Я лейтенант газетного фронта. Судьбы людей в публикациях разных лет. Профессия – журналист

– Где тут местный университет? Подбрось к нему будущего студента…

Шофер оказался не менее веселым и лихим: по дороге, на шоссе, мы шаркнули бортом такси по огромному возу с сеном, торчавшим во все стороны, мелькнули городские кварталы и вскоре я увидел мой новый храм – Уральский университет, УрГУ, его классические колонны, большеголового Якова Свердлова из бронзы на гранитной глыбе в сквере напротив, широкую лестницу университета и стайки студентов и абитуриентов на ступенях. За всю свою дальнейшую жизнь я не оказывался в столь нужный час в столь нужном месте. УрГУ в те годы был безусловным центром журналистского образования на всем просторе страны от Волги до Урала, соперничая и не уступая МГУ и Ленинградскому университету. Мою небрежность быстро выветрили, сдули эти уральские ветры, они же меня напитали святым отношением к Журналистике с большой буквы.

Первый курс журфака, 1970 год. С однокурсницей Галей Черновой в сквере возле Уральского государственного

университета им. А. М. Горького.

Здесь был другой мир и другие легенды – учились в основном ребята с Урала, из Пермского края, из Сибири и даже далекого Абакана (Хакасия). Из Уфы в УрГУ поступали лишь единицы, на нашем потоке лишь я да моя однокурсница Галя Чернова (впоследствии Коржавина) были «башкирами». Очарование столицы Урала, огромного города с Исетским прудом, своей суровой культурой, университетская среда – вот тот компот, в котором я созревал как журналист и редактор…

Учеба на заочном отделении факультета журналистики УрГУ с 1969 по 1975 год давала, помимо самообразования, два свидания а год с альма-матер – во время зимних и летних сессий. Но я не зря употребил образ Антея, черпающего силы от матери-земли. Когда рутинная работа в уфимской вечерней газете истощала во мне запас идей и энтузиазма, поездки в Свердловск, лекции профессоров УрГУ, высокие образцы изучаемой в университете журналистики, называемые там публикации и имена лучших перьев, обсуждения, разбор творчества – всё это питало нас под сводами университетских кафедр, в аудиториях журфака на четвертом этаже УрГУ, в студенческих общагах на сессиях и в коридорах альма-матер!

Уже прошло сто лет, но школа Уральского университета по-прежнему со мной, хотя все эти десятилетия после окончания вуза я до обидного мало писал об УрГУ, ни разу не ездил на традиционные встречи выпускников, да и в Свердловске – ныне Екатеринбурге – практически не бывал. Но память об УрГУ – это память сердца. Мне не забыть тех истин, что несли нам профессора и преподаватели университета, имен которых не буду называть, чтобы не обидеть не упомянутых. Я прошел через годы с этим гордым убеждением: я выпускник журфака УрГУ, одного из сильнейших с стране тогда. Я никогда не предам те идеалы, что и ныне остаются для меня самыми верными.

СОВЕТСКИЕ ДЕМОНСТРАЦИИ

ДЕЛАЛИ НАС НАРОДОМ

Первая демонстрация на моей детской памяти была в 1953-м году в Ленинграде, где мой отец-офицер учился в Военно-транспортной академии, носившей имя Л. М. Кагановича. Помню, мы, мальчишки, висим на штакетнике, отделявшем наш двор от улицы Железноводской – а мимо толпами идут люди! Играют и плачут оркестры, на знаменах и портретах – черные ленты…

– Это праздник, да? – пискнул кто-то из глупой еще малышни, глядя на оркестры в щель забора. – Музыку играют…

– Не праздник сегодня, – буркнули мальчишки постарше. – Сталин умер!

…Такой была советская эпоха – и в скорбные даты, и в праздники, особенно на Первомай и День Великого Октября, на улицы выходили целыми городами, и в этом было отличие тех массовых советских демонстраций от нынешних жалких подобий. Жизнь была невозможна без торжественных шествий всего народа, странным образом соединявших в себе «обязаловку» с единением людей. независимо от их возрастов, семейных положений, должностей, чинов, бедности или достатка – чувство праздника ощущалось в каждой семье. «В праздник идти на демонстрацию!» – это помнили все. Позже, уже будучи студентами техникума, мы с этих демонстраций сбегали под неусыпными взглядами преподавателей. Но все равно сначала приходили в эти колонны «потусоваться» среди своих, рассказать анекдот и даже хлебнуть из горлышка винца за спинами других веселых шалопаев.

