Я был, я видел, я летел… Репортаж и очерки разных лет. Вехи времени

Я был, я видел, я летел… Репортаж и очерки разных лет. Вехи времени
Виктор Савельев

«Плох тот репортер, который не взобрался на слона!» – любит говорить автор сборника репортажей разных лет «Я был, я видел, я летел…» Виктор Савельев. Журналистика у него явно не «кабинетная». Газетчик то поступает инкогнито в театр для рассказа о закулисной жизни, то летает с пилотами в их кабинах, то заглядывает к пациентам психбольницы или проникает на военный корабль. «Лез в острые ситуации и передряги», – признается журналист, почему-то не назвавший этот сборник «Большой книгой репортажа»…

Я был, я видел, я летел…

Репортаж и очерки разных лет. Вехи времени

Виктор Савельев

© Виктор Савельев, 2018

ISBN 978-5-4493-6401-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОТКРЫВАЙ НЕЗНАКОМЫЕ ДВЕРИ!

Предисловие автора к книге

Вот и новая моя книга готова к печати, она продолжила цикл ранее вышедших сборников «Я судебный репортер», «Я криминальный репортер», «Моя река», «Большая книга интервью», составленных из публикаций разных лет.

И хотя в новом сборнике «Я был, я видел, я летел…» верстовые столбы времени отмечены и очерками, и набросками разного рода, король этой книги – репортаж!

Многие годы я отдал репортажу. Был простым газетным репортером, пишущим о ярких событиях и буднях, поездках, встреченных людях и труде людей… Зачастую был, по западной терминологии, и «полицейским репортером», писал о криминале, охоте за преступниками и опасных делах, судебных процессах и местах заключения. Ездил при первой возможности в новые места, ибо дорога дарит темы. Лез в острые ситуации и передряги, спускался в штольни и в скафандре под воду, ходил с угрозыском по трущобам, бывал как репортер в психушках, тюрьмах, больницах, вендиспансерах, ночевал у костров, в лесных избушках, стогах сена, летал рядом с пилотами и плавал на судах, гонялся за браконьерами на реке, искал острые сюжеты и неведомые грани в вещах обыкновенных…

Сейчас мои прежние репортажи – разбросанные по подшивкам пожелтевших газет и десятилетиям – стали как хорошее выдержанное вино: в них только крепче аромат эпохи и времен, через которые мы прошли!

Даже сегодня многие публикации тех уже далеких лет живут какой-то особой самостоятельной жизнью, по-прежнему маня в неведомые миры. Ибо нет более захватывающего занятия, чем открыть незнакомую дверь, узнать из первых рук, попробовать «на зуб» и добыть то, к чему нет доступа никому, кроме журналиста.

Проницательный читатель заметил, что название моего сборника «Я был, я видел, я летел…» очень созвучно классической формуле репортажа «Я был. Я видел. Я участвовал». В книге вас ждет много такого, что вы не найдете ни у кого и никогда: я старался «летать» там, где другие не ходят.

И вот открытие: не самый главный из газетных жанров, репортаж оказался живуч – как те юркие обитатели Ледникового периода, которые пережили мамонтов и продолжили жизнь на Земле. Время безжалостно! Почти умер грузный очерк-мамонт. Не живет больше месяца политическая статья, обзор экономики… А столетней давности репортаж с отважного теплоходика на майской реке, где на корме девочка гладит глупую морду продрогшего щенка, может и сегодня читаться с тем же теплым чувством – ибо слова в нем живые, а глаз добрый!

Я много лет был рыцарем репортажа, удивительнейшего жанра газеты. Я очень рад подарить тебе эту книгу, читатель.

МАНИФЕСТ РЕПОРТЕРА

«Я БЫЛ, Я ВИДЕЛ, Я ЛЕТЕЛ…»

Размышления о несостоявшемся репортаже

ВЫЛЕТЕЛИ с опозданием на два часа… Это мотало душу. Но вот беспомощные на вид, тонкие винты слились в свистящий круг, вертолет подскочил. Плеснуло рябью из луж на бетонке – и мы, задирая «хвост», пошли вверх. В этот момент я с обреченностью человека, попавшего не в свой вагон, понял: не надо было лететь! Земля уже уносилась вниз, как футбольный мячик, распахивая во все стороны просторы рек и полей. Был на земле разлив вод, а в кабине через остекление пекло солнце. Я еще раз подумал – но вскользь, – что не стоило лететь, – и, откинувшись на скамейке, вытянул ноги…

За окошком Ка-26-го серебряным зеркалом блестела река. Я механически отметил для себя, что она разбросала осколки по полям.

