Имя отчее… Избранное

Он встал из-за стола и вышел во двор, сел за столик. «Надо тетке написать, – решил он. Пусть хоть расскажет, что за братик у меня».

– Так он что, правда, заместитель генерального директора? – жена подошла так незаметно, что Георгий немного испугался.

– Тьфу ты, – вздрогнул он, – заикой ведь сделаешь, – он нежно взял жену за талию и усадил рядом. Приобнял, – Правда, правда, только не заместитель уже. Генеральный уж. Хватит в заместителях ходить, – глядя в землю врал он…

– Так ты чо смурной-то?, – вдруг всхлипнула жена, – У тебя дети ведь. Ладно я…, ты уж обо мне и не думаешь, – Муж усмехнулся. Он и не ожидал, что жена так отреагирует, —

– Ну что ты… Просто жалко брата-то. Он ведь тож один…, без родни… А так – ну куда я от вас? Дети ведь проклянут потом. Эх ты, дурочка… Иди, что-то они они там не поделили…, – Пусть в гости приезжает, – сказала жена и быстро вошла в дом.

Георгий сел на крыльцо и долго думал о брате, о тесте, о жене… Вообще. О родне думал.

Махмуд

– Все говорят: «Дурак дураком Махмуд». А я что, виноват что ли, если у меня дырка в голове. Не веришь? На, смотри, на, на…

Махмуд снимает тюбетейку и наклоняет к нам совершенно лысую голову. С правой стороны на ладонь от уха ясно виден небольшой провал, затянутый тонкой блестящей кожей.

– Видишь, прыгает? Это кровь так прыгает, внутри. Вот, – объясняет Махмуд и легонько проводит пальцем по пульсирующей впадинке.

– У – у – у! – дурашливо удивляется Валерка и подталкивает Махмуда в бок. – Это ты, наверно, в косяк головой упирался, когда тебя в военкомат тащили. Да?

– Нет, – серьезно машет головой Махмуд, – это на войне.

– На войне?! А что ты там делал?

– Ну, что, что… Стрелял, вот. «Ура» кричал. Сильно «Ура» кричал.

Мы сидим у арыка под старым корявым тутовником, пьем пиво и подзадориваем Махмуда.

– Война-то, Махмуд, давным-давно кончилась, а ты до сих пор «Ура» кричишь. Несерьезно. Песню про Катюшу поешь. Катюша – это твоя жена, что ли?

– Какая жена? – пугается Махмуд. – Не жена вовсе, ты что? Так все пели: «Выходила на берег Катюша…» – Так и пели, да, да… так, – Махмуд хмурит брови и повторяет: – Пели.

Валерка смеется:

– Значит, не жена?

– Н-е-е-т, ты что… – отмахивается Махмуд и перескакивает на другую тему. – А я и гранаты по танку кидал. Один раз. Промазал тогда.

– Да ну! – оживляется Валерка и сует Махмуду пустую бутылку. – Покажи-ка салагам. Не врешь? – и подмигивает мне.

– Давай. – Махмуд злится, берет бутылку, несколько раз подкидывает ее на ладони. Потом плюхается на живот и ползет. Метра через три он останавливается, на мгновенье затихает, делает из-за спины бросок и сразу опускает лицо в траву. Бутылка падает совсем рядом и, кувыркаясь, скатывается в арык.

Мы валимся на траву и хохочем, а рядом уже покашливает Махмуд. Валерка протягивает ему бутылку с пивом.

– На, пей. Молодец! Верим.

Махмуд улыбается, стряхивает с себя пыль и садится рядом.

– Ну, вот. Всё помню. Не кончилась война эта …, джаляп…, – матерится он по узбекски, – никогда…

…Редкий в наших краях летний ливень заливает лобовые стекла, и «дворники» едва успевают разгонять воду. В кабине жарища, двигатель ревет, будто вдруг взбунтовались все его лошадиные силы. Сейчас будет поворот на кишлак и сразу же начнется грязный, нудный и разбитый «тягун». Если б не ливень была бы просто пылища.

