Никто не хотел воевать

– Это чем же я тут собираюсь поживиться? – теперь уже Богдан позволил себе усмехнуться, в то же время чувствуя, что в своих пространных рассуждениях где-то «перегнул палку» и собеседница по настоящему завелась и возможно разозлилась.

– Ну как же, все яснее ясного. Зачем вы вообще приехали в эту столь для вас нелюбимую, холодную, неблагоустроенную страну из своей замечательной, теплой и благодатной родины. И не только вы, и мама ваша, насколько я знаю, предпочла не там, на заслуженном отдыхе жизнью наслаждаться, а здесь в прислугах жить. Тетя Рая всем нам тут расхвасталась, у нас прислуга не какая-то Параська с Хацапетовки, педагог, бывший директор школы. Это же, как надо низко пасть, чтобы так опуститься!?

Удар был, что называется «под дых». Богдан и в самом деле чуть не задохнулся от возмущения. Но пока он обдумывал как бы столь же «больно» ответить собеседнице, Татьяна поставила еще более эффектную «точку»:

– А хотите я скажу, какая основная причина вашего здесь нахождения, вы же совсем недавно приехали, так ведь? Так вот, вы просто сбежали с Украины, потому, что испугались призыва в армию. Там ведь у вас мобилизация идет. А вы, на словах такой патриот, а воевать за свою родину, подвергать свою драгоценную жизнь опасности желанием не горите. Разве не так? Куда безопаснее тут, под боком у мамы переждать лихое время, порассуждать о поэзии, политике. А если подвернется русская дурочка, пусть даже уродина, у которой папа богатый, можно и ей лапши на уши навешать, блеснуть интеллектом, если получиться влюбить в себя, жениться и московскую квартиру с пропиской заполучить, а потом и денежки к рукам прибрать. Разве не так? Да вот только хоть я и уродина, но далеко не дура. А вы не просто обманщик, вы хуже, вы трус и дезертир…

Богдан после такой «стыковки» даже не позвонил матери. Ему непреодолимо захотелось забыться, все равно как, выпив водки, или даже «уколовшись», хоть он никогда не пробовал наркотиков. Но едва он кое как добрался до съемной квартиры, силы совсем оставили его, не хотелось даже идти в магазин за водкой. Он просто сидел и думал, уставившись в одну точку. Вернее, вроде бы думал, а на самом деле, в его голове ходила кругом, то тускнея, то вспыхивая, одна и та же мысль: зачем все это, к чему, как все надоело, как тяжело жить… к чему вообще… жить? Вырвал из этого замкнутого мыслительного круга звонок мобильника. Звонила, конечно, мать.

– Богдаша, сынок, ты почему не звонишь… ну как сходил? – чувствовалось, что Оксана Тарасовна опять сильно волнуется.

– Да, сходил, познакомился, – деревянным голосом отвечал Богдан.

– Ну и как, все хорошо, вы будете встречаться? – по тону сына Оксана Тарасовна почувствовала, что «стыковка» прошла не совсем гладко, и она хотела услышать хоть какие-то положительные нюансы прошедшей встречи.

– Встречаться?… Не знаю. Не понравилась она мне… слишком уж о себе много понимает, – Богдан решил не говорить матери, что Татьяна в открытую оскорбила и ее, да и по нему «прошлась» соответственно.

– А ты… ты-то как ей? – Оксана Тарасовна не очень интересовалась его мнением о «невесте», ведь главное, какое впечатление на нее произвел Богдан.

– Да, и я ей не особо глянулся. В общем, мам, все получилось как я и предполагал – не будет там дела, пустая затея, – в голосе Богдана сквозило даже не отчаяние, а какая-то глобальная измученность.

– Погоди сынок, не отчаивайся, лиха беда начало. Она же не сказала, что больше не желает тебя видеть?

– Да, нет. Её мать вроде и не против, чтобы я еще заходил, даже приглашала. Но, понимаешь, эта Татьяна ясно дала понять, что я ей не нравлюсь. Извини мам, что-то я вымотался сегодня, надо немного полежать, голова сильно разболелась, – Богдан не хотел говорить на эту тему, и вообще о чем либо.

Оксана Тарасовна не на шутку испугалась за сына и приехала с максимально возможной скоростью на метро. Богдан, успевший слегка забыться, не выказал радости от приезда матери. На водопад ее вопросов отвечал односложно, не вдаваясь в подробности. Когда, наконец, Оксана Тарасовна осознала, что сын более в тот дом идти не намерен, она сама заговорила с отчаянием:

– Господи, сынок, что же мы будем делать!? Ведь я так на тебя надеялась. Ну, надо же было тебе как-то гордость свою смирить, попрыгать перед ней на задних лапах, сыграть влюбленность.