Это надо запомнить!

Это может сработать, если умно вписать в текст.

Впрочем, текста, пожалуй, не будет – потому что еще до вылета я провалил репортаж…

С САМОГО начала дня всё, как сговорившись, шло наперекос. Сначала почему-то не дали вертолет – была какая-то накладка… Потом вертолет выделили, но срочно стали чинить у нас на виду. Отпущенное на полет время уходило, как вода в воронку! Кого-то искали и не скоро нашли, чего-то утрясали… Кто-то пошутил: будет удивительно, если после такого «веселого» начала мы не грохнемся на исходе дня или, на худой конец, не сломаем шасси…

Но самая беда, конечно, была не в задержке с вылетом.

Самая беда, что подвел начальник авиаслужбы Сизёмин, общительный и приятный человек. Мало сказать: подвел! Без ножа зарезал! Всю идею репортажа перечеркнул на корню (а собирался я лететь и тушить лесные пожары рука об руку со специальным, обученным десантником).

Вот как раз когда наш вертолет чинили, я и спросил:

– А десантник где во время полета сидит – в хвостовом отсеке вертолета?

– А не взяли мы на этот раз десантника, – беспечно отмахнулся Сизёмин и вытер платком вспотевший на солнцепёке лоб. – Да и зачем? Для пояснений я сам с вами полечу, да еще мы берем на борт проверяющего летчика комэска. Так что для десантника места не остается – с ним у нас получится перегруз…

– А как же пожары? – вскричал я, холодея от предчувствия. – Если мы встретим их, кто тушить будет?

– Да я же и потушу! – с готовностью разрешил каверзный вопрос Сизёмин и, очень довольный, помахивая папочкой с бумагами, пошел разузнать насчет времени отлета.

Я с тоской представил его с папочкой на пожаре. Не знаю, как лес, – а мой репортаж горел синим пламенем: вряд ли стоило уже куда-то лететь. Для сравнения: это все равно, как если бы в театре, куда ты прибежал писать про балерину, тебе сказали, что балерину уже отпустили домой, но вы не беспокойтесь – все ее «па» вам покажет сам директор… Я смотрел в широкую спину добродушно идущего Сизёмина и чуть не плакал: ну, удружил! Да не пишем мы про начальников, которые сами тушат пожары, и о прорабах, которым вдруг вздумалось схватиться за мастерок, – нетипично это, да и читателю такой клюквы не надо. В репортаже вообще нет ничего страшнее натяжки: это самый честный жанр, если подходить к нему серьезно и не варить из фактов лапшу.

НАВЕРНОЕ, за это я и люблю репортаж. Кто-то из теоретиков писал, что жанр этот более всего нужен тогда, когда общество испытывает обостренное желание честно разобраться в себе самом, хочет видеть «моментальные снимки» из собственной жизни – причем без романтической ретуши, без хитроумных монтажных сопоставлений и оговорок о степени типичности. Самые неожиданные, неприкрашенные факты вылезают из гущи жизни – если не поленишься отстоять пару смен с рабочим или испытать «на собственной шкуре», каково приходится в рейсе машинисту, летчику, шоферу. Нет для газетчика верней способа познать жизнь, чем горячий, живой репортаж с места. Помню, как-то пришлось неделю плыть по реке с рыбоохраной, мерзнуть и мокнуть на ветру с дождем, гоняться за браконьерами. И по мере того, как нарастал мой «рыбнадзорский стаж», стали отчетливо проступать все беды этой службы, так нужной на реке. Только репортер может честно рассказать, какое лицо бывает у инспектора рыбнадзора, когда он видит уходящего на хорошем моторе хищника-браконьера и не может запустить свой потрепанный казенный мотор. Это лицо не увидишь, не побывав в дозоре на реке. Всё остальное можно узнать в кабинетах. Или прочесть. Это – никогда! Это можно увидеть только собственными глазами. И рассказать, даже если это кому-то не понравится. Вот почему мы плывем и едем, едем и летим – даже когда остается мало надежд на хороший репортаж…

