Разговор с Птицей. Повесть, путевой дневник, сборник рассказов

Как-то ему приснился сон. Хотя снов он обычно не видел, а если и видел – не помнил, но этот сразу врезался в сердце. И был он ярок и сочен, как перезревший плод.

И снилось ему, будто в заброшенном доме, за столом, наспех накрытым, держит его за руку какая-то девушка. И глаза у неё как озёра горного края.

И не пушок на шее девичьей, не ямки на щеках, не высокая грудь пленили его, но он околдован тончайшим изгибом верхней губы. И этот изгиб манил к себе властно и сулил небывалое счастье…

Девушка, нежно ему улыбаясь, подносит бокал, полный вина. Он видит, как дрожат её пальцы, как глубоко и взволнованно дышит. И, припадая жадно к бокалу, он всё испивает до последней капли. Вино обжигает и горячей волной проходит по телу… и тут словно кто-то опускает завесу, и темнота покрывалом тяжёлым накрывает его, и где-то там, высоко, словно флаг на ветру, плывёт вожделенный изгиб.

Дядя был избалован вниманием женщин. И жена его часто горько вздыхала и по ночам, закутавшись в плед, вытирала платком глаза. Но после того сновидения измены вдруг прекратились.

И теперь он уходил вечерами из дома, бродил по улицам и тихим, и шумным, всматриваясь в лица прохожих. Он уезжал и в ближайшие сёла искать своё небывалое счастье. Когда ж возвращался усталым домой, молча садился за ужин остывший. И долго потом взгляд блуждал по созвездьям. Жена уходила к себе и куталась в плед.

Два года прошло после того странного сна. И вот однажды летним вечером он сообщил, что уезжает. Он распродал почти все свои книги (а их было немало); часы золотые (подарок от деда) вместе со старинной иконой отнёс антиквару. Он купил дорогую одежду и перстень тяжёлый с гранёным алмазом достал из шкатулки. И вот ранним утром, не попрощавшись, он отправился в город у моря.

Он жил он в этом городе три дня и три ночи, а на четвёртый брёл тихо вдоль моря. И был он весел и пьян от яркого солнца, запаха сосен и множества женщин. И в какой-то далёкой таверне он заказал домашнего сыра, бутылку вина, изысканных фруктов. И вдруг его сердце учащённо забилось: он увидел её. Та, что искал безнадёжно два года, была совсем рядом! И ни капли сомнений.

Скромно она ему улыбалась, а он ей нежно поглаживал руку. И говорили они без умолку, словно знали друг друга целую вечность. И подносились всё новые яства, и наполнялись снова бокалы, и песни в таверне звучали лишь те, что желала она.

А ночью волны ласкали им ноги. И он рассказал ей про забытый покой, и про то, как он видел в сплетениях звёздных нежнейший изгиб. И она гадала ему по ладони и гладила руку с перстнем тяжёлым. И вот они оказались у дома. И он удивился, увидев жилище, было оно точно из сна.

В городе южном за столом, наспех накрытым, он чувствовал, как призывно дрожат её пальцы и как она взволнованно дышит. И был первый глоток. А потом – всё до капли. И его обжигало холодом странным, и волна ледяная катилась по телу, и мрак застил глаза, и где-то там, высоко-высоко, проплывал вожделенный изгиб…

Он лежал на полу, руки раскинув, и не видел, как искривились презрительно губы, и не слышал, как смех раскатился по дому. А эти глаза, что словно озёра какой-то далёкой горной страны, внезапно остыли и превратились в две колкие льдинки под нитью бровей.

Он не видел того, как мужчина вошёл в этот дом и быстро обшарил карманы и снял с пальца перстень с тяжёлым алмазом. Она же молчала и глядела в окно. Спокоен и холоден был её взгляд.

Они торопились. «Он скоро проснётся», – и суетливо следы заметали. Но он не проснулся – не вынесло сердце ни терпкой отравы, ни поисков долгих небывалого счастья.

И он пролежал два дня и три ночи, пока не забрёл в дом случайный прохожий. И вскоре жена увезла тело мужа.

Я закрыл книжку, бросил на стол. Часы на стене показывали без четверти одиннадцать. В кафе кроме меня и деда с газетой – никого. Рюмка армянского бренди с долькой лимона на толстом стекле, бутерброды с лососем, ненавязчивая мелодия и никаких обязательств. Идиллия! Сидеть бы так бесконечно, цедить бренди, ощущать, как разливается по груди тепло и разжимаются тиски…

А может, и мне попробовать поймать ветер? Чушь!

Я вертел в руках рюмку. Дед листал газету.

Мимо скользнула официантка. Марго? Да какое мне дело!

Я пригубил снова. За окном спешили прохожие, швырялся листьями ветер, а здесь… негромко льётся глупая мелодия… позвякивает стаканами бармен… Пусть. Как мягко катится по венам алкоголь… И не хочется шевелиться, и глаза закрываются сами, и так хорошо… просто быть… молчать…

Когда я открыл глаза, напротив сидела Марго. Имя это или прозвище, я не знал. На вид ей было не больше тридцати, крашеная брюнетка, симпатичная. Живет где-то рядом.

После развязной хрипотцы Славы голос Марго казался весенним ручейком.

– Привет, Никита.

– Ну, привет.

Говорила Марго чуть растягивая гласные, но выходило это естественно, без позёрства; немного по-детски. Мне нравилось наблюдать за ней исподволь, когда она порхала между столиками в длинной юбке и блузке со стильно завернутыми рукавами. По ее лицу прокатывались едва заметные волны, даже не волны, а лёгкая зыбь, которая случается летним утром на дачном озерке. В больших серых глазах временами вспыхивали лукавые огоньки.

Марго примостилась рядом, поставила локти на стол, опустила подбородок в чашечку тонких ладоней.

– Скучаешь?

– Вроде того.

– Повторить? – она кивнула на рюмку.

– Позже.

– А как там мой барашек?

Моя правая бровь невольно изогнулась.

– Да нормально. Про тебя недавно спрашивал, – нашёлся я.

– Правда?

– Верней не бывает.

Тут отворилась дверь, и в кофейню вошли две посетительницы. Одна вела за руку мальчишку лет семи. Марго встрепенулась:

– Я сейчас.

Удивительно, она помнит барашка. А ведь почти год прошёл.

В конце прошлого лета я сидел за этим самым столом, и хотя в кошельке было почти пусто, дотянул до закрытия. Попрощавшись с барменом, вышел на улицу. Там меня уже ждала Марго. Мы не были особо знакомы. Краем уха я слышал об официантке, которая запросто нальёт в долг. В нашем околотке слухи разлетались быстро.

Я вяло шутил. Она посмеивалась. Как-то само собой оказались в подъезде, поднялись ко мне.

– Так ты здесь типа живёшь?

Она по-хозяйски оглядела кухню, вошла в комнату.

– Ну, типа того.

– Понятно.

Я захлопнул дверь, достал сигарету.

– Ой, какое чудо!

Марго стояла у полки с фигурками (тем летом полка ещё висела).

– Ты это всё сам?

– А кто же?

– Блин, здорово! А можно подержать?