Всё по-взрослому

Пульс и дыхание, то замирают, то в бешеном ритме несутся вскачь, рождая необъяснимую радость, экстатический восторг, сладостное изумление. Павел дрожащими руками изучал такое родное, такое незнакомое и нежное тело жены. В такие минуты невозможно оторваться, отклеиться друг от друга. И можно всё.

Почти всё.

Пылали рассветы, повествует о состоянии подобной эйфории поэт, и радуга цвела: всё было, всё было, и любовь была! Но о любви супруги вспомнили позже, когда выдохнули, отдышались и расслабились. Сейчас им было не до сантиментов, поскольку зов плоти целиком и полностью подчинял тела вожделению. И это не фигура речи, не иллюзия, самая настоящая объективная реальность.

Утром был кофе в постель, слёзы благодарности, неловкие, несмотря на целую ночь медитативной практики, поцелуи и объятия. А как стыдно было при свете дня “предстать пред очи” супруга без одеяния.

– Отвернись, не смотри на меня, – то ли кокетничала, то ли на самом деле робела жёнушка, стыдливо прикрывая тугую, с восставшими вишенками возбуждённых сосцов грудь.

– Асенька, не прячь красоту, дай наглядеться. Я же тебя нагую никогда не видел. Надо же, прелесть какая! А давай повторим. Как ночью.

И повторяли. Смаковали без устали изысканные пикантные деликатесы, пьянея от трепетного обожания, от новизны и остроты ощущений.

Немного позднее проголодались. Анастасия, в чём мама родила, жарила до хрустящей корочки картофель, а Пашка, вот ведь проказник, не мог удержаться, давая волю шаловливым рукам, путешествующим по подробностям соблазнительных женских форм.

– И надо бы обидеться, прикрикнуть, – рассуждала про себя Анастасия, – не юнцы, чтобы беззаботно резвиться, как ребятня летом в мелкой заводи, но он теперь муж законный, пусть пирует, развлекается, пока аппетит есть, пока не насытится. Никто не увидит, не осудит. Казалось бы, какое бессмысленное занятие, можно сказать, откровенное безобразие, а на душе радостно. Каждая клеточка замирает от безмятежного счастья, хочется чего-то такого, стыдно подумать, не то, что вслух произнести.

Павел входит во вкус, когда удаётся отыскать очередную, сбился со счёта какую отзывчивую на ласку тайную струну. Анастасия так вкусно застывает, упруго напрягая поджарый животик, налитые соками желания ягодицы, так заразительно сладко стонет, закатывая глаза, – погоди… погоди, Павлушенька, картоха подгорит. Сладко-то как!

– Уже, любава, не то, что горит – полыхает, плавится. И в мозгах, и вообще. Терпенья нет. Может, ну её, картоху эту! Кровать поди простыла совсем. Давай согреем. Не знал, не ведал, что существует такое чудо. Столько лет даром прожил, сколько счастья упустил. Ничего, любимая, теперь мы за все годы разом наверстаем. Мы теперь одно целое.

Анастасия как-то вдруг изменилась. И походка, и уверенность, и взгляд. Её сразу заметили. Оказывается, и яркости в ней в достатке, и свечения, и красок. И одежда на фигуре безупречно сидит, словно наряды из бутика. Но, откуда такая роскошь с её достатком? Не только мужчины – женщины украдкой оглядываться стали.

Странно это! Шепотки вкрадчивые разного толка пошли бродить по переулочкам офисных коридоров. Ну и пусть!

Павел Игнатьевич приобрёл незаметно уверенные интонации в голосе. В осанке и поведении появились решительность, настойчивость, смелость.

Откуда чего берётся? Вчера ещё мало кто принимал его всерьёз и вдруг на тебе – убедительных аргументов в пользу мужской привлекательности вагон и маленькая тележка.

– Как же мы его проглядели, – рассуждало начальство, – вот ведь он, достойный кандидат на должность начальника отдела. Чудеса!

Размеренная, бесполезная вне офиса жизнь преобразилась, засияла. Супругам, если честно, было без разницы, чем заниматься в свободное время. Если жена хотела смотреть кино, Павел находил его великолепным. Если она чистила картошку, превращал это занятие в развлечение, в игру.

Что бы ни делал супруг, Ася испытывала искренний восторг, принимая активное участие в его интересе, даже если не до конца понимала, что делает.

Супруги старались не обсуждать тему любви. Им и без фальшивой романтики хватало вдохновения. Какой смысл рассуждать на тему, в которой не разбираешься?

