Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами

* * *

Примерно в это время со мной началось то, что ватная психиатрия называет «расстройством в сфере влечения». Причем расстройство это было таким, что социализировать его, даже подпольно, не было никакой возможности.

До этого я был малопримечательным в сексуальном отношении человеком – обычным московским геем-тихарем: постил рыб в инстаграм («у девушек есть над нами странная власть…») и ухлестывал за секретаршами на работе, тщательно дозируя свои пассы, чтобы на приглашение к нежному танцу не пришло вдруг позитивного ответа. Как я жил в остальное время, каждый, кто в теме, понимает сам.

Конечно, жить с такой ориентацией в России непросто. Не столько из-за всеобщей гомофобии, как это иногда представляют на Западе, сколько из-за некоторой, я бы сказал, былинности русского сознания. Русский человек все видит в сказочном свете – и гомосексуальность тоже. И, самое главное, он постоянно норовит объяснить, как все устроено на самом деле – и его бесстрашная мысль рано или поздно настигнет вас даже за пределами фейсбука.

Одно время я собирал народные мысли и мнения по поводу однополой любви. Например, один из известных московских нациков, с которым я немного общался, когда учился в финансовом, обрисовал суть проблемы так:

– Гомики тоже бывают разные, Крим. Если сравнить немецкую и английскую педерастию, они имеют совершенно противоположную природу. Немецкий гомосексуалист, если заглянуть к нему в подсознание – это кающийся воин, наложивший на себя позорное проклятье и епитимью за то, что предал фюрера. У них на парадах гей-БДСМ вместо «тигров» и «пантер» – умерщвление духа, скрытый протест. И чем яростнее эти белокурые бестии ухают, трахая друг друга в задницу перед камерой, тем страшнее должно быть умному наблюдателю: добром это не кончится точно. А вот англичанин… Англичанин – это гомосексуалист истинный и настоящий, в полном смысле слова, до ногтей и корней волос…

В другой раз я нашел на астрологическом сайте подкаст, где подробно, с диаграммами, объяснялось, что женщины делаются феминистками/лесбиянками (подозреваю, для автора это были синонимы) под энергетическим влиянием рептилоидов-самок с планеты Нибиру.

А совсем недавно таксист-частник с исламскими четками на зеркале, подвозивший меня в четыре утра, сообщил мне следующее:

– Я что слышал, знаешь, да? Всем миром правят масоны. А самый главный в мире масон сейчас лютый пидарас. Говорят, совершенно бешеный – всех вокруг пытаетеся отпидарасить при любой возможности. То есть ебанутый реально. Каждый вопрос к этому сводит. И вообще всю мировую культуру хочет поменять, пока возможность есть. Это с самого верха идет информация…

Концентрированный итог моих антропологических изысканий уместился в одну емкую цитату, висевшую над моим рабочим столом:

«Содомит не человек, показал российский философ Дупин, во всяком случае с точки зрения классической философии. Платон говорил, что человек есть двуногое животное, лишенное перьев. Ощипав курицу, Аристотель заставил Платона добавить к этому описанию плоские ногти. Легко видеть, что на петухов ни первое, ни второе определение не распространяется».

Конечно, можно было долго веселиться, собирая эти духовные искры, что я и делал, предполагая со временем вылепить из них достойный нашего грозного и великого времени нарратив. Но ужас в том, что подобные мемы способны менять ту реальность, где живет их собиратель.

Дело тут не в суевериях, а в безжалостном научном знании. Если верить современным физикам, все вообразимые миры – если мы можем описать их словами – обязательно существуют где-то в мультиверсе хотя бы в виде симуляции. Отчего же, спрашивается, я не могу проснуться в одном из них? Именно в том, какой описываю?

Поэтому из суеверного страха я прекратил фиксировать народные заметы, опасаясь, что если в моей коллекции их окажется слишком много, я просто провалюсь в создаваемое ими пространство. То есть даже не провалюсь, а просто не смогу уверять себя и дальше, будто живу в каком-то другом.

И не подумайте, что я занимаюсь пропагандой гомосексуализма. В отличие от платных наймитов ЦРУ я отчетливо понимаю бесперспективность подобной агитации на суровых российских просторах. Более того, я ответственно объявляю, что ничего хорошего в гомосексуализме нет и он имеет много таких скверных аспектов, о которых натуралы даже не догадываются.

