Осень собак

– Гости? Нет! Мы все друзья, хоть и мыслим по-разному. Придет время, будем по разные стороны баррикад! Ты, Стефан, защищаешь этих борцов за народ. А спросили они нас, чего мы хотим? Руховцев в минимальном числе избрали в верховную раду, а по телевизору только они и выступают, а не те, которых избрал народ! – Поронин махнул рукой в сторону телевизора, где выступал следующий политик – лидер руха Черновол, – видимо, как и предыдущий поэт-трибун, пугающий народ москальской угрозой. – А, вот и милый насильник – пан Черновол! Что он говорит? Не надо звука – и так понятно: о России. Ничего доброго он о ней не скажет. У него патологическая ненависть к русским, доведенная до помешательства. Ему давно место в психиатрической больнице, как, впрочем, и другим фанатикам национального движения. Это не только мое мнение, но и многих других, кто с ними встречался или хотя бы послушал. И медики подтверждают у них этот диагноз.

– Так нельзя говорить о наших государственных деятелях, – Стефан сохранял хладнокровие. – В их лице мы черним себя.

– Народ не очернить, – вмешался Николай. – Внутри он чист, как только что рожденный ребенок. Народ только можно облить грязью, что успешно делают политики…

– Ты, Коля, как всегда точен и прост, – перебил его Поронин. – В тебе присутствует несомненный дар обобщения. И ты прав – они низки в своих поступках. Вот, например, пан Черновол, – он снова ткнул рукой в телевизор, на экране которого беззвучно сыпал украинско-польской скороговоркой усатый Черновол, часто моргая глазками, как воробей, и бегая рыскающим взглядом нечистого совестью человека по углам экрана. – Многие же знают, что первый срок он получил за изнасилование. Пан Хмара первый раз сидел за то, что, работая дантистом, нелегально ставил своим клиентам золотые зубы. А потом, на следствии, поругав Хрущева или Брежнева, получали статью за антисоветчину, за которую срок не приплюсовывался. Но они прессе сейчас заткнули глотку – и те молчат! Не хотят ссориться с бывшими зеками. Опасно! И подают их как истинных борцов за свободу. Слякоть они, а не борцы! Бывшие партийные и комсомольские деятели крупного ранга – нынешние национальные герои! Ха-ха! Противно! Чем трусливее и подлее человек, тем большим геройством он обставляет свое аморальное прошлое! Он и сейчас себя хвалит!

Поронин был пьян, и это было заметно по его покачивающейся огромной фигуре. Наталья, видимо, давно смотрела на Николая, и глаза ее умоляли: надо немедленно положить конец этому неприятному разговору. Николай это понял.

– Петро! Наливай самогона, а то рот пересох от жаркого разговора!

– Уже давно налил, – ответил обиженный этой командой Федько. – Мы ж историки – а нам трепаться, что самогон пить. Взаимозаменяемо.

– Молодец, Петро! – засмеялся Николай, а за ним и другие, даже Стефан. – Ты научился говорить образно, поэтому продолжай в том же духе и скажи тост!

Но с тостом у Петра дела обстояли хуже.

– Давайте выпьем за нас!

– Пили. Но можно еще раз!

Дух бурячного самогона разливался по комнате и крепко бил в ноздри. Николай понюхал стакан и, увидев взгляд Натальи, устремленный на него, наклонился к ее уху и прошептал:

– Помню. Не буду.

И еще раз, понюхав вонючую жидкость, поставил стакан на стол. Все остальные выпили и стали задыхающимися ртами ловить закуску на столе. Стефан, прожевывая помидор, спросил у всех:

– Ну, как, добрый самогон?

– Зверь, а не самогон.

– Градусов под семьдесят будет. А ты, Коля, почему не выпил?

– Пока сделаю перерыв. А то я уже хороший.

Инна, которая с Валей пила вино, встала и вышла из комнаты. С Валей начал говорить Стефан и по тому, как она улыбалась, можно было предположить, что он рассказывает ей что-то веселое. Вернулась Инна и, подойдя сзади к Николаю, шепнула на ухо:

– Давай выйдем. Мне надо сказать тебе несколько слов.

Николай молча кивнул и, не глядя на сидящую рядом Наталью, чтобы не видеть ее реакции, поднялся со стула и вышел вслед за Инной в коридор. Они прошли на кухню, которая находилась в переходе коридора, рядом с его комнатой, и Инна нервно спросила, видимо, понимая, что сделала неправильно, уведя его из компании:

– Дай сигарету?

Он, не говоря ни слова, протянул ей пачку сигарет и она аккуратно, длинными накрашенными ногтями вытянула одну.

– Дай спичку?

Он снова молча зажег спичку и она прикурила. Потом закурил сам.

