Рутинная работа

– Ага. «Я жив. Как только появиться возможность созвонимся». Так? – Перес тяжело вздохнул.

– Верно. – Сказал я, смотря на одному мне важную точку пространства. – Рите Кирилловой.

– Да, я в курсе. Отправлю, мне остаться с тобой?

– Ты бы себя видел, тебе надо поспать. А мне, пожалуй, надо побыть одному.

– Я скоро загляну.

– Эй, Серхио! Спасибо тебе за помощь, и всем ребятам передай.

– Обязательно.

Когда Перес ушел, я первым делом потрогал свою ногу. Я внимательно ощупал свое бедро и провел рукой вниз, когда вместо колена, моя рука нащупала складку простыни, меня охватило тяжелое чувство пустоты.

Все внутри меня оборвалось. Наша жизнь всегда опирается на определенные постулаты. Человек словно статуя, установленная на наборный постамент. Этот постамент состоит из большого количества прутков разного диаметра. С ходом жизни некоторые из этих прутков разрушаются. Так, например если разваливается маленький пруток, то мы иногда даже не замечаем этого, пускай вред, все же нанесен. Маленькие прутки это привычки, не характеризующие нас, например, обыденное желание покурить после обеда. Мы переживем отмену этого ритуала, но нам будет неприятно.

А ближе к центру основания находятся толстые прутки, которые и держат основной вес статуи. Для кого-то этим основанием становиться семья, а для кого-то социальный статус, каждого человека держат в равновесии разные мотивы. Моя статуя держалась в основном на двух толстых прутьях. Это моя семья и моя любовь к космосу, что можно перефразировать как любовь к работе.

Когда с Ритой случилась беда, один пруток сильно повредился, и статуя дала крен. Сегодня был, внезапно, полностью разрушен второй несущий прут, вся конструкция теперь держалась на остатках того прутка что характеризовал семью. Еще немного и статуя упадет, разбившись на мелкие кусочки. Я на грани, если наш с Ритой разговор пройдет совсем не так как мне почудилось в моем видении, то я буду разрушен. А бытие будто намекает мне на то, что в реальности все идет совершенно наоборот, нежели представлялось мне в видении.

Тут в дверь зашел Фрам. Я сделал вид что сплю, для этого пришлось лишь закрыть глаза. Но Фрам подошел к койке и уселся на табурет подле нее:

– В тишине всегда страшно, Алекс. Она может убить, если пожелает. Здесь, в космосе, она наш всевышний. Она благоволит смелым и никогда не прощает слабых. – Он помолчал с минуту. Видимо хотел закурить, и оценивал шансы, насколько сильный ему нагоняй сделает Перес. – Ты сильный, Алекс. Тишина проиграла. Это был тяжелый бой, ты понес тяжелые потери, но ты жив.

– Фрам, ты видел мой шлем? Я сидел там и был уверен, что какой-то мужик бьет меня по шлему. Я не думал, что делаю это сам с собой. Это невозможно контролировать!

– Я был там в тишине. – Я наконец-то открыл глаза и неотрывно смотрел на Фрама, который так и не решился закурить и просто жевал трубку, смотря на стену перед собой. – Ты, правда, думаешь что, пробыв в космосе столько лет, я ни разу не оказывался наедине с пустотой?

– Ты никогда об этом ничего не говорил.

– Среди ребят на станции нет никого, кто понял бы меня. Они никогда не бывали так сами, а рассказы ничего не значат. А теперь ты попал в этот клуб.

– Не самое лучшее закрытое общество. – Мрачно улыбнулся я.

– Согласен. Но ты уже в нем и его нельзя покинуть. – Фрам замолчал, переведя взор куда-то в темный угол комнаты. – Это случилось лет пятнадцать назад. Дело было на Ганимеде. Вместо базы на поверхность насколько это было возможно, аккуратно уронили межпланетник и обживали его потихоньку. Как только смонтировали посадочную площадку стали запускать спутники для съемки и подробной картографии района близ базы. Мне и моему… товарищу, молодому пилоту который в космосе проводил свой второй срок дали задание исследовать определенный квадрат, сделать съемку и проложить координаты предполагаемой трассы для вездеходов.

Тогда мы знали о Ганимеде только то, что он состоит из водяного льда и силикатных пород в соотношении примерно 50 на 50. Да еще то, что где-то подо льдом в двухстах километрах есть водяной океан. Это сейчас даже в школе рассказывают о том, что для Ганимеда характерны сильные магнитные аномалии неизвестной пока природы и летательные аппараты работают только на высокой орбите. А для работы на поверхности используется исключительно наземная техника.

