Пролог

– Хорошо, просто замечательно, что у тебя всё нормально. Ты присаживайся, разговор будет долгий. Вот сюда, поближе к столу, чтобы мы с Петром Ильичём лучше видели тебя.

Чего на меня смотреть? Что я, переходящий вымпел? Неужели не надоел за столько-то лет совместной работы? Тем не менее, я опустился на указанное место под яркий свет настольной лампы. Как на допросе.

– Ну, – усмехнулся Кузьмич, – соскучился по работе? Тебе бы сейчас гору повыше да лопату побольше?

– С меня и бугорка достаточно. Больно горы у нас вонючие.

– Ха-ха-ха! – Кузьмич откинулся на спинку кресла. – Вонючие, говоришь? Верно. Ещё как воняют. Как там Маяковский говорил: «Ассенизаторы, партией мобилизованные». Так вроде?

Кузьмич глянул на молчаливого Нарокова. Тот согласно боднул большой коротко стриженой головой.

– Похоже.

– Вот я и говорю: в самую точку Владимир Владимирович попал. Прямо о нас… Ну, ладно, – Кузьмич посерьёзнел. Вздохнул. – Как бы там ни было, а работать надо… Хорошо выглядишь, – сделал он резкий поворот в разговоре. – Посвежел. Загорел. Лет двадцать пять, больше не дашь. Как считаешь, Пётр Ильич?

Нароков вновь мотнул головой.

Я на всякий случай улыбнулся. Попробуй, пойми, что у начальства на уме?

– Ездил куда или на даче ковырялся?

– То и другое. Недельку на даче попаслись, затем на юг махнули.

– В Крым?

– Феодосию.

– Вдвоём?

– Всем кагалом. Вчетвером.

– Забыл, сколько твоей младшей?

– Три годика.

– Ничего?

– Лучше всех дорогу перенесла.

– Как там цены?

Чем дольше продолжался наш разговор, тем менее я что-либо понимал. Наша беседа совершенно не соответствовала характеру Кузьмича и, тем более, занимаемой им должности. Может он перед Нароковым разыгрывает из себя демократа? С чего бы вдруг? Да знает его Нароков, как облупленного. Что-то здесь не то. Впрочем, дело подчинённого не рассуждать и, тем более, не обсуждать поведение начальства, а с наименьшим напряжением делать то, что оно, начальство, велит тебе делать. Не выходя за рамки уголовного кодекса.

Потому я самым добросовестным образом рассказал им (в жизни не имел более благодарных слушателей) о том, что жили мы не в самой Феодосии, а в Береговом – небольшом посёлке, который находится в нескольких километрах от города, по существу являясь его продолжением. Что жизнь в посёлке гораздо дешевле, нежели в Феодосии, и пляж там прекрасный, как раз такой, какой нужен для отдыха с детьми – он так и называется Золотой. Правда, там частенько дуют ветры, чего, к примеру, лишены отдыхающие в Коктебеле, расположенном между гор, но зато в Береговом гораздо спокойнее, а это главное для детей. Что овощи и фрукты мы покупали в государственном овощном магазине, там они гораздо дешевле, чем на рынке в Феодосии, цены на котором точно такие, как у нас, в Калинине. Что касается качества продуктов, то, к примеру, помидоры, при стоимости их в магазине десять копеек за килограмм, ничем не хуже рыночных. А персики, которые мы покупали в магазине по пятьдесят копеек за кило, хотя и были мельче и мятее рыночных, пятирублёвых, но зато гораздо вкуснее последних, так что мы стали покупать персики только в магазине. Наш девиз был таков: лучше маленький, но спелый и вкусный персик, нежели большой, но твёрдый и кислый! А вот картошку приходилось брать у частника. Там она дефицит и стоит рубль, а то и полтора рубля за килограмм. (В этом месте Кузьмич покачал головой, а Нароков сочувственно хмыкнул).

Я ещё много чего им наговорил. А они сидели и слушали. Внимательно слушали.

Наконец я выдохся и, обессиленный, вопросительно посмотрел на Кузьмича. Тот переадресовал мой взгляд Нарокову. Нароков неопределённо пожал плечами.

– Вам решать, – сказал он Кузьмичу. – Вы лучше знаете свои кадры.

Кузьмич усмехнулся, почесал обширную плешь и ещё раз внимательно осмотрел меня с головы до каблуков.

