– Ага.
– Можно мне вашу руку?
– А где, пожалуйста, мисс.
– Пожалуйста, мисс.
– А мороженое купишь?
– Какая вы, мисс, вымогательница.
– Это еще цветочки.
– И какое ты хочешь мороженное, признавайся? – спросил Антон, когда они взялись за руки и направились к литературному скверу, выйдя из больничного города.
– Ванильное.
– Хороший выбор. Ты кстати прекрасно выглядишь без больничного халата.
– Ну и признание. – Катя засмеялась. И добавила. – Ты тоже сегодня ничего. Надушился чем–то приятным.
– Лосьоном для бритья.
Наслаждаясь молочным мороженым, они неспешно шли по безлюдной улочке. Яблони, посаженные с двух сторон, соприкасались кронами, образовывая купол из листьев и веток, почти не пропускающий солнечный свет. Было такое ощущение, что идешь по волшебному сказочному туннелю.
– Поговорил с отцом? Как он отреагировал на приглашение?
– Честно – сразу пошел в отказ. Начал: где я, где они.
– В смысле?
– Считает себя бедняком, которому не место у богатеев.
– Ты убедил его, что живем мы небогато.
– Даже не стал. Если есть двухэтажный дом, значит, для отца – это богато живут. Вот такой он у меня. Ничего не попишешь.
– Мило.
– Но причина отказа не в этом.
– В чем тогда?
– Он не выходил в общество, на званые ужины, лет двести-триста.
– Но он должен быть в воскресенье. На ужин точно придет моя одинокая тетя, которой необходима мужская компания.
– Я же сказал, что постараюсь вытащить его.
– Есть идеи?
– Да, признаться – и все. Признаться, что мы решили (без него) познакомить его с одинокой и очень симпатичной писательницей.
– Думаешь получиться?
– Не знаю. Но врать больше не буду. Захочет познакомиться – пойдет. Не захочет – я пойму, потому что я знаю, как он любил маму. Времени не так много прошло со смерти матери. Зря я вообще сразу не сказал правду.
– Скажи, что любишь его.
– Не понял. Зачем?
– Просто так. Давно говорил?
– Вообще не помню такого.
– Просто скажи. Хорошо?
– Хорошо.
– Я говорю серьезно. Я лично незнакома с Геннадием Петровичем, но по твоим рассказам я сделала вывод: он – замечательный человек. А ты ни разу не сказал слов любви единственному родителю. Ужас!
– Обещаю.
– Ты – пообещал. – Молчание. – Еще бы извиниться не мешало бы.
– Я понял, Катя.
В центре литературного парка возвышался двухметровый памятник Антону Павловичу Чехову.
От памятника, центра сквера в разные стороны шли дорожки вдоль которых стояли кованные лавочки, а рядом с каждой фонарь. Среди ровно остриженных тополей, мирно соседствующих с молоденькими яблонями, затесались клумбы, в которых были высажены разноцветные анютины глазки, календула и сказочные настурции, привлекающие шмелей и ос.
– И какую песню ты выбрал? – спросила Катя, усевшись на свободную скамью.
– А я не скажу! – Антон достал из футляра гитару, приготовился, проверив звучание струн, и только тогда добавил. – Песня будет собственного сочинения. Только не смеяться.
– Не позволю.
– Песню я посвятил тебе, если что…
– Да ладно? Да ладно! – От переизбытка чувств Катины глаза прослезились, а из легких вырывались странные смешки. – Да ладно?!
– Катя, ты чего? Плакать собралась что ли?
– Да, я просто от неожиданности. Никто ведь мне песен еще не посвящал. Вот я и расчувствовалась. Ох!
– Даешь. Никак от тебя не ожидал такой реакции.
– Все хорошо. Пой уже.