В любви то радостно, то больно

– Вспоминаю тебя. Иногда грущу. Первая любовь не забывается.

Юлька приблизилась, привычно, как тогда, покрутила пуговицу на его рубашке, заботливо поправила воротничок.

А уши у неё всё такие же удивительные – нежные и немного смешные.

От девушки пахло летней ночью, сладкими фруктами и чем-то вызывающе терпким: бергамотом, полынью, степными травами – удивительно знакомыми, отчего кровь по взволнованному телу заструилась горячими толчками.

Перед Костиными глазами ожили цветные кадры тех дней и ночей, интимные подробности эротических грёз, всплывающих то и дело все четыре года, пока они не виделись. Это была не только любовь, не просто отношения мальчика и девочки: они были полноценной парой, внутри которой отсутствовало понятие запретных тем и постыдных действий.

Влюблённость окрыляет, делает людей неуязвимыми и счастливыми до такой степени, что исчезает чувство реальности. Юлька с Костей тогда обезумели вконец, слегка тронулись рассудком от необузданного влечения и головокружительной страсти. Им были абсолютно безразличны последствия интимных игрищ, которые настигали их в самых неудобных и странных местах, вроде незапертой аудитории, примерочной кабины магазина, детской площадки, подвала многоэтажного дома.

Оба жили с родителями в тесных квартирках, поэтому места и обстоятельства свиданий всегда были случайными, кроме редких уединений в комнатах друзей и того восхитительного месяца под черноморским солнцем, который пролетел как один день, но запомнился навсегда.

– Извини, я… я сам не понимаю, как это вышло.

– Забудь. Ты же мужчина. Она поманила, ты не смог противостоять обаянию. От доступности сладкого кому угодно может сорвать крышу. Так бывает. Сама увлекалась не раз, но с тобой была честна. Прости!

– Нет-нет, не так. Всё было совсем не так! А ты… замужем?

– Ещё чего! Хватит с меня одного бессовестного обманщика. Неважно выглядишь, Костян. Не срослось, или ошибаюсь? Какой-то ты потерянный, тусклый.

– Не так, чтобы очень. Не хуже, чем у других. Грех жаловаться.

– По чашечке кофе?

Костю трясло. Он никак не мог принять простое решение. Отвык от самостоятельности.

И тут его накрыло. Знаете, так бывает, когда сильно стукнешься головой: окружающее пространство растворяется, превращается в густой жидкий туман и плывёт, а ты качаешься на размеренно набегающих тёплых волнах, одновременно падая в бездонную пропасть, и не имеешь сил сопротивляться.

Очнувшись, Костя обнаружил свою руку в её мягких ладонях, лежащих на обжигающе обнажённых коленках. Юлька что-то говорила щебечущим голосом, гипнотизируя взглядом. Костя продолжал качаться на волнах.

– Мы с тобой тогда сбежали с экскурсии по даче Стамболи под Феодосией, нашли укромное местечко на берегу моря и так оторвались, просто чудо. У меня тогда ужасно саднила сгоревшая кожа, но ты был самым лучшим в мире обезболивающим. Нас тогда застукали пионеры. Было так смешно. Потом в номере. Эй, ты что, ничего не помнишь, ау?

У Кости ныло сердце, горели щёки. Он посмотрел на изысканный наряд женщины, на свои застиранные домашние штаны с оттянутыми коленками, на поношенные сланцы и раздвоился.

Половина сознания стремилась немедленно плюнуть на всё, кроме Юльки, избавиться одним махом от педантично нудной, докучливой, мелочно пунктуальной, придирчивой и требовательной жены, подхватить на руки чудесный подарок судьбы, отнести её немедленно в счастливое будущее. А там, там как пойдёт.

Костя понемногу приходил в себя, к нему медленно возвращалась способность анализировать, мыслить. Сердце вытанцовывало ча-ча-ча с элементами хип-хопа и самбы, наполняло горячей кровью нижнюю часть туловища.

Его трясло радостное предвкушение. Юлькино прикосновение обдавало жаром, сигнализировало – подруга всё помнит, есть шанс прыгнуть в последний вагон скорого поезда, который способен вернуть обратно в юность, где до сих пор обитает настоящая, не та, что по залёту, любовь.

Ещё несколько секунд непривычно властного сексуального напряжения, наполняющего тело и разум наркотическим дурманом, одно движение навстречу счастью, один утвердительный жест, неопределённого характера кивок головой.

– Я тут рядом живу. Зайдёшь? Так рада тебя видеть, не представляешь. У меня ведь фотографии сохранились. Целый альбом наших с тобой романтических приключений. Я часто просматриваю. Ностальгирую.

– Да-да, конечно, конечно зайду. Альбом, фотографии… точно, – стукнул он себя по лбу  ладонью, – совсем забыл, я же Лизоньку, дочку  обещал в ателье сводить – сфотографировать. Ты извини, Юль, я это, я того… короче, извини, мне пора. Продукты вот нужно купить, я же за ними шёл, и вообще.