А тогда мы были первыми, ничего не знали. Не было никакой разведки, мы и являлись этой самой разведкой. Смелые и безрассудные мы охотно прилетали туда, куда никто в добром здравии добровольно не отправиться. А у нас даже споры за места были, до драк доходило…

Ну, это уже старческие монологи пошли, вернемся в тот день. Вылетели мы ранними утром, на базе только дежурный в радиорубке не спал. Да и он по сути уже чувствовал сладкий конец смены и понемногу отходил ко сну, еле бубня в эфир стандартный протокол.

Вылетели на заданную орбиту. Я подготовил оборудование, за первые пару витков я хотел кучу снимков наделать с большим охватом, а потом уже подумать, какие участки подробнее снять.

Я настроил всю аппаратуру. Вдруг тряхнуло. Все погасло. Нас повело так, будто мы в атмосфере были. Словно в турбулентность попали. Пилот поймал спутник, кое-как вернулся на орбиту, приборы начали в себя приходить. Я даже успел успокоиться, как вдруг бах! Снова все гаснет, только теперь чувствую хуже все намного, двигатель резко набрал обороты, я упал на пол, меня протащило до стены и прижало силой тяги к переборке.

А дальше удар. Ничего не понимаю. Очнулся зажатый в обломках, благо скафандр уцелел. Попытался выбраться, да куда там, обе ноги намертво зажало. Нажал тревожную кнопку и стал ждать. А сам в рубку все смотрю, да по связи все пытаюсь с пилотом связаться. Это сейчас знаю, что в сильную аномалию попали, даже тревожная кнопка не пробилась поначалу. Но тогда я этого знать не мог. Звал его, звал, не реагирует, кое-как вывернулся, так чтобы дверь в кабину видно было. Вижу, висит на ремнях в проходе. Думаю без сознания…

Пригляделся, а ремни, порванные рядом с ним висят. И понял, что не на ремнях он висит, а на шпангоуте. Насквозь его пробило балками в трех местах. Сидит как живой, только видно, что насквозь железом прошит. Кровь замерзла, не капает, видно только наружу торчащие балки и то если приглядеться.

Я и не поверил сначала глазам своим, подумал, что привиделись мне это балки и что на самом деле дальше они его тела торчат. Кричал ему: «Йонси! Йонси! Слышишь меня!?». Пустое. Не слышал он меня, погиб в ту секунду, когда поверхности коснулись. Не стало тогда молодого пилота, совсем еще необтесанного. Йонасу Фраму было всего-то двадцать шесть лет.

– Фраму?

– Да, Йонси – мой младший брат. Я с тех пор дома, поэтому и не был. Отец до самой смерти мне этого не простил. Считал, что это я виноват в том, что Йонас умер. Я и сам так иногда думаю, когда остаюсь один на один с собой, так вспоминаю его и думается, что это я его притащил на Ганимед. Голова понимает, что он сам выбор сделал. Сам после первого срока на Меркурии попросился на дальние рубежи. А дальше Ганимеда и представить нельзя было в ту пору.

Но иногда вспомню, как ко мне начальник экспедиции подошел и сказал: «Мне нравиться резюме одного пилота, твоего младшего брата, ты не против, если он к нам в экспедицию перейдет?». Я с радостью согласился. А сейчас неприятно в груди колет. Понимаю, что тогда в экспедициях 20% участников травмировались или гибли, а все равно на себе этот груз несу.

И тогда я лежал заваленный, ждал, когда он в себя придет. Не знаю, на что надеялся, но лежал и ждал, что он в сознание сейчас придет. А в голове уже понимал, что Йонси погиб.

Прошло где-то три часа, сигнал тревоги как раз только что приняли на базе. Но я не знал этого, вполне допускал мысль, что нас еще даже не ищут. Лежал, смотрел на тело своего брата, к тому моменту веры в чудо у меня уже не было, я четко осознавал, что все кончено.

И тут вдруг он зашевелился. Если я скажу, что мне стало страшно, то совру, это был самый настоящий ужас. Я, придавленный обломками, почувствовал себя в ту секунду абсолютно уязвимым. Это чувство из детства, то самое, когда впервые смотришь страшилки без родителей, а потом в слезах жаждешь, чтобы папа с мамой скорее оказались рядом.

Я абсолютно ясно осознавал, что Йонси просто не мог выжить. И то, что он зашевелился буквально нанизанный на шпангоут, просто повергло меня в шок. Он руками подтянулся на балке пронзившей его и, освободившись, спрыгнул на пол. Какое-то время он осматривал свое тело, стоя ко мне лицом. Он пальцами касался трех отверстий в скафандре, будто не веря, что они существуют.