– Ты что молчишь? Недоволен, что я тебя позвала?

Николай снова молча и неопределенно пожал плечами.

– Я вижу, как тебе плохо, как ты переживаешь, как ты пьешь…

И тогда Николай жестко произнес:

– Замолчи! – получилось грубо, и ему самому стало неприятно от этого, но он продолжил точно так же: – Еще раз об этом скажешь, смотри… скажу тебе… похлеще!

Инна обиженно заморгала глазами, готовая заплакать, и упавшим голосом спросила:

– Не сердись, – она ласково притронулась к его руке. – Я давно знаю, что ты не любишь, когда тебя жалеют. Не буду жалеть. Но я вижу, что тебе плохо, и водкой ты загоняешь боль в себя, не думая о том, что она в любой момент может выскочить наружу…

– Инна, еще раз прошу, – немного мягче произнес он. – Не говори обо мне. Мне это сегодня надоело. Все говорят только обо мне, будто других нет. Не думай, что я сорвусь. Нет! Я хочу забыться и отдохнуть от всего… – он неожиданно подтвердил свое состояние словами Инны и понял это, но было поздно. – Извини, что я тебе сейчас нагрубил. Раньше я тебе, кажется, никогда грубостей не говорил?

– Никогда. Наоборот, когда ты выпьешь, то всегда чрезмерно ласков и предупредителен. Но ты сегодня превзошел себя – столько сказал обидного и злого, на целый год хватит. Я не обижаюсь на тебя. Понимаю – тебе сейчас трудно и обидно. Но не переноси эту злость на меня. Я тебя прошу…

Она подошла вплотную к нему и прижалась своей грудью к его груди. Но сейчас, – не как днем, – Николай не поднял рук, чтобы обнять ее, как ей, может быть, хотелось.

– Почему ты так со мной холоден? – с грустью, но без обиды спросила Инна, не отходя от него. – Обними меня… поцелуй хоть один раз, – просящим голосом произнесла она. – Я понимаю, на сегодня ты наметил другую, не меня. Пускай! Я не ревную. Видишь? Не ревную. Только прошу, удели несколько мгновений мне… как раньше. Обними меня?

Николай стряхнул пепел с сигареты за спиной Инны, потом поднял руки, взял ее за голову, держа огонек сигареты, как можно дальше от ее волос, и притянул к себе. Инна сразу же стала искать его губы для поцелуя. Он позволил ей это сделать, и она прижалась своими накрашенными губами к его пьяным губам. Поцелуй затянулся, и ему стало это нравиться. Что-то хорошее шевельнулось в нем, он выбросил сигарету и уже по-настоящему, как заохочившийся самец, всосался в ее губы. Руки сами нащупали разрез в блузе, проникли сквозь лифчик и взяли в горсть маленькую, мягкую грудь. Инна тяжело задышала, грудь стала подниматься выше, и у Николая мелькнула мысль: «А не взять ли ключ от Петькиной комнаты и не уединиться ли с Инной на полчаса?..»

Но за его спиной раздалось деликатное покашливание и он, желая растянуть удовольствие – пусть кто-то видит, ему сегодня все равно – медленно отнял губы от Инны и, не вытягивая руки из блузы, повернул голову влево. На пороге стоял смуглый, невысокий пожилой мужчина с лысой головой и быстрыми, как бы горящими глазами. О таких пишут в прессе – лицо кавказской национальности. Увидев, что Николай смотрит на него, лысый кавказец, кашлянув, произнес:

– Извините, пожалуйста. Я заблудился в переходах общежития. Увидел свет на кухне, подумал, кто-то готовит ужин, а здесь вы. Еще раз извините.

Он говорил без присущего кавказского гортанного акцента, и Николай, недовольный тем, что его прервали на столь интересном моменте, произнес:

– Извиняем. Но в следующий раз надо вначале стучаться… – Он наконец-то оторвал руку от груди Инночки.

– Я знаю нормы поведения, но здесь нет двери.

– Что вы хотите узнать?

– Я снова повторюсь, что заблудился в этих блоках. Мне нужна двести шестидесятая комната. Где она находится?

Это была его комната, в которой шла сейчас пьянка. Но он не стал этого разъяснять незнакомцу, а сказал:

– Сразу же направо, угловая комната.

– Спасибо, – сверля их горячими глазами, которые показались Николаю неприятными, поблагодарил кавказец. – Желаю вам счастья и успехов, – подчеркнул он и, повернувшись на месте, исчез.

– Чего ты не сказал ему, что это твоя комната? – удивлено спросила Инна.

– Потом разберемся. Испортил нам почти сексуальную паузу.

– Да, – согласилась Инна. – Но и ты хорош, не вынул руку из декольте.