Асмодей нашего времени

Никто не слышалъ окончанiя крамольной р?чи изгнанника изъ отческаго дома…

А чего не вытерп?ла Marie въ короткiй срокъ своего супружескаго житья-бытья! Оставленная отцомъ и матерью, воспитавшая въ себ? непреодолимую антипатiю къ сестр?, одна, – всегда одна, вс?мъ чужая, – она, какъ испуганная голубка, пряталась отъ коршуновъ и ястребовъ, готовыхъ ежеминутно терзать ее насм?шками и злословiемъ. Никто съ того самаго дня, какъ приняла она имя своего обольстителя, ни разу не заглянулъ къ ней; ни отъ кого изъ чужихъ не слышала она самаго обыкновеннаго прив?та дружбы, – и все то по милости своего избранника!.. Пустовцевъ вс?хъ оттолкнулъ отъ себя своею дерзостью и непреклонной гордостью, а дурная слава о несчастной Marie окончательно отдалила щекотливыхъ на чужiе гр?хи барынь отъ обезчещеннаго дома. Терзалась гордая душа его, но не столько за свое униженiе, сколько за униженiе той, которую онъ самъ погубилъ невозвратно. Въ гн?вной раздражительности онъ осыпалъ передъ Marie самыми злыми и язвительными насм?шками всякаго, кто осм?ливался быть невнимательнымъ къ нему; каждый день возвращался онъ домой тревожный, безпокойный, и посл? двухчасоваго молчанiя разражался саркахмами и презр?нiемъ, не щадя ни узъ родства, ни привязанности дружбы, ни незапятнаннаго имени д?вицы. Но холодно уже и безучастно принимала Marie эти вспышки безсильной досады; чистая душа ея съ покорностiю усматривала справедливость гоненiя людскаго, и тайно отъ мужа она молила Бога прекратятъ ея невыносимыя страданiя. Беззаконно зачатый плодъ преступной любви, вм?сто радости и ут?шенiя, поселялъ въ ней стыдъ и отчаянiе. Мать страшилась святаго названiя матери!..

Боже мой, Боже мой! Какъ велика ц?на искупленiя за одно минутное увлеченiе неопытнаго сердца!.. Но не щадитъ судъ Твой и нын? обольщаемыхъ преступницъ, какъ не пощадилъ онъ прародительницу нашу, обольщенную змiемъ-искусителемъ!..

Глава дв?надцатая

Marie увидала слишкомъ зам?тно. Лютая чахотка развилась въ ней до ужасающей степени. Доктора, посл? н?сколькихъ консилiумовъ, р?шили, что главною причиной бол?зни ихъ пацiентки было то, что она, разгоряченная танцами, во время изв?стнаго пикника, пила холодную воду. Это, между прочимъ, послужило весьма поучительнымъ прим?ромъ, которымъ каждый изъ докторовъ воспользовался при удобномъ случа?, внушая осторожность молодымъ своимъ пацiенткамъ. Но никто изъ просв?щенныхъ питомцевъ эскулапа на намекнулъ на ту запов?дную тайну, которая червемъ зародились въ душ? страдалицы и подточила жизнь ея въ самомъ корн?.

Пустовцевъ съ ужасомъ вид?лъ разрушенiе любимаго имъ существа. Онъ любилъ ее, какъ свою жертву, со всемъ пламенемъ бурной, неистовой страсти. Будь Marie въ цв?тущемъ здоровь?, будь она весела и игрива, какъ бывала прежде, – можетъ быть, Пустовцевъ и охлад?лъ бы мало по малу, удовлетворивъ своей чувственности, но страданiя любимаго существа возвысили ц?ну его, и потухающая любовь поддерживалась неизб?жной внимательностью къ больной. Мысль о в?чной разлук? съ Marie обдавала его смертельнымъ холодомъ, и съ содроганiемъ видя близкое осуществленiе пугавшихъ его ожиданiй, онъ произносилъ хульный ропотъ на Того, Кому не зналъ имени, но присутствiе Котораго, мимо желанiя своего, ощущалъ онъ слишкомъ осязательно. Раздраженное чувство искало успокоенiя въ чемъ бы то ни было, и онъ приб?галъ къ отрицанiю всего, ч?мъ живетъ нашъ внутреннiй челов?къ. Такъ неизлечимо страдающiй н?которыми физическими болями приб?гаетъ къ яду, на мгновенiе заглушающему нестерпимыя его страданiя…