Потом он вдруг обратился ко мне: «Нильс, что происходит? Я, кажется, ранен». Я смолчал. Перес сказал мне, что ты сразу определился с тем, что все увиденное тобой нереально, ты молодец, это дорого стоит. Я же видел своего брата, восставшего из мертвых. Я сомневался во всем, очень хотел ему что-то сказать, но поначалу еще сопротивлялся не веря в это чудо.

А он тем временем начал паниковать: «Нильс!? Что случилось? У меня… кажется проблемы со скафандром» – говорил он. Но я продолжал молчать, тогда он подошел ко мне поближе. «Нильс? Ты жив? Ты слышишь меня? Нильс, ответь!?» – он закричал.

С близкого расстояния, я обратил внимание, что его шлем разбит. Теперь сомнений не оставалось, он не мог выжить с разбитым шлемом в условиях разгерметизации. Хотя конечно его гибель и так не вызывала вопросов. Но, я видел своего брата ходящим по трюму разбитого вдребезги корабля, и у меня возник ряд вопросов к мирозданию.

Тут кроется очень большая странность, заваленный обломками в трюме, я не мог видеть шлема Йонси. Я имею ввиду шлем настоящего Йонси. Но когда нас спасли, и я увидел, как Йонси снимают с балок, то ахнул от удивления. У него было точно также же разбито стекло шлема, как у того фантома что я видел в момент помутнения. До сих пор не могу это никак объяснить, выглядело так, будто Йонси повторил галлюцинацию. Врачи говорили, что я просто подогнал увиденное тело Йонаса по свои воспоминания. То есть увиденное позже попало в воспоминания. Не стал с ними спорить, но я готов поклясться, что точно видел Йонси в разбитом шлеме до того как реально мог узнать что его шлем разбит.

А тем временем в разбитом корабле Йонси продолжал звать меня, но я показательно отказался реагировать на его воскрешение и упорно смотрел в пол. Я старался не смотреть на него, чтобы не поддаться наваждению. Наконец, минут через десять, его призывы прекратились и он подошел ко мне, я все не поднимал головы и видел только его ноги.

«Крепкий орешек, похвально» – вдруг сказал Йонас не своим голосом. Я испугался пуще прежнего. Я наконец поднял голову. Прямо передо мной стоял какой-то человек, и это уже был не мой младший брат. Если то, что мой мозг воскресил погибшего брата, я как-то могу понять и хоть как-то объяснить сам себе. То откуда там взялся кто-то еще? Тут у меня ответов нет.

Он подошел совсем близко, я сжался от ужаса, но подвинуться я никак не мог, как ни пытался.

«Не бойся, Нильс. Я знаю, что ты мне ничего не ответишь. Достойная реакция. Знай, я здесь не для того чтобы причинить вред, я пришел познакомиться» – я запомнил эти слова, прямо так как он мне их сказал.

Алекс, что-то не так? Нога болит?

– Да, немного сильнее. Но терпимо, продолжай. – А у самого в этот момент желудок прилип к позвоночнику. Уж очень знакомыми фразами говорил этот названный «брат» Фрама.

– Ты говори, если что. А то я тут рассказываю свою скучную историю, а ты может уже и отдохнуть бы предпочел. Тебе много сил теперь понадобиться.

– Продолжай, пожалуйста. Мне все равно теперь не скоро удастся за работу взяться, хоть так развеюсь.

– В общем, лежу я в трюме, мой «брат» стоит уже прямо надо мной. И тут вдруг достает, что-то позади меня. Смотрю, а у него в руках металлический прут, остаток перил которые для передвижения в невесомости используются. И тут он говорит: «Сейчас кое-что произойдет, прости, но это часть необходимого ритуала».

И тут он со всей силы пригвоздил мою руку к полу этим куском трубы…

Пару секунд я ничего не чувствовал, а потом почувствовал самую настоящую боль. Стало очень жутко от столь реального чувства. А потом вдруг этот кто-то тяжело вздохнул и расстроено сказал: «Как жаль, знакомство не заладилось, ты не можешь создавать, но не волнуйся, все будет в порядке. Я имею ввиду то, что ты будешь в порядке»

Фрам замолчал и смотрел сквозь меня. Я же был просто шокирован. Что вообще происходит? Неужели ко всем кто попадает в беду приходит один и тот же человек? Во рту пересохло, я постоянно сглатывал, но слюны почти не было. К счастью Фрам выйдя из задумчивости, трактовал все это как жажду из-за операции. И просто без лишних прелюдий принес мне стакан воды.