Они просто жили. Одним днём. Но как!

Анастасия по-прежнему любила грезить с закрытыми глазами, теперь об увлекательном приключении, которое предстоит пережить им с Пашенькой. Этой ночью, и следующей. О дочери мечтала, о сыне, который больно толкался иногда, заставляя сердце трепетать.

Иногда, правда, видела совсем другие живые картинки. Счастья и всего прочего, что составляло суть жизни, было в достатке, но подсознание вытаскивало из потайных недр нечто запредельно невкусное!

Как представит, что Павла вдруг не стало. Не важно, по какой причине (нет его и всё), покрывается с ног до головы холодным потом, обмирает, заставляя сердечную мышцу на мгновение забыть о прямом предназначении, пропуская несколько жизненно необходимых пульсаций, опасно останавливающих дыхание и ток крови.

Бывало не раз, что видения эти посещали Анастасию среди ночи, во сне. Тогда она начинала биться, кричать. Просыпалась в судорожном бреду, долго не могла успокоиться.

А ведь не по любви замуж выходила: время поджимало. Боялась не успеть.

Теперь у неё муж, дитя. Нежность к ним, трогательная радость сопричастности к судьбам, не умещается в щуплом теле. А покоя нет. Как же так? Неужели оттого, что слишком долго ждала своего счастья?

Испугавшись навязчиво повторяющегося кошмара, Ася старалась теснее прижаться к мужу, – тебя ничего не беспокоит?

– О чём ты, любушка, – играя рельефными мышцами, спрашивал Павел,  – я с тобой.

Супруга успокаивалась, остывала, забывая, что минуту назад едва не плакала.

– Сейчас грудь мять будет, за ухом целовать, – мысленно предупредила Ася вполне предсказуемые действия мужа.

Так и случилось. Тело мгновенно пронзила сладкая истома, откликаясь где-то внизу невыносимо приятными спазмами. Ухо обожгло горячим дыханием. Щёкотно.

Ладонь мужа достигла цели, завибрировала, лаская отзывчивый сосок, невольно освобождающийся от накопившегося давления грудного молока.

– Попалась птичка! Теперь не успокоится, пока не получил желаемое, – с трудом сдерживая стон продолжала про себя пророчествовать Анастасия, изображая форменное безразличие, – ну же, не томи, Павлуша! Пора мой друг, пора. Заигрался. Теперь ночнушку придётся менять. И халат тоже.

Муж засопел, сбился дыханием, задрожал всем телом. Ася прижалась плотнее, чувствуя спиной, как уверенно наливается мужское возбуждение, предвкушая момент, когда он украдкой начнёт искать влажную сокровищницу. Найдёт, начнёт инспектировать надёжность защиты, готовность сопротивляться.

– Играть, так играть, – решила добавить в поединок перца Анастасия, – на молниеносный захват и немедленное вторжение пусть не рассчитывает. Нагуливай аппетит, Пашенька.

В этот момент раздался пронзительный младенческий плач.

– Я быстро. Помечтай на досуге. Не вздумай без меня разрядиться: не прощу!

– Тебе помочь?

– Справлюсь. Вадик сегодня спокойный. Засекай, пятнадцать минут и я твоя.

– Не представляешь, родная, как я рад это слышать. А к чему вопрос, что меня беспокоит?

– Кормящая мать – это диагноз, папочка. Нервы, наверно. Когда тебя нет дома, меня так плющит, плакать хочется. Всякая дребедень в голову лезет. Скажи честно, ты меня никогда-никогда не разлюбишь?

– И не надейся.

– Ловлю на слове. А можешь изложить свои соображения в письменном виде? С личной подписью.

– Не доверяешь! Обидно. Не отвлекайся. У меня к тебе накопилось всякого разного. Боюсь расплескать, не донести.

– Интриган. Я ведь передумать могу, – подмигивает жена, наслаждаясь процессом кормления сына.

Как же она любит крошечную копию самого лучшего на свете папы.

На мгновение Анастасия забывает о его присутствии. Слишком серьёзное занятие – вскармливание. Но без него не обойтись.

Зри в корень

В неполные девятнадцать Лиза Козырева выглядела едва ли на шестнадцать. Крохотное, тонюсенькое, воздушное, хрупкое дитя с обворожительно милым взглядом и задорным смехом. Но оно обладало на удивление сформировавшимися рельефными формами.

Нереальное сочетание экстерьерных элементов фигуры у большинства представителей сильного пола вызывало эстетический шок, заставляющий застывать с открытым ртом.