Если у вас есть возможность оставаться натуралом – оставайтесь, в нашей стране вам будет намного проще. Вот только у тех, кому судьба сдала эту карту (или, как сейчас выражаются, набор хромосом), увы, выбора чаще всего нет.

Я часто вспоминал по этому поводу один диалог из дневников Ильи Ильфа. «Вы марксист?» – «Нет. Я эклектик». – «А по-вашему, эклектизм – это хорошо?» – «Да уж что хорошего». Записали: «Эклектик, но к эклектизму относится отрицательно».

Вот это в точности о нас.

Поэтому я только морщился, встречая в сети карикатуры на тему того, что «гомосексуализм излечим». И вдруг выяснилось, что в этой шутке…

Началось все с картинки на моем айпэде. Не помню, как я на нее попал – кажется, искал какую-то информацию для расширенного обзора по commodities и выбрел на длинную статью. Сама статья была очень интересной и утверждала, помимо прочего, что относительная динамика пары LUMBER/XAU (да, древесина/золото – как ни странно такое звучит) способна предсказать поведение рынка акций: когда золото ведет себя лучше древесины, волатильность скоро вырастет.

И волатильность не заставила себя ждать.

Статью иллюстрировала фотография только что поваленного дерева, распиленного необычным образом – его будто бы рассекли от верхушки до корней огромной саблей. Половинка дерева лежала на земле, из нее торчали еще живые ветви – и оранжево-янтарная сердцевина ствола влажно блестела в утренних лучах…

Я почему-то вспомнил, что череп, через который пропускали для ориентировки на местности золотого жука в рассказе По, был прибит к ветке (это, разумеется, превращало сюжет в чистую условность – за несколько десятков лет любое дерево заметно меняет свое положение в пространстве, и описанная в рассказе система целеуказания невозможна). Но это неважно, думал я. Жизнь удивительна, мир полон рифм…

Со мной произошло что-то странное. Я зевнул – и ощутил в груди удивительную искристую легкость, словно только что вдохнул аромат незнакомого прежде счастья. Заключалось счастье в том, чтобы лечь на этот свежайший влажный срез всем телом. Надо было лечь голым животом и прижаться к этим щепкам, занозам и капелькам смолы. Мысль о смоле, о ее густом и пьянящем запахе, волновала почему-то сильнее всего – и я с изумлением понял, что у меня эрекция…

Я жутко развеселился и вечером рассказал обо всем Артуру. Я специально сгустил краски, сделав свое переживание скорее смешным – в то время как на деле оно было очень волнующим.

Мы немного выпили, разогнались, пошутили насчет молодых пеньков и перешли к делу. И тут я с изумлением понял, что мой мускулистый Артур вызывает у меня… примерно такие же чувства, какие вызывало раньше распиленное пополам бревно. То есть никаких.

Мало того, я даже понял, как воспринимают мужскую телесность натуралы-гомофобы: темные завитки волос на теле Артура, пупырышки на его коже не волновали и притягивали, а вызывали брезгливое желание отодвинуться, словно я оказался в раздевалке слишком близко к чужому потному телу, от которого могу подцепить кожную болезнь.

– Да… мы действительно кажемся им уродами… – прошептал я.

– Что? – спросил Артур и заложил руку за голову, открыв подмышку с чуть влажной темной прядью.

Это свело бы меня с ума еще день назад – но сегодня вызвало почти тошноту. Особенно слегка прибитый женским дезодорантом запах мужского пота.

Что было совсем странно.

Перед нашими встречами Артур действительно пользовался женским «Pink Crush Stick» брэнда «Teen Spirit» – и делал это по моей просьбе. Это было нашей секретной традицией.

Так уж получилось – однажды, в самом начале нашего знакомства, когда мы впервые остались у него дома на ночь, у него кончился дезодорант. Тогда он залез в шкафчик своей младшей, но очень продвинутой сестры Агаты (она иногда жила в его квартире) – и одолжил этот самый «Pink Crush», который та покупала из-за каких-то музыкально-культурных аллюзий, в то время совершенно мне непонятных. С этим дезодорантом у нас было связано много воспоминаний – и Артур специально затаривался им на Амазоне.

