Рутинная работа

– Слушай, подожди. Последний вопрос, я успел пропасть? – Если местоположение космонавта остается неустановленным больше двенадцати часов, об этом сообщается агентству, а то в свою очередь тут же сообщает родным.

– Да, успел. Но им уже сообщили, что ты жив и твоя жизнь вне опасности. Через пару дней я тебя отсюда выпущу, ну если будешь себя хорошо вести. Тогда и свяжешься с родней. Фрам перед агентством все формальности уладит! А теперь отбой, живо!

Перес, было, направился к двери и вдруг, и тут будто предугадал ход моих мыслей.

– Знаешь, Кириллов. Наверно я все-таки поторопился тебе терминал отдать, дай ка мне его. А то чувствую, что знаю я, чем ты сейчас вместо сна займешься! Будешь, краснея, панически стирать все что наговорил!

– Можно тебя, тогда, попросить об одолжении? Отправь одному человеку весточку. – Спросил я, отдавая Серхио терминал.

– Ага. «Я здоров. Как только появиться возможность созвонимся». Так?

– Верно. – Я снова раскраснелся. – Рите Кирилловой.

– Да, я в курсе. Отправлю. Спи, давай!

И забрав у меня терминал, он с чувством выполненного долга запихнул его в ящик самого дальнего от меня стола и довольно кивнул столу. После он убавил свет до мягких сумерек и покинул медблок. У меня же мысли никак не собирались в кучу. Я начинал думать о Рите, потом внезапно думал о омлете, потом перекидывался на паштет, в общем когда я наконец понял что просто-напросто голоден то тут же, почему-то, уснул.

Я не знаю, сколько я в итоге проспал, но проснулся я, оттого что за стенной перегородкой кто-то достаточно серьезно на кого-то кричал. Ему противостоял некто обладающий не менее звучным криком. Более того я, кажется, слышал что там за стенкой есть и третий человек который пытался что-то вставить, но его мнение кажется совершенно не интересовало первых двух.

Перегородки между помещениями на базе были выполнены из стали. И довольно таки плохо задерживали звук, однако совсем до конфузов не доходило. Но я уверен, что даже Бернар, который, скорее всего, сидит сейчас в гараже территориально находящемся в другом конце базы, через сотни метров пространства и десятки перегородок прекрасно слышит этот жаркий спор.

Наконец крики немного смолкли, спорщиков за стенкой, где, к слову, была смотровая медблока, осталось двое. Тот, кого я услышал первым, он так громко кричал, что уже немного охрип, и тот, кто никак не мог вставить слово. «Громкий» крикун продолжал кричать, кажется, уже ни к кому не обращаясь, а «тихий» так и не мог ничего толком вставить в разговор, даже учитывая то, что из громогласных собеседников остался только один.

Я чуть приподнялся на кушетке, чтобы разобрать, о чем собственно там так жарко спорили, как вдруг дверь в помещение, где я лежал, отъехала в сторону. На пороге показался Перес. Он выглядел так, что я резко завалился на спину, и попытался сделать вид, что сплю. Его волосы были взъерошены, лицо было красным, он нервно дергал себя за ворот комбинезона.

Перес естественно заметил, что я уже не сплю, а пытаюсь подслушивать. И этот факт, кажется, привел его в еще более раздраженное состояние. Он гневно раздул ноздри и заорал страшным голосом на всю станцию: «Селиванов! Есть и для тебя дело! Иди, развлекай Алекса, пока мы общаемся!»

Ну, я немного опустил детали его обращения, но Перес использовал столь витиеватые ругательства, что их лучше лишний раз не озвучивать. После этих слов он немного потоптался в дверях, и так и не сказав мне ничего, ринулся назад в помещение за стенкой, и прямо с ходу начал кричать на самого первого и самого громкого спорщика.

Вскоре в дверях появился Селиванов и очень робко зашел ко мне в послеоперационную. Он тут же закрыл за собой дверь, видимо надеясь, что так меня меньше будет беспокоить спор за стеной. А может он так хотел сам оказаться подальше от этого скандала, кто знает. Он немного потоптался у двери, не решаясь подойти и что-либо сказать. Я толком не мог разглядеть его, он стоял в пол-оборота, будто специально повернувшись ко мне левым боком. Я улыбнулся ему и помахал рукой, приглашая подойти поближе. Он еще немного постоял у двери в нерешительности, и наконец, глубоко вздохнул и подошел прямо к моей кушетке.

По мере того как Селиванов подходил ко мне улыбка постепенно сходила с моего лица. В послеоперационной было довольно мягкое освещение, каким его оставил накануне Перес. И я не сразу разглядел все детали, но вид Артема был просто устрашающий. Правая рука Селиванова лежит на перевязи, замотанная уже слегка пропитавшейся кровью антисептической тканью. Но не это столь напугало меня, голова Селиванова была перевязана, повязка охватывала всю верхнюю часть его головы, закрывала правый глаз и также уже достаточно пропиталась кровью. Он молча сел на тот же табурет, на котором сегодня спал Перес и смотрел на меня, будто давая мне время оценить увиденное. Взгляд его никак не мог остановиться на чем-то конкретном. Губы его дрожали, он силился что-то сказать, но видимо просто не в силах был собраться с мыслями.

