Никто не хотел воевать

– Неужто, настолько все плохо? – заедая коньяк поданным генералом печеньем, недоверчиво спросил Богдан.

– Плохо, очень плохо. Наша армия не то, что к большой войне не готова, она вообще ни к чему не готова. Солдаты, даже те, кто по году прослужили, почти не умеют стрелять, гранаты вообще никогда не кидали…

Богдан вспомнил свой горький опыт пребывания в учебном лагере УНА-УНСО и склонен был поверить генералу.

– Совершенно необученных мальчишек гонят на убой, – подбородок Чмутова мелко трясся не то от горести, не то от возмущения.

– А против кого они воюют? Я слышал, что на стороне сепаратистов воюют российские регулярные части, – пытался выяснить подробности донецкого противостояния Богдан.

– Да если бы так, то не так уж плохо. С нашей стороны 18-20 летние губошлепы и с их такие же, ни те убивать не привычные, ни эти. А с той-то стороны не губошлепы, а мужики прошедшие Приднестровье, Чечню, Осетию, Югославию. В России таких архаровцев пруд-пруди. Вот они-то против нас там и воюют и еще едут и едут. Для них убить все одно, что высморкаться, лить кровь дело привычное. Таких даже малого числа хватит, чтобы наших губошлепов тысячи положить.

– Но если там не регулярная армия, а сброд, пусть даже сброд профессионалов, то у нас все же армия регулярная и большое преимущество в тяжелом вооружении, у нас танки, артиллерия, авиация. Потом, кроме частей срочников и резервистов формируются добровольческие батальоны. А это уже не губошлепы, – возразил Богдан.

– Формируются, но какой у них опыт, у всех этих бывших УНА-УНСОвцев, разве с теми зубрами их сравнить, которых с собой Стрелков привел, – генерал горестно опрокинул в себя очередную рюмку.

У Богдана возникло спонтанное желание вступиться за УНА-УНСО, но он сдержался и промолчал. Он хотел, чтобы его собственный боевой опыт остался тайной для этого идеологического генерала украинской армии. Тот же продолжал разглагольствовать:

– А танки, артиллерия, самолеты… я же говорю у нас отвратительно обученная армия. Для тех же опытных гранатометчиков или расчетов ПЗРК все они легкие мишени. Это уже и по сводкам видно, хоть у нас и безбожно скрывают потери. Чуть не через день мы теряем самолеты и каждый день БТРы, БМП, танки, двухсотые каждый день, бывает, что и десятками. И знаешь, кого в этих потерях в первую очередь обвиняют? Таких как я, старых генералов, долго служивших в советской армии, а если еще и с русской фамилией, то это первый кандидат в предатели. Дескать, мы сами москали и передаете своим соплеменникам секретные данные. Они за двадцать три года растащили, угробили лучшую часть Союза, поднесенную им как на блюдечке с голубой каемочкой. В составе Союза Украина была богатейшей республикой, а сейчас… сплошная параша. Больше двадцати лет независимости никто ничего не строил, все только растаскивали. Ты сейчас из Москвы приехал, Москва–Сити видел? – Валерий Григорьевич потянулся к бутылке, вновь разлил коньяк и жадно выпил безо всякого тоста, будто спешил залить какой-то пожар внутри себя.

– Видел, а при чем здесь… – Богдан не мог понять куда клонит генерал.

– А при том, что в России хоть и воруют по-черному, но и строят что-то. Москва-Сити построили, в Екатеринбурге вон небоскребы как на Манхеттене стоят. А у нас ничегошеньки, только воруют. Назарбаев вон Астану, целый город красивейший за это время отстроил, Алиев Баку как игрушку отстроил. А у нас ничего, все как было при советской власти, рушится, догнивает. И армия тоже догнивает, ни на что не годная, – генерал раздраженно махнул рукой.

– Дядя Валера, я что-то не пойму. Неужто, таких уж непобедимых ветеранов привел с собой Стрелков. Что, у него там целая армия? Ну, сотня, может две и что с ними вся украинская армия и нацгвардия не могут справиться? – Богдана не интересовало, кого там считают виноватым и крайнем в генеральской среде, кто превратил Украину в парашу, он повернул разговор вновь в интересующее его «русло».

