– Не смогу, не осилю.
– Ты сегодня завтракал?
– В обед поел похлебки и запил чаем.
– Да что мне с вами делать, все дохлые какие-то, а лезут в грузчики. Дома надо было сидеть, у материнской сиськи, а ты явился на мою голову, – сказал директор, вышел за ворота базы с перевязанной ладонью и вскоре вернулся, таща за локоть случайно пойманного плечистого алкаша.
– Куда вы меня ведете, оставьте меня, я имею право… я всего лишь два стакана выдул… без закуси. Я не виноват, что в винно-водочном магазине ни колбаски, ни хлеба нет.
– Молчи, дорогой, молчи, я тебе еще одну бутылку принесу, ты только помоги парню разгрузить эту машину. Видишь, там всего несколько листов кровельного железа. Помоги, а я тебе не только бутылку, но и хлеб с колбасой принесу, – щебетал Пронин, все еще морщась от боли.
– Ну, так бы и сказал, бля… Я, бля… к такому делу страсть имею, я привычен, ты только мне налей, да не на донышко, а по полной программе, чтоб кузькина мать получилась. Ну, дай я тебя облобызаю. До чего же рожа у тебя красная, прямо как у меня. Как зовут-то тебя, бля?.. Я Прошка, бум знакомы.
– Фёдор Павлович, – сказал Пронин. – Давай, Прошка, приступай, а я пойду за бутылкой.
У Прошки на коричневых ладонях кожа толщиной в сантиметр. Он всю жизнь работал без рукавиц. Он схватил лист кровельного железа, как лист бумаги, взвалил его на широкие плечи и понес на склад.
– Ты что, бля… стоишь, как пенек, давай волоки, я и тебе на донышке оставлю, – сказал он Вите, хватая второй лист.
Витя попробовал, но лист грохнулся на цементный пол. В это время Пронин с бутылкой водки, ломтиком хлеба и куском ливерной колбасы подходил к машине. Прошка заметил и, приложив грязный палец к одной ноздре, обильно высморкался на пол.
– Налей, Хвёдор Палыч, в горле сушь дикая образовалась, увлажнить малость требуется. Давай-давай, до самого верха, я хочу зеркальную поверхность узреть.
Он схватил дрожащей рукой граненый стакан и перекрестился левой рукой.
– Ну, дай бог, чтоб не последняя, – сказал он и выпил все залпом. – А знаете, как это полезно в жару? Выпьешь, разогреешься, и баланс получается: воздух жаркий и внутри жарко. Налей еще, по полной программе. Что останется, ты этому стручку дай. У него ножки тонкие, под тяжестью гнутся, пущай выпьет, может, окрепнет. Ну, братцы, не поминайте лихом.
Он выпил залпом и второй граненый стакан, сладко чмокнул и ненасытными глазами посмотрел на остатки жидкости в бутылке.
– Закуси, – предложил Фёдор Павлович.
– Принесешь еще одну, тады и буду закусывать. Я опосля первой не закусываю: непривычен.
Прошка попробовал затянуть украинскую песню «Реве та стогне Днипр шырокий», но зашатался вместе с листом, а Вите показалось, что он начал плясать. Он даже в ладоши захлопал и произнес один раз: «Браво!» Но Прошка уперся листом в стену, пальцы разжались, а сам он опустился на цементный пол и стал ругаться матом.
– Да в гробу я вас всех видал, крысы канцелярские! За стакан водки, понимаешь, хотят купить меня, представителя славного рабочего класса. Да я есть гегемон. Мы вам революцию делали, падлы.
– Тише, тише, гегемон, голубчик, – упрашивал его Пронин, – не ругайся. Что толку ругаться? Я еще одну бутылку достану, ты только доделай все до конца.
– Я вас в рот… с-суки, идите вы все у меня в ж… недоноски, прихвостни мериканского имперья… Я есть гегемон, я себя под Лениным чищу. Долой! Долой! Долой!
Гегемон свалился на цементный пол и больше не вставал.
– Ну что теперь делать? – сам себе задавал вопрос Фёдор Павлович. – Я сам виноват, не надо было наливать. Второй бокал все испортил.
– У вас есть какая-нибудь тележка? – спросил Витя.
– Конечно есть, а что?
– Давайте тележку, будем нагружать по пять листов, а то и больше и отвозить на склад. У вас левая рука повреждена, а вы давайте правой подсобляйте. Другого выхода я не вижу.
Тележка действительно оказалась просто спасительной. Витя с директором перевезли всю жесть на склад и сложили ее стопочками. Водитель, который где-то гулял все время, сейчас подошел и выкатил машину, но, к несчастью, подошла еще одна машина с такой же точно жестью.
– Вот это дают, вот это да! Никак сам Иван Иванович звонил на завод. Вот это богатство! Не ожидал! Как-нибудь разгрузим, а? Я премию тебе выпишу. Ты должен лучше питаться, мускулы наращивать, понял?
– А где ваша колбаса?
– Она у меня в мешке, в мешке. Принести?
– Если не жалко. Я почти не кушал сегодня. А у вас эта база хуже прачечной Мартина Идена.
– Ты непонятно выражаешься: что за Иден, что за Мартин? Объясни толком.
– Это герой романа Джека Лондона, знаете такого?
– Что за Лондон? Я знаю: есть такой город в Англии. Так мы его скоро освободим или, как говорит Никита Сергеевич, закопаем, а потом начнем изучать. А колбасу бери, тебе это полезно.
– Который час?
– Сейчас шесть часов вечера. Батюшки, завтра воскресенье, сегодня в баньку бы надо.
– Ничего, жесть дороже баньки, – сказал Витя, уплетая колбасу с хлебом.
11
Витя засобирался домой, вымыл порезанные руки, вытер влажное лицо свежем полотенцем, как вдруг за его спиной появилась Лида Прилуцкая:
– У меня мать уехала к сестре на дачу, иди ко мне в гости, у меня бутылка вина, колбаса и все такое прочее. И рукавицы. Наш девичей коллектив переругался. Все хотят с тобой познакомиться. Не соглашайся. Иди, короче… Иди, что ты морщишься? Такое не всегда бывает.
Витя улыбнулся и сказал:
– Боюсь, что я недостоин такой красавицы, но, как любой, могу натворить бог знает что. Ты не боишься?
– Боюсь… сама себя.
– Хорошо. Уложишь меня на кушетку, и я отосплюсь.
– Да-да, я так и думала, именно такой план у меня созрел.
– Лида, а если проснусь и начну ползать по твоему прекрасному телу, как ты поступишь?
– Веником тебя по кумполу – и на улицу.
– Тогда поехали.
Лида жила в небольшой комнатенке с одной кроватью, деревянной, довольно просторной, на которой они вмещались вдвоем с матерью.
Мать ее все корила, что она горячая, как печка, и отодвигалась от нее на самый край.