Только теперь до меня дошло, что хотел сообщить нам Раджич по радио, пока мы шли по дну ущелья.

– Как ты, малыш? – выпалил он на выдохе и тут же расплакался.

Он оперся здоровой рукой на край моей кушетки, положил голову на руку и начал рыдать. Селиванов всегда был мягким человеком. Даже чересчур. Да, он был интеллигентным, умным, но при этом крайне малодушным. Над такими людьми обычно подшучивали в школе из-за их мягкости. Но при этом обижать их ни у кого не возникало желания. Их мягкость граничила с самопожертвованием, поэтому их хотелось наоборот защищать от всех невзгод реального мира. Они могли добиваться любых высот, но как только жизнь давала по носу такому человеку, как он покорно садился в лужу, и мотивации вылезти оттуда уже не находил.

Сейчас Селиванов сидел рядом с моей кушеткой и безутешно плакал. От этого мне самому хотелось в эту же секунду заплакать. Очевидно, мой товарищ по экспедиции и земляк попал в беду. И видимо в весьма серьезную беду. Не знаю о чем и с кем там сейчас спорил Перес, но очевидно там решался вопрос будущего нашего пилота.

Селиванов более или менее успокоился только минут через пять. Я все это время старался не смотреть на него и безуспешно прислушивался к спору за стеной, где люди уже перестали кричать друг на друга, а только ревели как звери. Меня сильно подмывало что-то сказать, но я никак не мог найти нужные слова. Да и что тут говорить, Селиванов ранен, и достаточно серьезно. Очевидно, что его жизни уже ничего не угрожает, однако может сказаться на работе. И что-то тут не так! Не было бы никакого спора, если бы Селиванов просто травмировался на задании, было что-то еще. Что-то из-за чего Перес теперь столь жарко спорил за стенкой.

Прошло довольно много времени. В конце концов, Селиванов дошел до той стадии, когда у организма просто кончились слезы, а сам он мог лишь всхлипывать, стараясь прийти в себя. Наконец, он видимо нащупал какую-то моральную почву под ногами, встал с табурета, доплелся до раковины и неловко умылся одной рукой. Да так и замер, стоя ко мне спиной и медитативно смотря на то, как вода собирается в слив.

– Помнишь, со станции кислород истекал? – вдруг сказал он.

– Да, ты что-то такое говорил. Когда бур скидывали.

– Я решил пристыковаться, проверить. Фрам одобрил осмотр. – Селиванов замолчал, кивнув в сторону стены. Из чего я сделал вывод, что вторым спорщиком за стенкой был начальник нашей экспедиции.

Я не торопил его, видно было, что ему очень тяжело говорить о произошедшем на станции. Я как-то даже забыл, что сам лежу в медблоке и отхожу после операции. И не далее как сутки назад, я чуть не остался без ноги, а может и вовсе едва не погиб. Трагедия Селиванова отчего-то казалась мне куда более глубокой, хотя, по сути, я сам сильно пострадал. Однако почему-то я жалел его куда сильнее, чем себя. Вероятно, это было связано с тем, что Селиванов расклеился, сдался, и я жалел его именно поэтому, синдром медсестры.

– Ладно, – Селиванов, наконец, закрыл кран и с пугающе наигранной улыбкой на опухшем лице вернулся на табурет. – Ты то как?

– Упал, очнулся – гипс. У меня-то все очевидно, да и ребята на базе наверно уже тысячу раз историю друг другу рассказали. Наверно уже даже интересными подробностями обросла эта история и превратилась в сказку. Перес молодец, ногу сохранил. Домой не придётся ехать. А вообще страшно было до жути, лежал там, в пещере прощался со всеми.

– Я бы наверно не пережил такое. Сразу бы сдался. Поэтому в пилоты и пошел. Мне Перес вполне доступно рассказал, что там случилось. Сам-то я уже здесь в медблоке был, когда все произошло. – Артем ненадолго замолкал. – Ты говорят, даже медпомощь сам себе оказывал.

– Ага, до оказывался до зеленых чертей. Серьезно, слишком много обезболивающего принял, даже немного страшно было за свое психическое здоровье.

– Ну, все равно, помощи благополучно дождался, а значит молодец. – По этой реплике я понял, что Перес или кто-то еще успели прибрать куда-то мой шлем и рассказывали всем «облегченную» версию моего спасения. Судя по всему, мало кто был в курсе до чего я в итоге дошел в передозировке медикаментами.

– Ты извини, может, тороплю, но что там, на станции случилось?