– Когда, Костя, ждать-то тебя когда? Ты же адрес мой не знаешь.

– Мир тесен, встретимся ещё. Извини!

– Значит, всё?

– Дочка, понимаешь. Я ведь её очень, очень люблю.

Под стук колёс

Я снова должен возвращаться, с людьми знакомыми встречаться, в колодцах полутёмных мчаться, стыдиться слёз, стыдиться слёз, с рассудком здравым распрощаться и воскресая в снах качаться, и умирая просыпаться под стук колёс, под стук колёс.

Вадим Хавин

Размеренный стук колёсных пар на стыках рельс, качающее и подпрыгивающее движение пола тамбура, стремительное движение проносящихся мимо окон пейзажных мозаик, терпкий вкус табака; приятное, уносящее куда-то в иные реальности головокружение от первой после утреннего пробуждения затяжки, необъяснимо зримое, желанное предвкушение неожиданных перемен.

Виктор любил путешествовать в поездах дальнего следования: обожал пить из стакана с подстаканником особенного вкуса чай, наблюдать за сменой декораций ландшафта с верхней полки.

Ему нравилась неспешная вагонная суета, романтический флёр мимолётных знакомств и откровенных разговоров, доброжелательность случайных попутчиков, прогулки на полустанках, возможность при желании абстрагироваться от всего и всех просто напросто отвернувшись к стенке.

На горизонте появилась сине-белая полоска скорого рассвета, ехать оставалось совсем немного, но это не радовало – дома его никто не ждал.

Впрочем, Виктор начал привыкать жить в одиночестве.

Скоро год как он невыносимо болезненно расстался с Ларисой. Нет, даже не так. Это она его бросила, предварительно ловко повернув обстоятельства развода таким образом, что Виктор остался ни с чем.

Поначалу Ларка была заботливой, ласковой, нежной, игривой, терпеливой и послушной девочкой. Она заменила ему маму, которая слишком рано ушла из жизни. Четыре года Виктор купался в уютных и очень тёплых волнах семейного счастья, не замечая перемен в поведении любимой, пока Лариса не показала истинное лицо расчётливой хищницы.

Собственно ему некогда было следить за превращениями супруги из белой и пушистой домашней кошечки в дикое существо с горящими от алчности и похоти глазами.

Виктор работал, учился, параллельно выстраивал конструкцию собственного бизнеса, чтобы обеспечить комфортный быт для любимой женщины.

У него не было свободного времени и собственных желаний, их заменяла романтическая аура любовной игры, пылкая страсть в редкие минуты единения, безграничная вера в силу взаимных отношений, абсолютное доверие и восхищённое обожание.

Врождённые способности и энергичность позволяли Виктору неплохо зарабатывать. Он был беспредельно счастлив, что давало повод баловать любимого человечка, неукротимые фантазии которого росли и ширились соразмерно доходам.

Виктору не было дела до того, как и на что тратит семейный бюджет любимая. Его нисколько не смущало, что квартира и загородный дом оформлены на Ларису, что денежные средства, которые удавалось отложить впрок, ложились на её счёт в банке.

Лариса была его единственной религией, святость которой не обсуждалась. Откуда было знать влюблённому, что миром правят эгоизм, цинизм, тщеславие, самолюбие и алчность? Ведь сам он таким не был.

Мир счастливого человека не приемлет тьму, он не видит фактов, которые не вписываются в личную систему ценностей. Нет, Виктор не был легкомысленным и наивным простаком. В среде предприимчивых соратников его считали железобетонным, несгибаемым. Так, то про бизнес. Кто мог подумать, что нежная хрупкая женщина способна на подобное предательство и коварство.

Да, эти события уже в значительной мере поросли быльём, хотя… Лариса всё ещё снилась Виктору одинокими ночами, он, то и дело вёл с ней диалоги и дискуссии. Собственно сейчас, ёжась от холода в тамбуре плацкартного вагона, он мысленно беседовал с ней, вопрошая в десятитысячный раз, –  “почему так”, приводил доводы, отчаянно спорил, предполагая, что прежние отношения и любовь можно и нужно вернуть.

– Извините, – послышалось за спиной, – не угостите девушку сигареткой?

Виктор не был готов вступать в дискуссию, его волновали и тревожили переживания из другой вселенной, где существовали только он и Лариса. Этот голос и нескромная просьба раздражали, были чужеродными, лишними.

Мужчина, не оборачиваясь, протянул початую пачку.

– Если вас не затруднит, и огонёчка… пожалуйста. Я ведь не курю, не умею, просто настроение отвратительное. Хоть чем-нибудь необходимо занять руки. Дрожат, словно с похмелья. Ещё раз, извините.