– Для того чтобы посеять панику и подорвать боевой дух армии не нужно много врагов. Достаточно провести несколько громких операций с большими потерями для противника. Вон несколько дней назад под Луганском из ПЗРК наш ИЛ-76 сбили. Сразу семьдесят человек во главе с генералом погибли. И таких примеров только с меньшими потерями сколько угодно. Эти как ты выразился сотни две уже положили не менее полутысячи наших губошлепов. А на выходе у нас паника и растерянность, у них что-то вроде ореола непобедимости и уже местные в результате такого пиара к ним идут, становятся рядом с ними, перенимают боевой опыт. И из России все больше этих флибустьеров подтягивается, видя, как они наших солдатиков десятками кладут. Так эти сотни две постепенно превратятся в тысячи. И чем все это кончится?… Боюсь, что полномасштабной гражданской войной, – Чмутов вновь потянулся за бутылкой, чтобы разлить остатки коньяка.

– Но как же мне все-таки узнать, что случилось с бабушкой и ее домом? – увидев что генерал уже основательно опьянел, Богдан вспомнил про то зачем он собственно сюда пришел.

– Дом… ха-ха. Стрелять-то у нас тоже не умеют, вполне могли зажарить вместо сепаратистов по жилому сектору. Артиллеристы те, что срочники, почти не проводили учебных стрельб, а те, что из резерва призвали, если чего и умели, давно уж все забыли. А там чуть прицел сбился, и снаряд в чей-то дом или огород летит. Все может быть. Тетка твоя тоже, когда мне звонила, выяснить просила про дом и бабку твою. А что я могу выяснить? Ни-че-го. У нас в генштабе тоже вид делают, что руководят боевыми действиями, а на самом деле все идет как идет, самотеком. Такая армия не может эффективно воевать, а нацгвардия она сама по себе, она нам фактически не подчиняется…

Богдан покинул квартиру Чмутова, когда уже допили бутылку и генерал заплетающимся языком чуть не плача извинялся, что помочь не в состоянии. Что делать дальше, куда идти он не знал. В Винницу ему ехать не имело смысла, в Москву тоже. При нем имелась записная книжка с телефонами его старых знакомых по УНА-УНСО. Он стал звонить по киевским номерам. Зачем? Сначала Богдан имел цель найти место, где переночевать – он уже не мог больше спать на вокзальных скамейках. Даже на нарах в бригадной бытовке в Подмосковье было не так муторно. Некоторые номера не отвечали, по другим отвечали совершенно посторонние люди. Наконец, ответила жена его старого товарища, вместе с ним обучавшегося в лагере военной подготовки и тоже воевавшего в Чечне. Товарища ранили еще до гибели их отряда и малоквалифицированный врач-чеченец не смог спасти ему руку, которую ампутировали. Эта ампутация, в общем, его спасла, так как когда погиб отряд его уже через Грузию эвакуировали на Украину. Жена сообщила, что Петр (так звали товарища) сейчас занимается набором личного состава для одного из добровольческих батальонов, ведущего боевые действия в Донбассе. Она сообщила адрес офиса, где Петр в данный момент находится.

Нет, у Богдана не было мысли записываться добровольцем. Он просто хотел поговорить со старым товарищем. Хотя, где-то в глубине сознания уже был готов к тому, что если Петр предложит ему нечто вроде работы, хоть за символическую оплату – согласиться. Конечно, о передовой он даже не думал. Он надеялся, что с учетом его здоровья ему и подберут соответствующую работу… не связанную с непосредственным участием в боевых действиях. Надо же на что-то надеяться, когда вообще надеяться не на что.

Однорукий Петро встретил Богдана, как старого друга, с которым они провоевали бок о бок не один год. Хотя на самом деле они куда более общались во время совместных госпитально-больничных мытарств уже после возвращения из Чечни.

– Богдан, друже, сколько лет, сколько зим, – Петро успевал и обнимать, и хлопать Богдана своей одной рукой.