– Вряд ли бы я и этим ей понравился, уж очень она своеобразный человек, и увы, действительно, далеко не дура, – с безнадегой отвечал Богдан.

– Да брось сынок, лесть ее все любят, а уж москали особенно. Помнишь, как Наташка Порывайка с ее мамашей перед Игорем Николаевым на задних лапах сколько лет пропрыгали, чтобы он ее раскрутил. А теперь у нее все есть, деньги, известность, квартира в Москве, дом в Подмосковье, дом в Майями. Окрутила дурня, все от него взяла, а потом бросила и замуж за кого хотела пошла. Или другие, кто сюда с Украины так же приехали не льстили, не унижались? Все эти Потапы и Насти, которые бочком тут пролазили. Да они здесь не только бочком протискивались, они столько задниц вылизали, прежде чем кем-то сами стали. Гордостью Москву не взять, сначала поунижаться надо.

– Мама, хватит! Надоело все, ни думать, ни говорить про это не хочу, – раздраженно прервал мать Богдан.

– Ну, а что ты собираешься теперь делать, опять окна пойдешь вставлять? – в тон сыну заговорила и мать.

– Нет, в бригаду эту, будь она проклята, больше не пойду, хватит!

– Ну, а куда ж, что делать-то будешь?

– Не знаю, не думал еще… На Украину, наверное, вернусь, – не очень уверенно предположил Богдан.

– Ты с ума сошел. Там же сейчас черти что творится. Не дай Бог, под мобилизацию попадешь, или эти твои друзья бывшие к себе позовут, – Оксана Тарасовна встревожено всплеснула руками.

– Бардак, говоришь. Бардак там всегда был, с самого развала Союза, сейчас просто побольше. А насчет мобилизации не бойся. Меня для армии ни одна медкомиссия годным не признает. Да и с друзьями своими бывшими я давно не контачу. Зачем я им, или они мне. Просто на родине, какой бы она ни была, жить легче, как ни крути. Там хотя бы своя крыша над головой есть, квартира из которой меня никто не погонит. Пойми, мама, мне сейчас здесь находиться, ну невозможно как тяжело, я так больше не могу, – Богдан провел ребром ладони себе по горлу.

Оксана Тарасовна, впрочем, понимала состояние сына, просто опасалась за него, ведь на Украине действительно стало очень опасно, и лучше бы пережить это время здесь.

– Я же не в Донбассе, даже не в Киеве буду, а у нас, в Виннице более-менее спокойно. Займусь чем-нибудь, может, опять в дворники пойду, – успокаивал мать Богдан.

Оксана Тарасовна окончательно уяснила, что сыну после нескольких месяцев скотской жизни и мучений в бригаде, и неудачной «стыковки» просто необходимо «поменять декорации». Выждав срок, по который была оплачена квартира, она сама купила ему билет и пошла провожать на Киевский вокзал. Не отходя от сына, она в разных вариантах твердила одно и то же:

– В Киеве не задерживайся, сразу бери билет до Винницы. Там сиди смирно. Лучше даже если никто кроме Лены и ее Степана не знали бы, что ты приехал.

Богдан снисходительно улыбался, слушая мать, и согласно кивал головой. Когда попрощались и Оксана Тарасовна осталась на перроне… Она стала крестить уходящий поезд. Богдан, увидев это… у него буквально заныло сердце: какой же старенькой и несчастной показалась ему его некогда властная, даже царственная мама, как же тяжело ей приходится в этом огромном и недобром городе, который не верит ни чьим слезам, и где ее угораздило оказаться на пороге старости, в столь незавидном положении.

11

Как хотелось Леониду ответить на звонок матери, объяснить, почему он не может вернуться в Москву. Но он понимал, что кроме взаимных душевных мучений ничего этот разговор не принесет. Потому он отправил матери СМС с текстом: «Мама, со мной все в порядке. О себе буду сообщать раз в неделю. Целую тебя и папу. До свидания». После этого Леонид выключил свой мобильный телефон. Как и планировал он поездом добрался до Воронежа, оттуда автобусом поехал до Ростова… В прошлые годы он ездил к бабушке на поезде через Луганск. Но сейчас Донбасс фактически поделен на зоны, контролируемые ВСУ и ополченцами, и на поезде ехать небезопасно. Потому Леонид и решил в свой поселок, находящийся под контролем ополченцев, заехать со стороны Ростова через пограничный переход, находящийся в руках повстанцев, чтобы не пересекать «линию фронта».