– Артур, – сказал я, – ты знаешь, я себя сегодня совсем плохо чувствую… Ничего не получится…

Он позвонил на следующий день, но я сослался на головную боль. Через три дня – опять. А еще через день он прислал мне с курьером две смолистых доски со строительного рынка. К ним прилагалась язвительная записка (в ней я впервые увидел слова «дендрофилия» и «арборфилия» – Артур не поленился слазить в интернет; он клялся, что в память о наших лучших минутах никогда не опустится до дендрофобии).

Но самое жуткое было в том, что вместо обиды я испытал… вожделение к этим доскам. И как только курьер отбыл, я затащил их в квартиру, бросил на кровать… В общем, избавлю читателя от подробностей, хотя они могли бы, верно, развлечь равнодушного к чужой боли человека. Заноза на приборе – не самая приятная вещь.

С тех пор и начались мои муки.

* * *

Разумеется, первым делом я захотел узнать, один ли я такой в мире – и погрузился в интернет.

Конечно же, оказалось, что нет. Дендрофилия и арборфилия (как и было сказано) оказались почтенными и древними видами спорта; было даже слэнговое выражение «go green». Isn’t it good, norwegian wood?[15 - «Норвежское дерево – ведь неплохо?» (Из песни «Битлз».)] Хиппи, энвайронтментализм, очки Боно, дупло «Joshua Tree»… Намеков, рассыпаных по культурному пространству, было множество. Имелась и пара роликов на ютубе – скорее юмористического характера, но эти, так сказать, искры и дым указывали на существование мощного, хоть и глубоко скрытого пламени.

Вместе с тем, четкой и ясной информации было мало. Никакого сексуально ориентированного «общества дендрофилов» или «лиги арборфилов» не существовало в природе. Я понимал, отчего это так, по себе.

Прочие дендрофилы просто не были мне интересны – как одному сексуально озабоченному натуралу не интересен другой. Я не искал общества подобных себе. Я искал тенистой и прохладной древесной мглы, под сенью которой я мог остаться наедине со своей новой страстью.

В случае крайней нужды я мог обойтись и без живых деревьев: лавка с дыркой из детского анекдота действительно способна была мне помочь.

Но если рядом был лес…

Я стал ездить туда, как другие ходят в массажный, так сказать, салон. Сдирать кору с дерева было для меня так же волнительно, как школьнику – снимать с одноклассницы игрушечный бюстгальтер. Но к моим переживаниям добавлялась странная – и, конечно, неестественная – радость от того, что дерево не может мне помешать, не может воспротивиться: оно было как бы связано, усыплено наркотиками, и моим сообщником в этом сомнительном спорте была сама природа.

Только этого мало, сказал поэт. Крайним, ни с чем не сравнимым по преступности и остроте наслаждением было срубить деревце (иногда я истекал грешным соком, не успев закончить работу), а затем, резко и грубо сбив топором кору, лечь на влажный ствол, еще не знающий, что он уже мертв, убит… Это знал пока лишь я, и гладил еще живое дерево, хватаясь за его ветки, чтобы не сойти от исступления с ума.

А вершиной доступного мне экстаза, той гранью, за которой уже чудились ворота в мир богов, бывал момент, когда на пике наслаждения я видел перед собой золотую каплю смолы, где соединялись все милые мне смыслы.

Думаю, гражданам традиционных ориентаций будет сложно меня понять – и хорошо, что так. За наслаждения подобной интенсивности грешников попроще отправляют строить шоссе длиною в жизнь. Я же рисковал только минимальным штрафом за порчу зеленых насаждений и конфискацией топора.

Некоторые деревья были отчетливо женственными, некоторые – мужскими (это зависело от их формы, от выступов коры и характера раздвоения ствола). Но, как ни странно, меня тянуло к женским так же сильно как к мужским – древесный пол был мне не важен. Я оказался, как выразился бы язвительный Артур, дендробисексуален. И если я чаще срубал для своей потехи мужские деревца, то лишь потому, что по-сексистски полагал: в небесной канцелярии, где ведется счет моим грехам, за это меньше спросят.

По этой же причине я никогда не трогал маленьких, трогательно тонких ростков, покрытых первыми клейкими листочками – это позволяло мне сохранить хоть какую-то тень респектабельности в собственных глазах. Хотя должен признаться, что сцена из фильма «Табу», где Такеши Китано одним ударом своей катаны срубает юную цветущую вишенку, стала моим видеофетишем номер один – и с большим отрывом. Остальной же фильм со своей кровавой гей-азиатчиной теперь казался мне малоинтересным.