Рутинная работа

– Меня отпускает? Или что? С чего вдруг ты так подобрел?

– Вы люди вообще ограничены в своих знаниях, но ты при этом еще и упорный до предела. Меня это поражает в тебе. Как ты думаешь, зачем вообще я пришел?

– Чтобы мне весело было умирать?

– Браво! – он фальшиво взмахнул руками. – Впрочем, тебе все равно не понять, зачем я здесь. Тяжело объяснять что-то тому, у кого о предмете обсуждения даже нет подходящих слов в языке. Отложим это на потом.

– Ничего не понял.

– Как ты объяснишь обезьяне то, что ей надо воспользоваться палкой, чтобы облегчить себе труд? Ведь палка просто за пределами ее понимания.

– Не знаю.

– А вот у нас с тобой сейчас вышло.

– Молодцы. Глюки учат обезьян, занимательно.

Рыжий лишь хмыкнул и зачем-то принялся расхаживать по пещере. Мне его присутствие было в тягость. Я начал понимать зверей, которые уходят подальше от места обитания, чтобы умереть. И не понимал этого инстинкта, но ясно его чувствовал. Мне хотелось, чтобы галлюцинации оставили меня в покое, и я спокойно отошел.

– Слушай, я ведь все равно умираю. Может ты пойдешь еще куда-нибудь, к другому умирающему, со мной уже не так весело, не так ли?

– Тебя так пугает смерть? Тебе это простительно.

– А, клевая тактика, теперь ты предложишь мне помереть, чтобы все понять? Что предложишь? Тайны мироздания? Вечная загробная жизнь? Единороги с сиськами?

– Я не рассчитываю на понимание, но мне начинает нравиться твое остроумие в столь критический момент. Это необычно.

– Слушай, а ты можешь выглядеть иначе?

– Не понял тебя?

– Я был женат, там на Земле. Может, тогда будешь выглядеть как моя жена. Мне будет приятно, а тебе наверно все равно.

– Не совсем понял тебя. Ладно, мне пора. Признаюсь, я вполне доволен результатами нашего знакомства. Хоть ты пока не понимаешь всей его сути.

– Все, теперь я умру.

– Нет. Тебя спасут, я же говорил.

Едва он успел договорить, как тут вдруг, откуда сверху упал некий небольшой предмет, он приземлился слегка поодаль от меня и со своего места я не мог его толком разглядеть. Я силился подняться на руках или вытянуть шею, но любое движение телом вызывало боль в ноге, которую я не мог стерпеть. Предмет немного полежал и вдруг загорелся ярким бледно-зеленым химическим светом. Это же походный светильник! Ребята здесь, они меня вытащат!

– Алекс! Алекс! Прием?! – я услышал голос Гарсона, слышно было, что он упорно кричал в микрофон уже не первый час, голос его то и дело подводил, а сам крик уже больше был похож на громкий шепот.

– Гарсон! Я тут! Я здесь! На дне пещеры!

– Алекс! Я слышу его! Он здесь! Травите дальше, быстрей!

Я засмеялся. От радости слезы покатились по щекам. Я орал, смотря куда-то вверх, будто именно так Гарсону будет лучше меня слышно. В голове, конечно, крутилась мысль, что это тоже могут быть галлюцинации. Но тогда это хотя бы будут счастливые последние минуты, а не мучительная смерть от скуки наедине с этим рыжим типом. Да, кстати, где он?

Рыжий тем временем стоял там же где и в самом начале. Но теперь он улыбался.

– Так приятно видеть человеческую радость.

– Ой, иди уже отсюда!

– Понимаю, тем не менее, рад знакомству. Скоро увидимся.

Он скрылся в очередном плотном дымном султанчике и в этот момент сверху и пещеру неуклюже упал Гарсон. Падая, он развеял все эти туманные иллюзии, пропал и желтый дым и рыжий великан, в пещере все вернулось к тому состоянию, в котором пребывало, когда я сюда свалился. Видимо мой мозг мобилизовался, когда появилась реальная вероятность спасения, и вымел из моего сознания все эти галлюцинации. Ну, или это новый виток галлюцинаций, я уж не знаю чему верить.

Может Гарсон и галлюцинация. Но он так мило неуклюже упал на дно пещеры, повалившись на пятую точку. А потом, поднимаясь так заливисто и по родному матерился по-французски, что я любил его больше всех на свете, даже если он и был галлюцинацией.

– Гарсон! Гарсон! Это ты? Это, правда ты? – кричал я, смотря как он поднимается на ноги и подходит ко мне.