– Вот какое дело, Вадим, – сказал он задумчиво. – Надо помочь Нарокову. – Кузьмич замолчал, барабаня пальцами по столу, что он делал всегда, когда предстояло принять ответственное решение. – Поедешь в Кашин, – голос Кузьмича окреп, в нём зазвенел такой знакомый металл, что я с трудом удержал себя от желания вскочить на ноги и встать по стойке «смирно», – где поступишь в распоряжение Петра Ильича.

Я вопросительно уставился на Нарокова, но он был непробиваем.

– Ну что, Пётр Ильич, – Кузьмич грузно повернулся к Нарокову, – симпатичного парня, как ты просил, мы тебе подобрали. Смотри, какой орёл! Неужели какая-то соплячка устоит перед таким «красавцом». Приоденем соответственно, так ваша кашинская Дульцинея сама ему на шею бросится.

– Парень он, конечно, видный, – с сомнением в голосе проговорил Нароков, – но… бойкости в нём не чувствуется. А нам, сам знаешь, нельзя тянуть.

– Какая ещё бойкость? – нахмурился Кузьмич. – Тебе что, конферансье требуется?

Нароков досадливо сморщился.

– Ты не понял меня. Очень занудно он рассказывал про свой отпуск. Разве так можно? Всё-таки в Крыму, не в Рамешках побывал. О ценах десять минут талдычил, а про музеи Грина и Айвазовского не заикнулся.

Кузьмич громко, от души рассмеялся.

– Чудак-человек! Чего ему перед нами, старыми хрычами, бисер метать? А то он не знает, что нам эти музеи нужны как мёртвому припарки. Вот попроси его Леночка про Крым поведать, – он кивнул на дверь, за которой, в приёмной сидела его секретарша, – тогда он таким соловьём зальётся… Давай ближе к делу, не тяни кота за хвост.

Нароков не стал спорить. Кто спорит с начальством? Он раскрыл портфель, достал папку и положил на стол. Судя по её толщине, дело было серьёзное.

Пётр Ильич раскрыл папку.

– Подробно?

Кузьмич отрицательно качнул головой.

– Незачем сейчас рассусоливать. Ты введи его в курс, а там, на месте, он сам вникнет во всё. Парень толковый, разберётся, что к чему.

– Хорошо.

Нароков откашлялся, вынул из папки фотографию и протянул её Кузьмичу. Кузьмич бегло взглянул на снимок и передвинул фото ко мне. Чёрно-белая фотография размером 13х18. Явно любительское фото, но качество неплохое. Была снята девушка (или молодая женщина) в купальном костюме (бикини), на берегу небольшой заросшей тростником речушки. Девушка стояла на траве, слегка откинув назад голову с длинными, до плеч, белокурыми волосами, и, жмурясь от яркого солнца, весело кричала что-то фотографу, либо кому другому, кто стоял за кадром… Красивая. Грудь, ножки, всё как положено.

– Красивая женщина, – сказал я, возвращая фотографию Нарокову. – Что натворила?

– Никитина Татьяна Фёдоровна, – прилежно, как первый ученик в классе, забубнил Нароков, убрав фотографию в папку, – 1957 года рождения, мастер лёгкого платья комбината бытового обслуживания, проще говоря, портниха, – Нароков сделал паузу, – пропала без вести. Последний раз её видели 30 июня 1975 года, то есть месяц назад.

В первый день моего отпуска. Восемнадцать лет. Совсем девчонка. А на фото выглядит старше. Гораздо старше. Может, качество бумаги? Или фотограф перемудрил?.. Да, но причём здесь «орёл, симпатичный парень»?

– Мы сделали всё, что могли, – Нароков ласково, как любимую кошку, погладил папку. – Со временем не считались. Но, – Нароков искоса глянул на Кузьмича, – как сквозь землю провалилась!

– Погоди, – перебил Кузьмич Петра Ильича, – что ты перед нами оправдываешься? Не маленькие. Понимаем, что к чему. Ты лучше объясни парню, что тебе надо от него.

Нароков оторвался от папки, выпрямился и глубоко вздохнул. Чувствовалось, он подходит к самому неприятному месту в своём сообщении.

– Как я говорил, мы сделали всё, что могли. И даже больше, – Нароков нервно потёр руки и опять вздохнул, – Городок наш маленький. Пукни, (он употребил другое слово) – через минуту весь город будет знать. Так вот, есть у нас девушка. Наташа. Точнее, Петрова Наталья Сергеевна.