Асмодей нашего времени

– Папенька! сказала она слабымъ голосомъ.

– Что, Маша?

Въ словахъ старика кип?ли слезы. Онъ приблизился къ больной дочери и хот?лъ взять ея руку: но Marie посп?шно спрятала ее подъ од?яло.

– Папенька!

– Что, другъ мой?

– Простите ли вы меня?

– Богъ съ тобой, матушка! Ч?мъ ты виновата?

– Ахъ, папа, другъ мои папа! Вы не знаете….

– Все знаю! Успокойся!

Marie опустилась на подушки. Видно было, что въ б?дной страдалиц? совершалась страшная, небывалая прежде борьба съ самой собой. Румянецъ ярко проступалъ на бл?дныхъ ея щекахъ; съ полуоткрытыхъ устъ готово было сорваться какое-то роковое слово.

– Что у тебя болитъ, Маша?

– Кто вамъ сказалъ, что у меня болитъ что нибудь? Съ чего вы взяли, что у меня болитъ что нибудь? вскрикнула Marie неестественно-раздражительнымъ тономъ. Я вся больна, вся!.. Я должна умереть!

– Полно, полно, Христось съ тобой!

– Боже мой! сказала Marie, ударивъ себя въ грудь об?ими руками: другъ мой, – еслибъ вы только знали…

– В?дь я жь теб? сказалъ, что все знаю!..

– И вы не желаете мн? смерти?

– Да что я сумасшедшiй что ли? Не отецъ твой что ли? Изъ камня я созданъ что ли? – Ужь эта мн? любовь проклятая, думалъ Онисимъ Сергеичъ, изъ умной д?вки вонъ что сд?лала!

– Не принимайте никого! сказала Marie. Слышите, – никого, никого! Никто не долженъ знать, что я больна!

– Постой-ка, подумалъ Онисимъ Сергеичъ, дай-ка я запою съ ея тона. А если, сказалъ онъ, придетъ… Пустовцевъ?

Глаза больной засверкали, губы задрожали, она приподнялась на подушкахъ, и высвободивъ изъ-подъ од?яла исхудавшую руку, сд?лала нетерп?ливое движенiе.

– Не напоминайте мн? объ этомъ….. сказала она грозно. Оставьте меня, папенька!

Послушный отецъ медленно пошелъ изъ комнаты дочерниной. Лицо его приняло выраженiе добродушнаго спокойствiя. "Знаемъ теперь, говорилъ онъ, улыбаясь, что за боль такая. Поссорились, видишь, и погрозили одинъ другому презр?нiемъ, а можетъ, и ненавистью. Ну, б?ды еще немного! Милые бранятся, только т?шатся, говоритъ пословица".

Но напрасно Онисимъ Сергеичъ такъ легко и такъ заран?е ут?шалъ себя. Пришлось ему б?дному провести не одну ночь безсонную, не однажды сплакнуть въ тишин? своего кабинета, не одинъ разъ позабыть казенную пору об?да. Б?дная Елева, обреченная въ сид?лки то близъ матери, то близъ сестры, тоже выбивалась изъ силъ. Положенiе этой доброй д?вушки было истинно – жалко. Соломонида Егоровна стала, крайне раздражительна, и бол?зненные капризы свои вымещала большею частiю на Елен?, потому что прислуга, какъ водится, всегда ум?ла найти благовидный предлогъ убраться подальше отъ привязчивой барыни. Елена терялась въ предупредительныхъ угожденiяхъ, и все по напрасну. Marie же просто не могла терп?ть своей сестры, и лишь только завидитъ, что Елена входитъ къ ней въ комнату, тотчасъ отворачивалась къ ст?н?, или накрывалась од?яломъ, сохраняя упорное молчанiе. Онисимъ Сергеевичъ, вс?ми помыслами доброй, дов?рчивой души своей обращенный единственно къ больнымъ, не зам?чалъ несправедливыхъ ихъ притязанiй, и самъ иногда, не знать за что, д?лалъ выговоры Елен?. Горько плакала б?дная д?вушка, не понимая причины возставшаго на нее гоненiя. А д?ло-то, кажется, очень ясно; не такъ ли, мой догадливый читатель?