У матери, тогда уже рабочей активистки завода текстильного стекловолокна и организатора цеха, каждое шествие мимо трибун на праздник отнимало здоровье и нервы: то кто-то раньше времени пускал в небо надутые шарики или терял подотчетный флаг, то вели под руки перебравшего слесаря Васю… Но до конца жизни мама с любовью вспоминала эти массовые демонстрации. Принарядившиеся «девчата» из ее цеха приходили с детьми и внуками, порой семьями. Пока колонны ползли и шагали до трибун, из сумочек появлялись соленые грибочки и котлетки, теплая еще картошечка, пироги, всякая снедь – и, разумеется, не обходилось без бутылочки. Стаканчики наполнялись щедро и волшебно. Песни и частушки пелись с топаньем каблучков. Хохот и шутки скрепляли нерабочую атмосферу. Обиды и ссоры забывались, с подходившими подругами целовались и чокались. Демонстрации превращались в своего рода прощенное воскресенье, праздник не только народа, но и души. Из громкоговорителей неслись лозунги, дети плясали и махали флажками, новую песню в рядах подхватывали сотни ртов… Даже проход колоннами мимо трибун был лишь прелюдией к коллективной поездке к кому-то в гости, продолжению праздника…

Интересная партия. Это не постановочная фотография – а удачно пойманный кадр многоликости тех советских

демонстраций.

Фотография из личного архива автора.

Лишь через много лет я по-настоящему осознал, что советские демонстрации были важными точками сборки народа: их обязательность для каждого и массовость делала всех нас нацией, гражданами одной огромной державы.

Потом, работая журналистом на выпуске газет, где эти демонстрации освещались с обилием фотоснимков и коллективными репортажами, я из-за типографской специфики редко сам ходил в каких-то колоннах. Но всё же иногда вырывался, чтобы пройтись плечом к плечу с людьми – потому что именно на демонстрациях мы ощущали в те времена особенно остро, что мы единый народ и в горе, и в радости…

НАДО!

Новогодняя ночь на исходе, почти утро! Беззвучно мерцает огнями елка, семья, отметив Новый год, уже спит в другой комнате. А я только что пришел домой из типографии, тихо положил себе в тарелку салат «оливье», налил в бокал остатки шампанского. За окном волшебная ночь, наступивший 1986-й год, во включенном мной без звука телевизоре кто-то поднимает тосты и пляшет…

Вот так много лет подряд я – бессменный заместитель ответственного секретаря редакции вечерней газеты – приходил домой под утро в новогоднюю ночь, а полуночный бой кремлевских курантов встречал на работе. И тысячи таких же, как я, дежурящих в редакциях и типографиях от Калининграда до Дальнего Востока сотрудников газет, выпускали первые январские номера, когда вся страна сидела за новогодними столами. Секрет был в том, что на первой странице всех газет в те годы должно было стоять «Новогоднее поздравление советскому народу» от руководства страны – но цензура отдавала его текст газетам для свинцового набора лишь после того, как оно прозвучит по телевидению…

Выйти без такого поздравления в первом январском номере газете тогда было невозможно – и я, как капитан с корабля, уходил из типографии последним, выхватив из-под жерла печатной машины свежий новогодний номер с необсохшей краской и отпустив домой дежурную бригаду верстальщиков и корректоров… И, придя домой, старался не разбудить жену и детей, глядя, как в телике поет и пляшет страна, ради которой я жертвовал новогодним праздником.

Сейчас, с позиций сегодняшнего дня, это всё кажется глупостью: ну зачем ночью мучиться, чтобы с утра люди после новогодней ночи получили газету с Обращением из Москвы о том, что ждет нас в Новом году и чем отметился старый год? Но в то время это было НАДО! При всей усталости от ночной вахты меня в эти предутренние часы за одиноким столом, с налитой рюмкой водки или коньяка, переполняло чувство огромной выполненной задачи – и строки к советскому народу от имени руководства страны казались главными словами, без которых стране не обойтись. Это трудно сейчас понять, но Поздравление народу, которое с утра мало кто и читал, было для всех символом того, что на земле мир, держава крепка, мы прожили еще год и будем шагать в новый…

И еще было чувство эйфории от сопричастности к общему делу, о которой так чудесно сказал в фильме «Пять вечеров» по пьесе А. Володина его герой – шофер Ильин, возивший грузы на Севере: «Вот я качу по снежной дороге, и солнце, и я песни пою. А через семьсот километров меня ждут люди – и я им вот так нужен! Но я к ним доеду!»

Я много лет потом работал в журналистике после распада СССР. Но никогда у меня больше не было такого счастья своей нужности, как после этих новогодних номеров: «Я сделал свою работу! Я дал людям то, что они ждали! Я не встречаю Новый год с семьей, я не могу уйти из типографии к праздничному столу, потому что это НАДО!»

Я даже жалею сейчас тех, у кого не было в жизни этого слова, кто скептически улыбнется, прочтя мои записки…

Но без слова «НАДО!» с большой буквы жизнь пуста и лишена смысла. Мне очень жаль утраченных смыслов ушедшей Эпохи!