– Что жь такое? говорилъ Пустовцевъ въ такiя минуты. Смерть – это общiй уд?лъ всего существующаго! Кто мы, откуда, куда пойдемъ и ч?мъ будемъ – кто это знаетъ? Умрешь – похоронятъ, наростетъ лишнiй слой земли – и кончено! Пропов?дуютъ тамъ о какомъ-то безсмертiи; слабыя натуры в?рятъ этому, нисколько не подозр?вая, какъ см?шны и глупы претензiи куска земли на в?чную жизнь въ какомъ-то надзв?здномъ мiр?…

Не далеко уйдешь, господинъ философъ, съ такими уб?жденiями! Скажется со временемъ желаемое тобой ничтожество, явится оно: но не въ томъ вид?, въ какомъ ты его себ? воображаешь. Источатъ черви бренное т?ло твое: но и оно не изчезнетъ обманчивымъ миражемъ. Разс?явшись въ мирiады атомовъ, оно до посл?дняго воскресенiя своего станетъ проявляться въ другихъ творенiяхъ, полныхъ жизни, и не истл?етъ до конца в?ка!.. Излетитъ изъ т?ла та нев?домая сила, которую ты самъ же назвалъ душою, и по которой ты далъ себ? право горделиво испытывать тайны. природы и возноситься мыслiю выше зв?здъ небесныхъ, – излетитъ она, и не найдетъ стихiй, могущихъ обратить ее въ ничтожество, ибо она чище, эфирн?е всякой стихiи, сильн?е всего сотвореннаго; а сильное слабому не поддается… Явится теб?, философъ, желаемое тобой ничтожество: но явится въ сознательномъ твоемъ отпаденiи отъ Того, Кто есть все, К?мъ все живетъ и вн? Котораго ты точно ничто!..

Люди, люди! Ч?мъ вы играете и что бросаете на необъятную ставку в?чности!.. Мысль ц?пен?етъ отъ ужаса!..

Въ одно утро докторъ, постоянно нав?щавшiй больную Marie, безпокойно зам?тилъ Пустовцеву, что положенiе его супруги очень ненадежно, и что не м?шало бы пригласить такого-то и такого-то для общаго сов?щанiя.

– Превосходно, отв?чалъ Пустовцевъ, а позволите ли узнать, для какой это надобности?

– Для….

– Я вамъ помогу, перебилъ Пустовцевъ, – для того, чтобъ по формальному протоколу, утвержденному подписью н?сколькихъ изъ вашей братiи, отправить ее въ елисейскiя – такъ чтоль?

– Какъ вамъ угодно….

– Мн? угодно, чтобъ вы одни отправили ее туда, по всемъ правиламъ вашей премудрой медицины.

– Извините-съ, сказалъ обиженный докторъ, принимаясь за шляпу.

– Къ чему такая щекотливость? Полноте, сказалъ Пустовцевъ, удерживая доктора. Я такъ раздраженъ… самъ не понимаю, что говорю. Сядемте, да потолкуемъ, Пустовцевъ ус?лся въ кресло.

– Нуте-съ, скажите же, что вы тамъ находите въ моей Marie?

Докторъ, разсчитавъ, что чрезм?рная амбицiя можетъ лишить его порядочнаго куша, заработаннаго, но еще не полученнаго имъ, пом?стился насупротивъ Пустовцева.

– Плохо-съ, какъ я уже им?лъ честь доложить вамъ. Въ эту ночь, какъ мн? кажется, васъ можно будетъ поздравить отцомъ: но сомн?ваюсь, чтобъ родилась дитя живое. Ваша супруга истощена до крайности, и разр?шенiе будетъ посл?днимъ исходомъ ея силъ жизненныхъ-съ. Остановить за т?мъ разрушительное д?йствiе чахотки не предвидится никакой, такъ сказать, возможности.

Пустовцевъ, въ продолженiи этой тирады медленно открывавшiй бумажникъ, досталъ оттуда радужный билетъ и подалъ его доктору.