Впереди нас идет тягач Рахима, самый тяжелый. У него на прицепе громадная и неуклюжая дизель-электростанция да еще разное барахло, покрытое тёмным от дождя брезентом. На нашем тягаче бочки с бензином, маслом, соляркой и походная кухня сзади. По кухне из-под гусениц бьет липкая грязь.

Валерка сидит рядом и крепко держится за поручень. Мы молчим. Молчанье для Валерки очень тяжкое испытание, и потому он и сейчас шевелит губами, может, даже поет, мне не слышно. Вдруг он наваливается на горячий капот и, хлопнув меня по плечу, тычет пальцем в окно. Сквозь размазанный по стеклу дождь вижу стоящий рахимовский дизель.

– Чего он встал? – ору я.

– Не знаю! – тоже орет Валерка и, открыв верхний люк, высовывается из кабины. Потом быстро ныряет внутрь, кричит: «Назад давай, назад!!!» – и выскакивает из кабины. Я потихоньку начинаю сдавать и через открытую дверцу вижу, как моя грязная кухня выкатывается из колеи и делает поперечный разворот. Все. Дальше назад нельзя.

Я тормознул, глянул вперед, и холодок пробрал меня с ног до головы: дизель-электростанция катится на мой тягач. «Почему не тормозит Рахим?» Я спрыгиваю вниз и ничего не могу сообразить. Тягач Рахима, стреляя грязью, убегает от своего прицепа, а сам прицеп уже совсем быстро катит на нас. Я прыгаю в кузов своего тягача, хватаюсь за бочки с бензином и начинаю понимать, что мне ничего с ними не сделать. А дизель вдруг замедляет ход, потом несколько метров юзит по колее заторможенными колесами и останавливается впритык к моему тягачу. Значит, Валерка успел дернуть ручник, который почти под днищем, между передними и задними колесами. На ходу дернул. И мне становится страшно. Страшно переходить дорогу, где должен быть Валерка. Я обхожу дизель спереди.

Валерка сидит на обочине, левой рукой зажимает голову, из-под пальцев алыми ручейками течёт кровь и сразу же размывается дождем. По всей кисти и под рукав. Я взял друга под руки и потащил к тягачу.

– Только руку не трогай. Правую, – тихо говорит он и тяжелеет.

Когда я перевязал ему голову и уложил на заднее сиденье, подъехал Рахим. Испуганный и бледный, влез он в кабину.

– Ты что, паскудник, – срываюсь я, – замок не зашплинтовал? Ты что делаешь, а?

Рахим тоже кричит и замахивается на меня кулаком.

– Не ори! Зашплинтовано все. Фаркоп вырвало, – он ругается по-узбекски и опять переходит на русский, – с мясом вырвало.

Фаркоп и вправду вырвало. Я все понял. Рахим не виноват, но раздражение не проходит.

– Бери Валерку и пулей в больницу. Рядом кишлак, доскочишь быстро. А я твой дизель потащу потихоньку. Понял?

– Понял. Давай. И не ори больше, а то «паскудник»…,Охмок!

Через неделю я возвращаюсь в город, иду на базар, покупаю вареную кукурузу, громадные «караванские» яблоки и еду в больницу. Валерке уже разрешили вставать, и он, прихрамывая, выходит на улицу. Рука в гипсе, и на голове белая шапка повязки.

– Привет! – машет он здоровой рукой и показывает на полные сетки. – Какой ты, а! Боишься, что похудею? Раны не зарастут? Ладно, давай кукурузу.

Мы начинаем обрабатывать соленые золотые початки.

– Слушай, – говорю я, – у тебя не будет дырки в голове? Как у Махмуда? Вы бы в паре красиво смотрелись. С гранатами-то. Ты в атаке, он – в обороне. Разгуляетесь, блин.

Валерка вдруг перестает жевать, швыряет в урну початок и долго смотрит в землю.

– Умер Махмуд, – говорит он. Я не понимаю и, наверно, очень преглупо улыбаюсь.

– Как это?

– Вот так, – вспыльчиво вскидывает руку Валерка. – Как помирают? Не знаешь?! – и успокоившись, тихо рассказывает.

– В пятницу еще. В соседней палате лежал. А дырка у него в голове от того, что он мост взрывал. Он, ведь, и вправду воевал. А мы, кретины, бутылки заставляли швырять. Скоты…