Одному Жорженьк? ни до чего не было д?ла. Связавшись съ Чикарскимъ и подобными ему, онъ большую часть времени проводилъ въ модной ресторацiи Дерибальскаго, гд? практиковался на биллiард?, в?роятно приготовляясь къ артиллерiйской служб?. Домой онъ являлся иногда за т?мъ лишь, чтобъ пооб?дать, да и то почти всегда не въ пору, а вечеромъ прi?зжалъ всегда поздо на извощик? неизв?стно откуда. Онисимъ Сергеевичъ давно ужь сбирался дать ему хорошiй нагоняй: но утромъ онъ заставалъ кровать Жорженьки пустою, а вечеромъ, умаявшясь около больныхъ, ложился спять, и родительское внушенiе откладывалось до другаго, бол?е удобнаго времени. Чикарскiй постарался открыть своему питомцу хорошiй кредитъ у одной прiятельницы своей Домны Давидовны Толстиковой по десяти процентовъ въ м?сяцъ, и сыночекъ кутилъ напропалую на счетъ добраго папеньки и н?жной маменьки.

М?сяца черезъ полтора Соломонида Егоровна начала оправляться и входить въ хозяйство, запущенное во время ея бол?зни. Это обстоятельство было новымъ поводомъ всякую минуту упрекать Елену въ небрежности и въ томъ, что она бол?е любить заниматься "воображенiями", ч?мъ нужными д?лами. Казалось, Соломонида Егоровна избрала старшую дочь мишенью для стр?лъ, приготовленныхъ для кого-то другаго; казалось, она обливала желчью язвительнаго негодованiя не того, кого бы ей хот?лось.

Но упорн?е была удерживаема на страдальческомъ одр? Marie. Доктора истощали все свое искуство, и на порядкахъ истощивъ терп?нiе и кошелекъ Онисима Сергеевича, пор?шили, что имъ ужь д?лать нечего, и что лучше будетъ отправить больную за границу попутешествовать и попользоваться водами. Къ тремъ м?сяцамъ Marie встала, но съ признаками бол?зни губительной, страшной. Изхудавшая, бл?дная, она едва двигалась изъ комнаты въ комнату, и мал?йшiй стукъ производилъ въ ней нервическiе припадки. Къ ужасу своему, она вид?ла, что нарочитая худоба обнаруживала присутствiе другой бол?зни, которая въ одномъ случа? почитается благословенiемъ неба, а въ другомъ – стыдомъ и поношенiемъ…

Отъ Соломониды Егоровны не могло это укрыться, и она р?шилась сказать все Онисиму Сергеевичу. Но приступъ къ такому объясненiю былъ слишкомъ труденъ и не для такой, какъ Соломонида Егоровна, женщины, Какъ часто, вооружась, по видимому, полной р?шимостью, она терялась на первомъ же слов? и торопливо сп?шила сама потомъ скрыть темный намекъ отъ настороженнаго вниманiя своего мужа!

Между т?мъ толки самые соблазнительные, самые обидные для семейства Неб?ды, ходили во ц?лому городу. Добрая слава лежитъ, а худая по дорожк? б?житъ, говоритъ русская пословица. В?стовщики, и особенно в?стовщицы истощались въ изобр?тенiи сплетней, передавая ихъ другъ другу подъ величайшимъ секретомъ, – способъ, какъ изв?стно, самов?рн?йшiй, чтобъ разгласить что нибудь подъ рукою. Конечно, никто не см?лъ сказать чего нибудь оскорбительнаго въ глаза Онисиму Сергеевичу: но нельзя жь было не зам?тить этихъ подозрительныхъ улыбокъ, этого переглядыванья и перешептыванья при появленiи Неб?ды, этой принужденности въ обращенiи, и наконецъ – этого нам?реннаго отчужденiя прежнихъ знакомыхъ отъ опозореннаго сплетнями дома. Удаленiе Пустовцева на дачу, его мрачность и какая-то необъяснимая робость, плохо прикрываемая дерзкими взглядами, а главное – старанiе по возможности изб?гать встр?чъ съ Неб?дой, – все это служило сильнымъ подтвержденiемъ дурныхъ слуховъ, ходившихъ изъ улицы въ улицу, изъ дома въ домъ. Прислуга, обыкновенно принимающая въ такихъ д?лахъ самое д?ятельное участiе, вредила репутацiи ц?лаго семейства Неб?ды неотразимо-страшно. Н?сколько дней сряду изъ рукъ въ руки ходило письмо повара Неб?довъ къ своему сыну, и многiе изъ господъ собственноручно списывали его, какъ важн?йшiй, по ихъ мн?нiю, документъ. Благодаря Семену Семеновичу Трухтубарову, авторъ им?етъ возможность сообщить оное читателямъ. Вотъ это письмо:

Любезн?йшiй сынъ нашъ!