Наличие увечья полученного в «боях с москалями» позволило Петру сделать нечто вроде карьеры. О том свидетельствовала его нынешняя «должность» и уверенный снисходительно-вальяжный тон.

– Ну, наконец-то настоящие бойцы пошли, а то приходит всякая шивота, которая автомата в руках не держала, – удовлетворенно улыбался Петр, не сомневаясь, что Богдан пришел именно с целью записаться в батальон добровольцем.

Богдан удивился, насколько изменился Петр. Он помнил его после ранения жалкого, скулящего и буквально рвущегося поскорее убраться из Чечни. Или уже позже, находящегося в глубокой прострации, клянущий всех этих патриотов, сбивших его с понталыку, из-за которых он лишился руки. И вот теперь он занимается формированием пополнения для добровольческого батальона, которое поедет воевать в Донбасс, и похоже своим положением весьма доволен, ибо чувствовалось, что обязанности свои он выполнял с большой охотой и рвением. А то как же, он то безрукий, его уже воевать не пошлют, пусть теперь другие руки-ноги теряют.

– Да я вообще-то, просто хотел узнать, как там обстановка, на фронте. Бабушка у меня там под Донецком. Не знаю, что с ней, – попытался, как можно более нейтрально, поведать о цели своего прихода Богдан.

– Обстановка отличная, несмотря на то, что эти срочники и мобилизованные из ВСУ очень плохо воюют. Но и без них наш брат доброволец скоро всю эту вату расколошматит. Бабушка, говоришь… Ну, так записывайся в батальон, как освободитель в Донецк войдешь, героем перед ней предстанешь, – Петр буквально излучал оптимизм.

– Да, здоровье у меня, сам знаешь… с тех пор так до конца и не восстановился, – выдавил виноватую улыбку Богдан.

– А что здоровье, руки-ноги у тебя целы, стрелять умеешь, гранаты швырять тоже, опыт у тебя есть, сам можешь салаг учить. Мы с тобой вон где были и чего видели. Неужто, за ребят наших, за Порубайло, не хочешь с москалями рассчитаться, – уверенно, словно политработник со стажем говорил Петр.

«Хорошо тебе болтать. Вон, даже то, что руку потерял сумел себе на пользу обратить. Теперь та рука тебя кормить будет. Сидишь тут бумажки строчишь и людей на смерть посылаешь, ветеран хренов. Я-то знаю, какой ты ветеран, в одном бою всего и побыл и в том за спины хоронился. И прозвище твое помню, герой хренов, «кутенок» было твое прозвище», – думал про себя Богдан. Но вслух он этого не произнес, напротив, будто заинтересовался предложением:

– Да, не уверен, будет ли от меня там толк. Я ведь, и бегаю сейчас плохо, и ползти, окапываться не смогу и голова часто болит.

– Будет, Богдан, будет. С твоим опытом ты там очень пригодишься. Ты и ребят наших поведешь и бабушку свою от ватников освободишь, – уже тоном, не терпящим возражений, не то убеждал не то приказывал Петр.

– Да, какой из меня командир. Я же никогда никем не командовал, – продолжал отнекиваться Богдан.

– Не боги горшки обжигают. Я же тебе не батальоном командовать предлагаю. А со взводом любой из наших, кто с москалями в Чечне воевал, вполне справится.

Богдан в очередной раз удивился как «оперился», некогда робкий, пугающийся каждого разрыва и громкого хлопка «кутенок» Петр. Он не дал согласия, сказал что подумает. Петр явно разочаровался, такому решению Богдана, но сказал, что ждет его. Тем не менее, к себе домой, посидеть за столом, поговорить, он «старого боевого товарища» не пригласил.

Конечно, Богдан совсем не хотел воевать. Ведь он уже был далеко не тот девятнадцатилетней давности юный романтик. Тем не менее, он колебался, ибо совершенно не представлял, что же ему делать дальше. А тут Петр сразу обещал, и кормежку, и обмундирование и даже неплохие деньги. Как бы по секрету Петр сообщил, что в добровольцы берут не всех подряд. В тех же военкоматах многих желающих заворачивают, ибо таким образом многие пытаются вместо мобилизации на общих основаниях в ВСУ, где воевать придется фактически задарма, пойти в добробат, где будут платить. Так же между делом Петр поведал, что план мобилизации в ВСУ фактически сорван, ибо мобилизованные делают все, чтобы оную избежать, вплоть до бегства за границу. Нет, Богдан не хотел такого заработка, да и не верил в щедрость больших начальников, в чем его еще раз убедил разговор с Чмутовым. Он помнил, как обошлись с ним после возвращения из Чечни. Тогда кроме матери он оказался совершенно никому не нужен, его даже в армейском госпитале отказались лечить. Но куда идти, что делать? Окончательно подвигла его очередная ночь, проведенная на железнодорожном вокзале. Изрядно продрогший, позавтракав в вокзальном буфете чашкой горячего чая с бутербродом… Расплачиваясь он убедился, что денег у него почти не осталось. Богдан опять поехал в офис, где сидел Петр, изображавший из себя бывалого фронтовика, ветерана борьбы с российской агрессией…

14

Подготовка бойцов добровольческих батальонов проходила под Днепропетровском. Здесь Богдан пробыл две недели. Он помнил, как плохо и наспех их учили тогда в 95-м, перед отправкой в Чечню. Но все-таки тогда занятия проводили опытные инструктора, бывшие офицеры советской армии, и те сборы продолжались больше месяца. Сейчас в группе, в которой Богдана назначили старшим, занятия проводил… он сам, ибо среди инструкторов оказалось немало бывших милиционеров, с некоторыми видами оружия слабо, или вообще незнакомыми. Тяжело вспоминалось то, что он когда-то знал и умел: частичная и полная разборка автомата, его чистка и смазка, заряжание-разряжание, стрельба по мишеням, одиночным и очередями, заряжание гранат и стрельба с подствольника. И самое опасное в учебном процессе: снаряжение ручных гранат и их метание. Тем не менее, Богдан, девятнадцать лет назад несколько месяцев участвовавший в чеченской войне, довольно быстро восстановил свои навыки и оказался лучше подготовлен в обращении со стрелковым оружием, нежели бывшие солдаты, недавно отслужившие срочную службу в украинской армии. Во всяком случае, снаряжать и метать те же боевые гранаты Ф-1 и РГД кроме него мало кто умел. Когда он спросил этих бывших солдат, чему их учили во время службы… Ему ответили, что в основном несли караульную службу и занимались хозработами. Еще их, как правило, регулярно откомандировывали на отхожий промысел на промышленные предприятия или сельхоз работы – воинские части таким образом зарабатывали деньги на собственные нужды.

Впрочем, бывшие срочники хоть умели стрелять. Но не менее половины так называемого учебного взвода вообще в армии не служили и никогда никакого оружия в руках не держали. То были либо совсем молодые парни, либо не молодые но в свое время каким-то образом избежавшие призыва: студенты, рабочие, инженеры, учителя, мелкие менеджеры, охранники… Богдан в этих юношах узнавал самого себя девятнадцатилетней давности – сбитого с толку патриотической пропагандой романтика. Но уже пожившие мужики, они то зачем пошли добровольцами? Этого Богдан понять не мог. Так или иначе, именно с этим «контингентом» пришлось ему немало повозиться, научить за столь короткий срок хотя бы азам обращения со стрелковым оружием. Но больше всего подняло авторитет Богдана его умение обращаться с гранатами. К нему, учиться снаряжать и бросать «ефки» и «ргдшки» приходили из других учебных взводов. Похоже, даже кадровые офицеры, присутствующие в учебном центре в качестве инструкторов, в этом деле оказались не очень сильны. Да и чему тут удивляться, они уже кончали не советские, а украинские военные училища, а это несравнимые величины, небо и земля. Ведь советскую армию и советских офицеров готовили всегда к войне, а украинскую… только не к войне. Таким образом, о Богдане пошла слава, как о имеющим настоящий боевой опыт бойце.