– Там, – Селиванов замолчал, его лицо скривилось , а в глазах снова проступили слезы. Я тут же пожалел, что вернул его в те воспоминания, но было уже поздно. Будет мне уроком человечности, а ведь еще психологию дополнительно изучал, дурак образованный, не более. – Там трубу просто пробило от резервного резервуара с кислородом. Та система, что стоит, на случай если фильтры откажут. Так вот, от старости прохудилась труба, что под наружной обшивкой идет, я это понял и просто клапан закрыл резервной системы, отключив ее полностью. В тот момент я так думал…

Селиванов затих и прикоснулся к повязке на голове. В этот момент дверь снова внезапно открылась, но теперь на пороге стоял Фрам собственной персоной, он явно пребывал в состоянии праведного гнева, и был готов кого-нибудь убить. Нильс Фрам до красноты сжимал кулаки, а затем разжимал и в этот момент руки его начинали крупно трястись. Но на меня он посмотрел с искренней отеческой заботой. Ну, я думаю, что он именно это пытался изобразить своими налитыми кровью глазами.

– Алекс! – он улыбнулся и ей богу, лучше бы он этого не делал, настолько устрашающая у него получилась улыбка. – Ты то как? Нормально?

– Так точно! Скоро буду бегать.

– Отлично, отдыхай тогда! – он все пытался изображать спокойствие и заботу. Но вот это пожелание прозвучало как угроза. – Артем, сейчас Перес в смотровой приберётся и перевяжет тебя! Заодно поговорите, он позовет.

И не дождавшись ответа, удалился, закрыв за собой дверь. Перес же в смотровой продолжал спорить уже сам с собой и чем-то грохотал, кажется даже что-то разбил.

– Но, все оказалось не так, как я предполагал, – неожиданно продолжил Селиванов. – Закрыл я не клапан на резервной системе кислородного обеспечения. Я открыл клапан, соединяющий топливный бак с маршевыми двигателями… Сообразил, что сделал что-то не то, только когда уже в иллюминатор стало видно утечку топлива. Тут же закрыл подачу топлива, но поздно. На автомате сработал стабилизационный движок, ведь орбита изменилась, из-за истечения топлива, надо было стабилизировать. Все снаружи полыхнуло, станцию замотало, где-то случилась разгерметизация, не знаю точно где, меня сразу в рубке заблокировало. Очень страшно было, швыряло и бросало буквально по всей рубке. И тут я схватился за что-то, чтобы не убиться. А этим чем-то оказался шланг с жидким кислородом, для охлаждения бортового компьютера. Сильно тряхнуло, и шланг я вырвал как будто он никак не крепился… И меня… Окатило.

– Господи! – я достаточно легко представлял себе тот ужас, что пережил Селиванов.

Вообще маршевые движки на станции используются только для полетов до места работы. То есть на данной станции он не работал уже много лет, как минимум пару десятков. И Селиванову «повезло» что она просто не развалилась при подаче топлива.

Топливом для современных ракет служит гибридное топливо. Оно представляет собой смесь жидкостей служащих окислителем и топливом, но помимо этого топливо еще находится в твердом состоянии в камере сгорания (отсюда и название гибридное), по консистенции топливно-окислительная масса напоминает желе. Во время пуска пилот запускает подачу топлива, жидкая фаза поступает в камеру сгорания и через пару секунд пилот дает зажигание. Топливо воспламеняется в камере сгорания, так же воспламеняется и твердое топливо, все это с чудовищной силой вырывается через несколько сотен сопел и станция летит куда надо.

Я не специалист, поэтому и говорю об этом настолько скупо и просто. Однако даже я понимаю, что если не включить зажигание, то все топливо просто вытечет из корабля через сопла, собравшись в довольно плотную массу вокруг станции. Что и произошло.

Но дело в том, что на станции работали автоматические стабилизаторы, маленькие двигатели, что удерживают станцию строго на орбите. Один из них сработал, и как назло именно в этот момент, что привело к детонации. Взрыв, скорее всего, был не сильным, он просто не мог быть сильным, так как был ненаправленным. Но этого хватило, чтобы вывести станцию из равновесия и очевидно повредить что-то еще на престарелой станции. Это и привело к трагедии.

Одно только было мне не понятно, резервная система подачи кислорода и двигатели управляются с разных панелей.

– Артем, а как ты собственно…

– Я перепутал их! – глаза у него снова на мокром месте. – Я сидел в кресле пилота и просто по памяти щелкнул тумблер. Только вот память меня подвела. Верный тумблер на неверной панели.

Я уставился в пустоту. Селиванов едет домой. Грубейшая и глупейшая ошибка. Неизвестно какие вообще последствия взрыва. Может быть, там вообще полстанции не работает. Еще и сам покалечился. Лучший пилот в системе будет списан на берег. Как вообще можно было допустить такую ошибку? Даже я, человек, имеющий очень отдаленное отношение к пилотированию, знал, где эти два тумблера. И даже если бы не знал, они подписаны. Ясно и четко, а при подаче топлива еще и раздается зуммер.

Я никак не мог понять, как это произошло. Но решил не высказывать своего мнения, не то время.