И ВСЁ ЖЕ надежда всегда есть! Поудобней устраиваюсь на скамейке вертолета и стараюсь не упустить ничего интересного: если не удается рассказать о работе пожарного-десантника, то возможен какой-то другой поворот – надо только быть терпеливым и не упустить тот единственный шанс на успех, который – я верю – всегда подбросит репортеру жизнь. За окошком плывут побуревшие за зиму леса, в кабине такой гул от моторов и грохот, что разговаривать можно лишь на «повышенных» тонах. Вслушиваюсь в «беседу» Сизёмина и проверяющего летчиков командира, летящего в инспекторский рейс: ага, речь о том, что вертолет нам дали на этот раз санитарный – вон ремни для носилок приделаны к стенам. Одетый в авиаформу летный командир как раз подробно объясняет, как ставят в кабину гроб – бывают и такие печальные перевозки!

– Открой форточку! – кричит мне сквозь грохот Сизёмин, поймав мой взгляд, и показывает на стекло за моей спиной.

Я ОТОДВИГАЮ вбок плексиглас – в щель от движков влетает немыслимый грохот, но дышать стало легче: повеяло свежим ветром. Я подставляю ладонь под струю, направляя поток в потное лицо. Видно, видок у меня неважный – что-то плохо я стал переносить вертолет.

Нет, к черту! В последний раз лечу – баста!

Пускай кто хочет трясется на этих керосинках, лезет к черту на рога, изматывает себе душу…

Про себя – где-то в глубине души – я знаю, что это вранье: я столько себе говорил, что это в последний раз!

Сдавать рано, хотя когда-то придется…

Репортаж – это жанр выносливых, молодых и поджарых, с этим ничего не попишешь. Я не верю в мальчиков, которые говорят: быстро сбегаю на репортаж и через два часа вернусь. Репортаж и комфорт – разные вещи. Нужно до одурения натрястись на медленном, как гусеница, вертолете, или до синевы мерзнуть на сыром ветру с речниками или сорвать сердце, бегая с милицией в ночи, – только тогда найдутся краски, которые обожгут читателя. Репортаж, если он настоящий, всегда пишется ценой собственного здоровья. Или нервов. Или того и другого – и еще чего-то, чему цену еще никто не подсчитал.

«Я был, я видел, я участвовал!» – так учат нас теоретики жанра. Но что теоретики знают о риске или о том, в какой степени ты это участие должен проявить, скажем, если дружинник «берет» на танцплощадке дерущихся хулиганов? Одному из моих товарищей во время такого рейда съездили, например, по очкам. Репортаж – это не только жанр поджарых, но и умеющих спортивно увернуться от браконьерского весла, ведь есть ситуации, когда не спрашивают редакционных удостоверений. Помню, как сидели мы в лодке глухой полночью с рыбинспектором Назиром Атзитаровым перед затихшей и подозрительной старицей реки: катер наш с подмогой был далеко, а если здесь промышляют стерлядь – это народ тяжелый, им иски порой дают через суд до тысячи рублей. Таких просто не взять! Послушали тишину. Назир расстегнул кобуру ракетницы и подал мне фару. Ее и потушить не успеешь, если в протоке по ней влупят из ружья… На полном газу, ослепляя светом кусты, рванули на моторке в глухие закоулки между островами, понимая, что если в таком месте чего-нибудь случится, нас не скоро найдут…

Наверное, многое определяется тем, есть ли у тебя желание держать эту фару. И, верно, совсем другой накал бывает у репортажа, когда держишь ее сам…

ШЕЛ НЕСЧИТАННЫЙ час полета, когда летчик-наблюдатель Валерий Коннов сообщил через переговорное устройство:

– Вижу лесной пожар!

Поднимаю голову со скамейки, на которую прилег, и чувствую, что похожу на вытащенную на берег рыбу – налетался сегодня на вертолете на целый год. Но надо работать. Голова гудит от тряски и непрекращающегося шума движков, с тяжелым чувством пытаюсь разобраться в тех петлях, что выделывает наш Ка-26 вокруг лесного загорания. Сверху пожар не кажется значительным: горит молодая посадка, показывая красные язычки огня по краю большого выжженного пятна, сизый дым стелется от ветра над ближайшим склоном и проселочной дорогой.

Сизёмин и проверяющий комэск что-то кричат друг другу и машут руками. Наконец, Сизёмин наклоняется к моему уху: