Ратибор. Капель первого круга

Конечно, в настоящем бою дед Микула снес бы меня одним ударом, когда мы бились на мечах. Старый храбр щадил молодого щенка, небрежно отмахиваясь от моих ударов, и вслух комментировал мои ошибки. Я прислушивался, иногда просил повторить сложную комбинацию, памятуя о том, что у меня никогда не будет такой огромной силы, как у старого велета. Следовательно, мне следует надеяться в будущих боях не на силу, а на ловкость.

– А теперь, Ратин, веди Серка. Седло накинем, покажешь, как в седле держаться можешь.

– Бегу, дедушка!

Серко не боевой конь. Простая, ратайская лошадь. Уже не молодой, небольшого роста, мерин. Зато безотказен, спокоен, послушен, вынослив. Что в телеге, что в санях. Под седлом тоже способен нести всадника, конечно не велета в боевом снаряжении. Зато мой вес ему как раз по силам.

Сегодня я завел оседланного Серка в загон, построенный для Жара, благо он был круглым, и занялся вольтижировкой. На полном скаку вставал на седло, рывком уходил под брюхо Серка, чтобы появиться с другой стороны, переворачивался, вставал на руки, опираясь на седельные луки, рубил лозу, метал ножи в небольшую мишень, стрелял из лука, правда, из трехпудового. А позади нас, шагах в десяти мчались Семаргл и Жарушко, пытаясь догнать. Тренировались, пока я уморился сам и уморил бедного Серка. До тех пор, когда дед Микула сжалился и скомандовал отбой.

Поводил Серка в поводу, давая остыть, насыпал в ясли овса ему и Жару, потом напоил. А тут и Глая вышла на крылечко, позвала нашу ораву ужинать.

Семарглу и Питину налили в миски без разговоров, а нас с дедом Микулой сначала отправили мыться к бочке с дождевой водой. После ужина, Глая увела меня в пристройку и сначала заставила померять почти готовый доспех из шкуры Змея. Он оказался для меня слишком просторным.

– Его на шубу надевать в карачун, – пробурчал я. – И то велик окажется. Ты же, Глая, мерку давно сняла. Ошиблась?

– Глупый ты, Ратин, – улыбнулась прабабка. – Ты сейчас в рост тянешься, как молодой дубок. На вырост кроила. Зато броня яркая. Все змеевы цвета радужные сохранились.

– А вот это, Глая Монионовна, плохо, – вмешался дед Микула. – Такую раскраску любой враг за три версты высмотрит. Придется красить в серо-зеленый цвет. У тебя есть такая краска?

– Тебе видней, Микула Гурьянович. – сразу согласилась Глая, а я только вздохнул. Решают за меня, словно меня рядом нет. По мне бы такую красоту лучше оставить. Да еще проехаться по улицам града на зависть градских парнишек, особенно Митьку рыжему.

– Все дела свои переделали? – спросила нас Глая. – Раз переделали, доставай, Ратин, гусли, будешь баллады и былины разучивать.

– Глая! – взвыл я. – Может, сегодня без былин обойдемся, а? Я до десяти лет все былины в храме богини Рати выучил наизусть.

– Основные былины, может быть и выучил, – согласилась прабабка. – Зато на гуслях до сих пор слабенько играешь.

– Не получается у меня на гуслях. Пальцы плохо слушаются в переборах. Сама говорила, что музыкантам тяжелая работа противопоказана.

– Это у тебя работа тяжелая? – возмутилась прабабка. – Ты, Ратин, сегодня что – пахал, дрова колол, пни на новой росчисти корчевал? Слух у тебя есть, а остальное получится, ежели старание приложишь. Начинай с запева былины «О сотворении Мира великим Родом». Я подпою. Начали…

Жива была в самом разгаре. Близился праздник Купала и ради такого случая, а так же по окончанию изготовления двух разных комплектов доспехов, двух, разного размера круглых щитов с медной оковкой и умбонами, конской брони, трех тулов боевых стрел, прабабка разрешила мне с дедом Микулой съездить в град.