    Автор книги.

Я ЛЕЙТЕНАНТ

ГАЗЕТНОГО ФРОНТА

Наверное, заголовок надо пояснить. Я из военной семьи – отец мой, Савельев Алексей Михайлович, мальчишкой после коротких офицерских курсов в 1942 году попал под Сталинград. Там цепь новобранцев запаниковала под огнем и побежала с поля боя.

– Остались лишь мы, молоденькие лейтенантики, – рассказывал он. – Расстреляли в немцев обоймы пистолетов – и стали уходить к своим. За мной погнался здоровенный немец с винтовкой наперевес – он меня мог бы сразу застрелить. Но задумал взять в плен. Будь у меня в пистолете хоть патрон, я бы подпустил ближе немца и застрелил. Я бегу от него, а руки висят, как плети, – не помогают бежать. А я худенький мальчишка, меня бы бугай скрутил! Так мы влетели в наш окоп – там фриц ударил штыком загородившего путь старшину. Я крикнул: «Это немец! Чего смотрите!» Его застрелили. С того дня войны у меня руки дрожат…

Медали у отца были «За отвагу», «За взятие Берлина», орден, бесстрашный он был сапер.

А меня судьба занесла в лейтенанты как офицера запаса после срочной службы в Советской Армии. Но реально поносить армейские погоны лейтенанта мне довелось лишь один день: когда военкомат призвал на сборы. На этих учениях мы, офицеры запаса, должны были навести понтонный мост через местную речку. К вечеру, подогнав выданную армейскую форму и навинтив звездочки на полевые погоны, мы послали гонца в деревню за вином.

Маленький Витя Савельев (четыре годика) с отцом-офицером Алексеем Михайловичем. Крым, Джанкой, 1950 год. Фото из семейного альбома.

Автор книги во время срочной службы в Советской Армии.

1967 год, военный аэродром Бобровка, войска ПВО.

И началось фанфаронство под тихими ясными звездами на берегу вечерней реки:

– Господа офицеры! Все пьют стоя, подняв локоть к эполетам!

Наутро после этой лейтенантской вечеринки, когда мы стояли в строю и слушали «боевую задачу» по возведению моста, приехал и возник перед командирами паренек в штатском:

– Меня прислали заменить журналиста Савельева! Его редакция просила со сборов отпустить, поскольку он в газете больше нужен…

Я снял тогда гимнастерку с лейтенантскими погонами и отдал заменившему меня парню в штатском. И больше погон никогда не надевал…

Но на газетном фронте, где я начинал как рядовой корреспондент, я потом стал как минимум лейтенантом: опытным журналистом, редактором хоть небольших, но очень кусачих газет. Мой «взвод» никогда не был большим, но на своем участке «фронта» мы всегда удерживали рубежи и не гнулись, когда на нас наседали…

Хорошо помню номер республиканской «Молодежной газеты» (где я был главным редактором), когда мы напечатали статью «Уфа – город контрастов» к помпезному юбилею города. Помпезность мы не любили, поэтому решили вместо труб и фанфар поговорить о социальных проблемах.

– Помните, в фильме «Бриллиантовая рука» было объявление «Нью-Йорк – город контрастов»? – спросил меня мой лучший репортер Тимур Хабибуллин. – Можете ли найти нам эту цитату для репортажа, что мы придумали с Равилем Гареевым?

Я внутренне улыбнулся: Равилю Мамлеевичу Гарееву – фотокорреспонденту «Молодежки» (бывшего «Ленинца») с седой косичкой и замечательно юным характером – было 65 лет, а Тимуру – за двадцать! Но два сапога пара: удумали пойти в городские трущобы на склоне реки Белой, с ветхими домиками и отсутствием удобств – а затем для контраста сходить к богатеньким в их дома-хоромы. В те годы, после былой советской уравниловки, неравенство особенно бросалось в глаза – и каждая публикация на тему «дворцов и хижин» еще была «бомбой»!

…В назначенный срок сдачи статей в номер «два сапога пара» стояли передо мной и положили на стол свой «почти гарлемский» репортаж. Равиль Гареев отснял городские трущобы у реки, называемые Архирейкой, а Тимур талантливо рассказал и о нищете домов-развалюх – и о чудесной жизни богатого элитного дома, куда журналистов пустили по недоразумению. Я читал текст: действительно два мира! Особенно впечатляла концовка репортажа с «вердиктом» по элитному дому:

«А напоследок мы поднялись на последний этаж дома, глянули окрест с лоджии – лепота! Чернеют на солнце тонированные стекла банковских офисов. Взгляд скользит по горизонту, но… Архирейки отсюда не видно».

– Отлично поработали, друзья! – сказал я, дочитав репортаж. – Будет «гвоздь номера».