"Посылаю вамъ заочное наше радительское благословенiе, которое на в?къ бы послужило вамъ и чтобъ вы знали, что у насъ въ дом? оченно неблагополучно, и весма мн? сумнительно, каково глупы наши господа, ибо материнское сердце оченно близко къ своему д?тищу, но опять разсуждено, что природа къ тому влечетъ, не только люди, но и псы им?ютъ любовь свою къ д?тямъ, и ради того умонепостижимаго поведенiя нашихъ господъ, такъ какъ они совершенно сбились, какъ говорятъ простолюдины, съ пантелыку и нападки чинятъ на старшую барышню нашу, а она вовсе безпричинна, а меньшая-то, то есть, не хорошо себя повела и уже обр?тается съ будущимъ, какъ намъ докладно изв?стно отъ Варвары Ивановной, барышниной комнатны, которая при семъ свид?тельствуетъ вамъ уважительный поклонъ и заочный поцалуй.

Въ постскриптум? было написано: "держите это про себя, то есть, въ секрет?".

Но, какъ видите, въ секрет? это не удержалось. Сынъ повара прочиталъ посланiе своего родителя въ людской, а изъ людской, черезъ любимую горничную, оно перешло въ гостиную, изъ гостиной въ другую, изъ другой въ третью и такъ дал?е. Въ силу такихъ обстоятельствъ, многiя изъ барынь, охотницъ знать, что у кого даже въ кухн? варится и жарится, прибавили жалованья своимъ горничнымъ и кухаркамъ, которымъ секретной статьей домашняго контракта вм?нялось въ обязанность разузнавать вс? городскiя в?сти и сплетни. Отъ этого, по видимому, незначительнаго обстоятельства хозяйственная економiя во многихъ домахъ потерп?ла значительное разстройство, потому что многiя барыни, принимая отъ своихъ кухарокъ отчеты въ ежедневныхъ расходахъ, р?шительно стали пренебрегать контролемъ, когда сметливая присп?шница въ крайне сомнительномъ бюджетномъ казус? накидывала какую нибудь св?жепросольную новость, заставлявшую строгую барыню трепетать отъ нетерп?нiя передать эту новость другимъ, разум?ется, по секрету. Туалетныя занятiя многихъ госпожъ тоже потребовали больше времени по той причин?, что горничная, обыкновенно причесывавшая барыню, иногда лишнихъ разовъ десять принималась за гребешокъ, прежде ч?мъ усп?вала перевязать ленточку или снурокъ у корня косы. А это потому, что барыня, узнавъ отъ своей пов?ренной нетерп?ливо ожидаемую сплетню, никакъ не могла покойно сид?ть передъ зеркаломъ; и безпрестанно верт?лась, приводя въ отчаянiе привиллегированную в?стовщицу безконечнымъ продолженiемъ прически волосъ, поминутно ускользающихъ изъ ея напомаженной руки. Въ Клуб? же и р?чи другой не было, какъ о Неб?дахъ да о Пустовцев?. Почтенные Члены одинъ передъ другимъ старались удивить новостями своихъ слушателей, и горячимъ спорамъ конца не было. Семенъ Семенычъ даже немножко повздорилъ съ Созонтомъ Евстафьевичемъ, который вздумалъ отвергать одну нел?пость, которая, д?йствительно, ни на что похожа. Въ самомъ д?л?, нельзяжь было согласиться, что Пустовцевъ магометанской в?ры, когда въ формуляр? его ясно значилось, что онъ православнаго в?роиспов?данiя.

И долго бы еще мучиться Соломонид? Егоровн? нер?шительностiю объяснить мужу то, что немного попозже объяснилось бы само собою; и долго бы разгуливать по городу толкамъ и сплетнямъ, еслибъ неожиданное обстоятельство не ускорило вс?ми ожидаемой развязки.

Глава одиннадцатая

Въ одно, какъ говорится, прекрасное утро Онисиму Сергеевичу подали записку, въ которой онъ прочиталъ сл?дукющее: «Сегодня вечеромъ я буду у васъ. Вы должны принять меня непрем?нно, если дорожите вашимъ спокойствiемъ, спокойствiемъ всего вашего семейства и наконецъ репутацiей вашей дочери».

Которой дочери, – ни было сказано, а подписался Валерiанъ Пустовцевъ.

Сначала Онисимъ Сергеевичъ улыбнулся. Онъ еще разъ прочиталъ записку, – и вдругъ лице его подернулось страшной бл?дностью. Онъ схватилъ себя за голову и громко вскрикнулъ: "Боже мой, Боже мой! Неужьто это правда…?" Но сила мысли взяла верхъ надъ увлеченiемъ сердца. Оскорбленное чувство отца придало силу и энергiю этому доброму и гибкому характеру. Оправившись отъ перваго впечатл?нiя, Онисимъ Сергеевичъ р?шился скрыть отъ вс?хъ полученную имъ записку, и наедин? встр?тить ударъ, уже предугаданный его сердцемъ. Онъ секретно отдалъ одному изъ дов?ренныхъ своихъ слугъ приказанiе немедленно и безъ особаго доклада провести прямо въ кабинетъ къ нему Пустовцева, какъ скоро онъ пожалуетъ. Сд?лавъ такое распоряженiе, Онисимъ Сергеевичъ заперся въ своей половин?, не желая вид?ться съ к?мъ бы то ни было изъ своего семейства.