Не будучи официальным инструктором, Богдан фактически уже через несколько дней стал исполнять его обязанности, учить личный состав учебного центра «гранатному делу». Благодаря этому его освободили от занятий по стрелковой подготовке, не сомневаясь, что такой опытный человек, конечно же, отлично стреляет. Таким образом, осталось в тайне, что Богдан на самом деле был очень плохим стрелком. Плохо стрелял он и девятнадцать лет назад, а сейчас к тому же у него уже и зрение стало не то, а главное, он не мог нормально прицеливаться – дрожали руки. Но теперь он не только не стрелял, но и кроссы не бегал и по пересеченке не ползал. И эти его слабости благодаря славе «гранатометчика» остались в тайне.

По окончании учебных сборов, выработалось устойчивое мнение – никто кроме Богдана не может возглавить взвод, в котором он числился. Более того, некоторые добровольцы из других взводов жаждали попасть именно к нему, молодые по романтическому позыву – лестно воевать под началом заслуженного ветерана, другие по практическим соображениям – с таким, понюхавшим настоящего пороха командиром больше шансов остаться в живых.

Богдана не радовало, что с ним произошла такая метаморфоза: из гастера-неудачника он превратился в «бывалого вояку». Навалилось осознание, что если он станет взводным на него ляжет огромная ответственность. Ответственность в первую очередь за таких же, каким он сам был в семнадцать лет романтиков, готовых отдать жизнь за «Вильну Украину». В то же время Богдан понимал, что просто так отказаться тоже невозможно: ведь именно он и по возрасту и по опыту действительно подходит как никто другой. Хоть и существует расхожее мнение, что каждый человек хозяин своей судьбы, но чаще случается обратное. Так же случилось и с Богданом. Поток жизни его нес, как нес до сих пор, независимо от его желаний, куда-то, по всему в очередной водоворот, из которого можно и не выплыть.

Об отправке в зону АТО объявили за день до оной. Настроение у основной массы добровольцев было приподнятое. Из Донбасса приходили хорошие новости: Стрелков со своей москальской бандой и примкнувшими к нему местными полностью блокирован в Славинске и не сегодня-завтра их там всех кончат. У многих не нюхавших пороха добровольцев возникло желание, как можно скорее попасть на передовую – они опасались, как бы война не закончилась до их прибытия. А Богдан позвонил матери и озвучил ей заранее продуманную легенду, про то, что он, наконец, нашел неплохую работу, схожую с той, что у него была в Подмосковье и деньги вроде обещают приемлемые. Поверила ли Оксана Тарасовна? Этого Богдан по телефону определить не мог, но она выказывала крайнее беспокойство и заклинала, быть крайне осторожным, ни с какой политикой не связываться и, самое главное, ни в коем случае не попасть под мобилизацию. Богдан уже привычно успокаивал мать, что с его здоровьем мобилизация не страшна, а добровольно он воевать не пойдет…

Но сразу на фронт взвод Богдана не попал, их перебросили во временный сборный лагерь для доукомплектования.

– Значит, вы участвовали в боевых действиях против российской армии в Чечне? – спрашивал, изучающее оглядывая Богдана с ног до головы, заместитель командира батальона, бывший офицер украинской армии, лет сорока пяти, грузный, с выпирающим брюхом.

– Было дело, воевал, – ответил Богдан, отводя глаза в сторону, – ему не нравилось, как на него смотрит этот брюхан.

– А кроме Чечни у вас какой-нибудь армейский опыт есть? – продолжал допрос «брюхан».

– Что вы имеете в виду, служил ли я в армии? Нет, не служил. Но за те полгода, что я провел в Чечне, я повидал и научился большему, чем если бы я два года провел в казарме.

Ответ Богдана не понравился брюхану, однако он побудил его от биографии командира взвода из вновь прибывшего пополнения перейти к конкретным вопросам:

– Вопросы по размещению взвода в лагере есть?

– Есть… Палатки, в которые нас поселили дырявые и гнилые. Им, наверное, уже лет сто. Если пойдет дождь, в них будет невозможно находиться. И еще, если нас и дальше продолжат так кормить, как кормили вчера на ужин и сегодня на завтрак, то наверняка случится массовая дизентерия, – сделал акцент на последних словах Богдан.

– Это все? – усмехнулся офицер.