В Ростове совсем не ощущалось, что менее чем в сотне километров идет война: обстрелы, перестрелки, кровь, смерть… Здесь Леонид оказался впервые. Ростов был чем-то похож на Донецк, летом такое же всеобъемлющее царство тепла, плавящийся под ногами асфальт. Вокруг много легко одетых, выставивших напоказ свои достоинства женщин и девушек. Даже по-русски здесь говорили также, произнося мягко «ге». Леонид, казалось бы, вновь окунулся в отличную от Москвы знакомую с детства ауру, где естественно, а не случайно, и это тепло, и гыкание. Но одно весьма существенное отличие сразу бросалось в глаза – в Донецке и окрестностях никогда не наблюдалось такого большого количества этнических кавказцев. И это вносило не межнациональный колорит, а буквально висевшую в воздухе напряженность. Здесь зачастую джигиты вели себя также как везде вне своей малой родины: нарочито агрессивно, никому не уступая дороги, нагло разглядывали, а то и приставали к девушкам не кавказских наций. В общем, не как гости, а как хозяева.

Леонид никак не ожидал, что возникнет сложность с переходом границы. Год назад, когда он в последний раз ездил к бабушке, он пересек границу на поезде, и тогда все ограничилось формальной проверкой на пограничных станциях, как туда, так и обратно. Сейчас просто так было не пройти. С украинской стороны большую часть дня шел не слишком большой, но и не маленький поток беженцев, и пеших, и на машинах. И хоть в репортажах российских СМИ постоянно подчеркивалось, что беженцы это в основном женщины, старики и дети, Леонид увидел, что немалый процент в том «потоке» составляли мужчины вполне способные носить оружие. Впрочем, его это не очень удивило, ведь он сам родом с Донбасса и на веру не принимал утверждения этих СМИ, что в ряды ополчения встали чуть ли не все жители Донецкой и Луганской областей. Из обрывков разговоров, как беженцев, так и пограничников, Леонид выяснил, что ополченцам приходится туго и если Россия срочно не окажет действенную помощь, украинская армия в ближайшие две-три недели всех их блокирует и уничтожит. Говорили, что Славинск полностью окружен, и чуть не каждый день подвергаются обстрелам Донецк, Луганск и другие города самопровозглашенных республик.

Большинство беженцев производило удручающее впечатление, особенно старики. Леонид вдруг представил, что если бы двенадцать лет назад он и его родители не уехали с Донбасса, то они бы тоже могли оказаться в этой толпе. Идущие пешком были навьючены как верблюды, многие тащили пожитки на тележках, впрягаясь в них как лошади. Автомобили, автобусы, все забито под завязку, вещи кругом, они приторочены на крышах машин, торчат из не закрывающихся багажников. Повсюду чемоданы, сумки, узлы… Жара, лица беженцев измучены… и равнодушны. Время от времени с украинской территории отчетливо доносилась удаленная канонада.

Леонид поспрашивал, есть ли кто с их поселка, но никто не откликнулся. Он несколько раз подходил к пограничному переходу, но его даже толком не выслушали, заявив, что пока с одиночками разбираться у них нет никакой возможности, ибо под завязку заняты работой с беженцами с той стороны. Посоветовали пристать к какой-нибудь организованной группе и перейти границу с ней. К какой-такой группе уточнять не стали. В общем, пограничники отмахнулись от него как от назойливой мухи:

– Не мешай, не до тебя.

Леонид весь в расстроенных чувствах побрел от перехода, раздумывая, что делать, ехать назад в Ростов или устроиться на ночлег в близлежащих населенных пунктах. Тут он услышал не громкий, но властный голос:

– Ей, малек, подь сюда!

Леонид не сразу понял, что обращаются к нему. Его подзывал выше среднего роста коренастый мужик где-то лет тридцати пяти, одетый по военному: берцы, комуфляж, бандана, но без знаков различия и оружия.

– Это вы меня? – ноги, чуть не против воли, сами понесли его к этому «бойцу».

– Тебя, тебя. Чего тут трешься, на ту сторону хочешь?

– Да, хотелось бы, а там много беженцев, меня оформлять не захотели, – Леонид как-то сразу стушевался перед «бойцом» и отвечал, словно был в чем-то виноват.

– А чего тебе там, воевать хочешь? По тебе вроде не скажешь, – голос «бойца» стал насмешливым.

– Да нет, бабушка у меня там, на звонки не отвечает, хочу узнать, что с ней.

– Семья, что ли, на разведку послала… не могли, кого постарше отрядить, про бабку разузнать?

– Да вот, так получилось, – словно оправдывался Леонид, умалчивая, что семья как раз никуда его не посылала, а совсем наоборот.

– Тебе лет-то сколько, – продолжал расспрос-допрос «боец».

– Двадцать три, – «боец» так уверенно его расспрашивал, что Леонид правдиво отвечал, будто стоя перед какой-то обличенной властью комиссией.

– Ого, а я думал лет семнадцать, уж больно ты по салажному выглядишь, как допризывник. В армии служил?

– Нет, – и вновь почему-то Леонид виновато опустил голову.