Ч?мъ бол?е сближалось къ вечеру, т?мъ безпокойн?е становился Онисимъ Сергеевичъ, съ каждымъ часомъ теряя силу преодол?ть непоб?димое волненiе. Онъ хот?лъ уже отдать приказъ отказать Пустовцеву, какъ вдругъ увидалъ передъ собой ожидаемаго гостя. Гор?вшая подъ колпакомъ карсельская лампа бросала сомнительный св?тъ на лица двухъ собес?дниковъ, изъ которыхъ одинъ – мрачный, бл?дный и сухой – остановился безмолвно посреди кабинета, а другой словно пригвожденъ былъ къ креслу, изъ котораго не им?лъ силъ подняться для того даже, чтобъ встр?тить и прив?тствовать гостя.

– Онисимъ Сергеевичъ, началъ Пустовцевъ, подойдя къ креслу, я не подаю вамъ руки, потому что чувствую себя недостойнымъ принять вашу. Насъ тутъ двое: одинъ изъ насъ долженъ быть судьею, а другой отв?тчикомъ и подсудимымъ. Право перваго неотъемлемо принадлежитъ вамъ; вторымъ являюся я, не съ т?мъ однакожъ, чтобъ оправдывать себя, а чтобъ обвинять нещадно.

Изъ дрожащихъ устъ Неб?ды послышалось глухое стенанiе. Онъ закрылъ лицо руками и остался въ этомъ положенiи.

– Будьте хладнокровн?й, Онисимъ Сергеевичъ, продолжалъ Пустовцевъ. Д?ло наше слишкомъ большой важности, чтобъ р?шить его шумомъ и ни къ чему не ведущими восклицанiями. Привязанность къ вашей дочери увлекла меня дал?е границъ благоразумiя. Буду откровененъ: сначала я вид?лъ въ ней только только ребенка, хорошенькую игрушку, которою мн? нравилось забавляться. Дал?е и дал?е я серьезно привязался къ ней, усп?лъ пробудить въ ней самой незнакомое ей чувство любви, и по своему трудился надъ образованiемъ ея ума и сердца. Не думайте, чтобъ я не вид?лъ бездны, открываемой мною подъ ногами вашей дочери; н?тъ, я вид?лъ, хорошо вид?лъ, и при всемъ томъ см?ло велъ ее къ этой бездн? съ чистымъ нам?ренiемъ показать ей всю гибельность гибельнаго увлеченiя: но я черезчуръ много дов?рялъ моимъ собственнымъ силамъ; я забылъ, что челов?ку трудно устоять противъ очарованiя, которому онъ самъ поддается въ гордой мысли дойти лишь до изв?стной точки – и ни шагу дал?е. Сначала, какъ видите, я увлекалъ, и потомъ меня увлекли дивныя совершенства вашей дочери.

– Батюшка, Валерiанъ Ильичъ! Дор?зывайте меня проворн?й!.. Что мн? въ вашихъ хитрыхъ словахъ? Я челов?къ простой. Я вижу только, что вы меня обид?ли, обезчестили, убили….

– Повторяю, Онисимъ Сергеичъ, безъ восклицанiй! Зд?сь ст?ны слышатъ.

– Да что мн? ст?ны! Я въ истошный голосъ закричу на весь городъ!..

– Удивительно, какъ много вы этимъ сд?лаете, съ невозмутимымъ хладнокровiемъ сказалъ Пустовцевъ. Васъ же осм?ютъ; васъ же будутъ поносить, но главное репутацiя Marie на в?ки будетъ убита.

– Боже мой, Боже мой! воскликнулъ Неб?да, ломая руки. Наказалъ ты меня по гр?хамъ моимъ!

– Онисимъ Сергеичъ! Некогда теперь молиться; надо д?ло д?лать. Иначе оно приметъ худой оборотъ.

Закинувъ голову на спинку кресла, Неб?да, казалось, думалъ о чемъ-то; по лицу его текли слезы тяжкой, мучительной грусти оскорбленнаго, обезчещеннаго отца.

– Слушайте, сказалъ глухо Пустовцевъ, наклонясь къ Неб?д?, я… обольстилъ… вашу Marie.

Онисимъ Сергеевичъ вздрогнулъ, какъ вздрагиваетъ уже измученная жертва подъ посл?днимъ ударомъ палача: но ни слова, ни даже звука не вырвалось изъ стиснутыхъ устъ его; только лицо побагров?ло.