Прямой дороги от нас до града родичей, дождливой марой и в карачун, не было. Болота с топями или снег, отсекали наш хутор от людных мест. Это было хорошо в том смысле, что исключало неожиданные наезды незнаемых людей, зато становилось нешуточным препятствием, когда нам с дедом Микулой приходилось на телеге пробираться до жилых мест. Год назад мы с дедом Микулой спрямили торну, уложив в топях три гати длинной шагов по тридцать. Гати из лиственного дерева, что не гниет в болотине, да еще притопили, чтобы не попал к нам гость незваный.

Теперь по торне через гати стало не пятьдесят верст с гаком, как говаривал дед Микула, а всего тридцать. Без гака.

Жива, есть – жива. Мурава вымахала на полянах по пояс. Всюду цветы, а над ними бабочки различные да стрекозы порхают. Пчелы летают от лесных бортей, жужжат, собирают нектар да пыльцу, трудятся. А пахнет всем этим с такой силой, что дух захватывает. Лепота – как говорит опять же дед Микула.

Везли мы на телеге десять двухведерных лагушков с сомой-медовухой для двора князь-старейшины Доброгнева, да мягкой рухляди два мешка – обменять на соль, пшеницу, кузнь разную у коваля Векши.

Сзади за телегой бодро бежал не отстающий от Серка, здорово подросший за три луны Жар, помахивал хвостом, смахивая с себя болотный гнус. Перед поездкой я намазал его и Серка дегтем, выгнанным прошлой живой, да и сами мы с дедом Микулой намазались, не забыв прихватить накомарники. На нашем хуторе комарье и гнус беспокоили мало. Не любят кровососы сухих песчаных мест, зато в болотах надоедают во всю мощь.

Чистюля Питин не дал себя намазать и поначалу устроился у меня на плече, решив путешествовать с комфортом. В болотах он заскучал и, не выдержав комариных атак, забрался с головой ко мне за пазуху. Семаргл бежал впереди телеги, часто пропадая из виду в траве, потом опять подбегал к телеге, пересчитывал нас строгим взглядом и опять исчезал.

– Прямо полный набор упрямых щенков, да еще Жаренок прибавился, – ворчал дед Микула. – Вы все что, друг без друга часу прожить не можете? Ну зачем, скажи на милость, прихватил свою ораву? Будете всем скопом с Митяевой дружиной силой меряться?

–Мра! – грянуло из-под моей рубахи утвердительное.

– А ты, Питин, молчи! Не тебя спрашивают. А спрашивают атамана вашей разнокалиберной ватаги. Понял? – рассердился дед Микула.

– Мру! – мордочка кота показалась в вороте моей рубахи. – Мя-а-со! – не согласился Питин.

– Вот то-то и оно, – вздохнул дед Микула. – Мясо… Они из вас не мясо, а котлетный фарш сделают.

– Не мы первыми начинаем, дедушка, – стал оправдываться я. – Это Митяй все никак успокоиться не может. Кстати – что за странное имя у него?

– Имя, как имя, – неохотно ответил дед Микула. – Эллинское. Правильно – Митрий будет. Есть в Ахайе такая богиня, Деметрой называемая. Это еще одна ипостась богини Живы. Так что хотя прозвища у вас разные, вы с ним одной богине посвященные. Прозвание то я сам ему дал, когда он народился.

– Выходит, мы с Митяем кровные родичи? Не только по роду-племени?

– Хоть и дальние, но родичи. Правнук он мой.

– А что ты ранее об этом не сказал, дедушка?

– Ты не спрашивал.

Я задумался. Вот оно как поворачивается. Родичи, а мир не берет. Хотя Глая рассказывала, что между родичами всегда распри сильнее бывают. Почему так? На груди у нас с Митяем тот же облик выколот предка Рыса снежного, по сю пору в Святых горах живущего. Охраняет те горы от находников Святогор богатур, мирно с Рысом-барсом уживается. Чего тогда мы с Митяем делим? Может попробовать помириться? А вдруг Митяй за труса примет? «Ладно, – решил я после долгих раздумий. – Обзовет трусом или не обзовет – стерплю. Не буду отвечать на его дразнилки и подначки. Знать бы только, что получится!»