– Все совсем плохо? – Гарсон осторожно осмотрел забрало моего шлема, одновременно находясь в такой стойке, чтобы быстро отпрыгнуть от меня, если вдруг я что-то выкину.

– Да, нога… Я явно переборщил с обезболи…

– Твою мать! – заорал Гарсон, видимо только сейчас заметив мою ногу. – Фрам! Фрам! У Кириллова тяжелая травма. Нога… она… все очень плохо. Также у него явная передозировка обезболивающего, по крайней мере он так говорит.

Очевидно, Фрам что-то Гарсону диктовал, это можно было понять, потому что Гарсон постоянно говорил что-то вроде «Ага-понял-хорошо» и кивал. Я не мог слышать этих инструкций, так как мой передатчик улавливал только то, что говорил Гарсон. Чтобы услышать Фрама при условии того что мой общий передатчик сломан мне надо было находиться рядом с крупным передатчиком установленном например на «Мальте» или рядом с базой. Тогда мой передатчик местной связи соединится с коммутационным узлом, и будет ловить общую связь. Вообще это сделано для экономии энергии. Но для меня это была вообще единственная возможность общаться с удаленными собеседниками.

Наконец Гарсон перестал кивать и обратился ко мне.

– Сколько ты сделал себе уколов?

– Кажется три. Но я какое-то время был не в себе, может больше. – Гарсон повторял мои слова, чтобы кто-то на той стороне их слышал.

– Алекс, мы тебя выключим. В сознании ты такой подъем не осилишь.

– Гарсон, да я только рад буду уснуть.

Я почему-то подумал о том, что возможно именно сейчас я галлюцинирую, и Гарсон-галлюцинация наконец, решила меня убить. Но мне почему-то было плевать. Лучше меня, убьет ненастоящий Гарсон, чем ненастоящий рыжий мужик.

Гарсон, тем временем поковырялся в моей аптечке и пересчитал шприцы. Видимо его не удовлетворил результат. Затем он рассказал об увиденном кому-то с базы и достал с пояса какую-то кобуру. Наверно это был медицинский набор для экстренных ситуаций. В идеале им пользоваться мог только медик. Но медики не ходили в дальние вылазки по планете и поэтому назначался формальный «медработник», по-простому – человек, которому медик вешал на пояс этот набор и объяснял, как им пользоваться. То есть сам «походный медработник» не решал, что и сколько дать пострадавшему, а только выполнял инструкции. Нашими традиционными «санитарами» были Гарсон и Раджич. Гарсон даже уверяет, что за это доплачивают. Раджич уверяет, что этой доплаты хватает на ящик вина раз в два года.

Тем временем Гарсон сделал мне целую серию каких-то уколов и я сам того не замечая медленно погрузился в сон. Сознание еще не полностью покинуло меня, и я слышал, что Гарсон что-то говорит, но все менее четко. Будто его голос находился на строго определенной радио-частоте, а кто-то медленно вращал ручку настройки приемника, отчего голос медленно, но верно забивался помехами. Так за попытками пробиться сквозь помехи я проворонил момент, когда этот самый кто-то что сбивал настройки, вообще отключил приемник.

6

Я пришел в себя уже на базе, и кажется, с момента как меня нашел Гарсон, прошло огромное количество времени. Я спал, я был в полной отключке, но у меня как будто сохранилось чувство времени. Я живо, будто наяву, чувствовал те дни, что провел без сознания.

До этого момента я никогда не бывал в глубоком наркозе. Так вот оказывается, как он ощущается? Вовсе не приятный и легкий сон, а всеобъемлющая липкая пустота. Абсолютный мрак и тишина. Я будто плавал в густом эфире, в чертовом нигде, четко осознавая, что я – это я, и каждая минута тянулась невообразимо долго.

Поэтому я был безмерно рад, что, наконец, вернулся из забытья. Я открыл глаза и тут же яркий свет ослепил меня. Я ничего не мог разобрать. Только белое зарево окружало меня. Но одного факта того, что я был без шлема, а воздух имел характерный аромат очистительной системы столь родной теперь базы, было достаточно, чтобы я почувствовал себя счастливым.

Наконец, когда я уже весь истек слезами, глаза привыкли к столь яркому свету. Я разглядел окружающее помещение и с удовольствием подтвердил догадку о том, что нахожусь в послеоперационной на Базе-2. Рядом со мной на табурете для осмотра сидел Перес и спокойно спал громко храпя.

Серхио Перес – врач дальних экспедиций, «мужчина в расцвете сил». Загорелый мексиканец с белоснежной улыбкой, «гроза баров и главная угроза женской чести» если верить его словам.