– Благодарю васъ, докторъ, сказалъ онъ насм?шливо, за ваши труды, а всего больше, за пособiе.

Добрый докторъ принялъ двумя пальцами депозитку, и в?жливо откланялся Пустовцеву.

Въ самомъ д?л?, въ эту же ночь Marie стала матерью: но не увидала она св?тлыхъ глазокъ своего малютки. Плодъ преступной любви перешелъ изъ одной могилы въ другую…

Дыханiе смерти уже носилось надъ обезсил?вшей матерью: но и тутъ едва могла она упросить своего Валерiана, чтобъ онъ позволилъ ей приб?гнуть къ ут?шенiямъ религiй. Долго отв?чалъ онъ на усильные прозьбы жены своей мрачнымъ молчанiемъ, наконецъ согласился и вел?лъ позвать священника.

– Батюшка! сказалъ онъ, встр?чая на порог? отца духовнаго. Жена моя хочетъ о чемъ-то говорить съ вами. Что сл?дуетъ заплатить вамъ за такой трудъ?

Оскорбленный служитель олтаря въ негодованiи отступилъ отъ Пустовцева. Онъ хот?лъ отв?чать что-то на такую дерзость, но потомъ какъ будто отдумалъ, поклонился и хот?лъ выдти.

– Позвольте, сказалъ Пустовцевъ, вы, кажется, обид?лись? Чтожь тутъ такого? Это в?дь ремесло ваше. Съ меня же берутъ доктора за то, что приготовляютъ къ смерти.

– Я, милостивый государь, не приготовляю, а напутствую умирающихъ.

– Все одно! Перем?на только въ слог?.

– Извините, что я васъ побезпокоилъ.

– Меня? Да вы в?дь не ко мн? пожаловали.

– Знаю. Вамъ и не нужны наши ут?шенiя. Дай только Богъ, чтобъ вы сами не потребовали ихъ когда нибудь поздо и безплодно!

– Постараюсь! дерзко и гордо отв?тилъ Пустовцевъ.

– Батюшка, сказала горничная, подходя подъ благословенiе, – барыня васъ проситъ.

– Позволите? сказалъ священникъ.

– Сд?лайте одолженiе! Однакожь не будьте на меня въ претензiи.

– Милостивый государь! еслибъ вы меня и бол?е оскорбили, я все таки не пошелъ бы теперь отъ васъ. Когда разятъ воина, на пол? брани, онъ долженъ стоять: такъ и мы – недостойные служители олтаря Господня…

– Какiе однакожь низкiе характеры у этихъ поповъ! почти вслухъ сказалъ Пустовцевъ, провожая презрительнымъ взглядомъ уходившаго къ больной священника.

Чахотка быстро и сокрушительно добивала свою жертву. Marie уже потеряла голосъ, и часами почитала жизнь свою. Благочестивый служитель олтаря Господня всякiй день по н?скольку часовъ оставался у больной, врачуя и укрепляя душу страдалицы въ тяжелой борьб? съ мучительнымъ раскаянiемъ. Пустовцевъ въ такiя часы никогда не входилъ въ спальню жены; онъ вид?ть не могъ этихъ, по его выраженiю, тунеядцевъ, которые живутъ на счетъ суев?рiя тупыхъ головъ.

Въ посл?днiй однакожь день Marie настойчиво потребовала къ себ? мужа при священник?. Тихимъ, но грознымъ взоромъ встр?тила она своего Валерiана, и трепещущей рукой указала ему м?сто у ногъ своихъ.

– Ну что, батюшка, сказалъ Пустовцевъ съ злой усм?шкой, какъ идетъ ваше леченье?

– Слава Богу, смиренно отв?чалъ священникъ.

– Да вы какъ лечите ее – на животъ или на смерть?

– На животъ, Валерiанъ Ильичъ, на в?чный животъ.

– Лучше бы на временный, а в?чный-то поберегли бы для себя.

– Марья Онисимовна не захочетъ теперь пром?нять своего в?чнаго на ваше временное.

– Будто?

– Ув?ряю васъ моимъ iерейскимъ словомъ.

– Отъ чегожь это?