер, прошептал:

– Наташа, – впервые он назвал ее по имени. – Вам грустно? Почему вы не пьете?

– Смотрите, пью, – и она выпила все, что было в стакане. – Видите, пью… то, чего вы хотите. Сейчас начну веселиться, – и Николаю показалось, что у нее появились слезы на глазах. Но, присмотревшись через стекла ее очков, увидел, что слез нет, хотя глаза повлажнели. Он взял ее руку под столом в свою ладонь и крепко сжал ее.

– Не надо, Наташа. Все будет хорошо. Я вас не дам в обиду никому, тем более вашему паршивому земляку, – он говорил шепотом, чтобы не слышал Гардаев. Но тому было не до них. Он продолжал поглощать все подряд на столе.

– Спасибо. Не отвлекайтесь на меня – у вас гости.

– Не умрут без меня. Все уже говорят о своем, мало кто готов слушать другого.

Но ошибся Николай. Прокопишин, шептавшийся о чем-то со Стефаном, вдруг обратился к Николаю громко, чтобы слышали все:

– Так это вы тот Матвеев, который публикует враждебные статьи против украинского народа?

Первой реакцией Николая была мысль: «Неужели Стефан рассказал?» Но он не должен знать об этом… правда, если не читал его статей. Значит, у Прокопишина есть на него досье, и вот они случайно встретились – национал-патриот и неудавшийся доктор.

Николай обратил на него свой взгляд, и впервые за весь день кровь необузданной злости бросилась в его голову, отчего он стал трезвее. Но он молчал. Прокопишин глядел на него исподлобья, как великий Тарас Шевченко и многие другие непреклонные борцы за Украину. Видимо, этот тяжелый, мрачный взгляд из-под низа у таких людей был генетическим, – всех и вся всю жизнь ненавидевших и желающих переделать мир по своему подобию. Довольный произведенным эффектом и выдержав паузу, Прокопишин снисходительно произнес:

– Нельзя так обижать народ. Он может не простить.

Злость подступала в голову большими порциями. Николай стал бледнеть и, отчетливо выделяя слова, произнес:

– Я выступаю не против украинского народа, а показываю правду истории…

Он почувствовал, как Наталья крепко сжала его руку под столом, отпустила и снова отчаянно сжала – будь спокоен, не теряй голову! Ее молчаливое предупреждение охладило Николая.

– А почему вы говорите от имени народа? Он вам дал такое право? Он у нас различный в каждом регионе?

– Пока – да, – снисходительно согласился Прокопишин. – Но скоро будет единым, таким, как истинные патриоты Украины, которые сегодня вышли на киевские улицы, голодают ради народа. Мы народ воспитаем на своем примере, привьем ему чувство национального самосознания, хотя это трудный и длительный процесс.

И снова в голову Николая стал наползать злой туман. Наталья, словно почувствовав это, еще крепче стиснула его руку.

«Воспитать народ! – хотел он возразить. – Это то же, что посадить его в клетку!»