Глава 8. Заморский караван

К граду Рысов мы добрались во второй половине дня. Удивительно, но на окружающих град полях почти не было людей. Я вопросительно посмотрел на деда Микулу, но он только пожал плечами.

– Не понимаю сам, Ратин. Может, что-то случилось?

Град, выстроенный три десятка лет назад втеклецами с реки Рось, расположился на пологом холме рядом с небольшой речкой, которую назвали в память о прежних временах – Роской. Град представлял собой поселение, окруженное высоким тыном из лиственных, вкопанных вертикально бревен. Тын стоял на двухсаженной высоты валу, перед валом был выкопан трех саженный ров с оплавленной кострами глиной. Сейчас глина кое-где оплыла, края рва заросли травой с кустарником. Было видно, что уже длительное время за рвом никто не ухаживает, не приводит в порядок.

В град вели единственные врата, а перед ними был уложен подъемный мост на массивных бронзовых цепях, которые уходили в две воротные башни. Мост, очевидно давно не поднимали, потому что он врос в землю. На обзорных площадках башен никого не было. Градские врата были открыты, и никакой сторожи тоже видно не было. При виде такого безобразия дед Микула рассердился. Куда князь-старейшина смотрит? Мало ли какой находник появится. То-то спасибо князь старейшине Доброгневу скажет!

Я глядел в помрачневшее лицо старого велета и понимал, что теперь скупому и добродушному князь старейшине малой выволочкой не отделаться. Дядька Доброгнев, уповая на отдаленное расположение града, расслабился и не обращал внимания на вероятную угрозу вторжения чужих находников. Высокий, дородный, любитель хорошо поесть, князь-старейшина сосредоточил свое внимание на хозяйственных делах. Град под его водительством ширился и богател, зато войское правило с каждым годом среди жителей выполнялось все неохотнее.

Князь-старейшина как будто позабыл о причине, заставившей тридцать лет тому остатки его рода сняться с насиженного места и забраться в самую крепь лесов, укрыться от находников за лесными засеками и болотными топями. Подалее от судоходной реки богини Даны, позволившей чужеземцам на морских судах подобраться к рысскому граду.

От врат начиналась градская улица, изломанная, изобилующая резкими поворотами для удобства обороны и затруднении действий конницы. Посреди града, на вершине холма стоял княжий кром, рубленный из толстых дубовых стволов обмазанных белой глиной, с добавлением куриных яиц. Перед кромом находилась небольшое открытое пространство, где на высоком столбе висело бронзовое било, должное созывать родичей на пожар или другие дела, либо на обще градское вече. За три десятка лет град разросся. Избы заполнили все свободное пространство внутри тына. Населения тоже прибавилось. Теперь, по подсчетам деда Микулы, в граде проживало около тыщи людинов, считая детей. И около двух с половиной сотен – мужей способных носить оружие.

Родичи, под мудрым водительством Доброгнева, орали землю матушку, делали новые росчисти, умножая пространство полей. Супрягой корчевали пни, удобряли навозом землю, увеличивая урожаи и приплод сохраненного скота. Бог Велес покровительствовал родичам, не давал приблизиться детям Мораны к обжитым землям, не допускал неурожаев и падежа скота. Торговые гости под его покровительством нашли дороги к новому граду сухим путем. Привозили крицы железные, ткани восточные, оружие разное и меняли на воск и мед, рухлядь мягкую.

Река, Рыской поименованная, воды несла чистые, и рыбы в ней было немеряно. Только боевые суда по ней проходить не могли даже в большую воду весеннюю из-за Большого Порога, да мелей щедро богами по речке рассыпанными.

За открытыми вратами нам встретился малец лет пяти, в замурзанной рубахе из отцовских портов перешитой. Впереди за теремами, послышался отдаленный гул.

– Где людины? – спросил его дед Микула. – Куда все подевались?

– Тама, – махнул малец вымазанной в земле ручонкой. – На площади перед домом деда Доброгнева собрались. Заморского зверя зырят.

– Что за зверь? – заинтересовался я.

– Не знаю ишшо. Меня мамка с сестрицей малой оставила. Наказала качать в зыбке, пока не заснет.