Честь имею. Крах империи

Вся разношерстная толпа прохожих в будничные дни одета не ярко, скромно. Общий тон одежды тёмный, хотя изредка мелькали белые гимнастерки и кители учащихся, военных и чиновников, да белые блузки женщин.

Ярким пятном на центральных улицах Омска выделяется одежда кормилиц. Их наняли богатые семьи для грудных малышей. В большинстве случаев это дородные молодые женщины, часто красивые, отдавшие своих младенцев в деревне в чужие семьи и поступившие на службу в городе за «неплохие харчи» и заработок, превышавший заработок хорошей прислуги. В богатых семьях было принято одевать кормилиц в русскую национальную одежду – нарядный сарафан, расшитый кокошник с разноцветными сатиновыми лентами сзади, с пышными расшитыми рукавами. Прогуливаясь по улицам и толкая впереди себя коляски с плетеными корзинами, с младенцами внутри, эти женщины украшали окружающую обстановку, вызывая умильные взоры горожан, встречающихся на их пути. Но сегодня праздник – Светлое Христово Воскресение. Сегодня все одеты празднично.

Мужчины – возрастом за тридцать лет и из цивильного сословия облачились в укороченные пиджаки без подкладных плеч с завышенной талией и удлиненными лацканами. Голова каждого из них покрыта мягкой фетровой шляпой, у некоторых без полей, вывернутых из длинного фетрового колпака. Чуток поодаль от них, – на территории, прилегающей к зданию Драматического театра, у здания женской гимназии стоят группы молодых щёголей по пять – шесть человек. Они вьются возле весёлых молоденьких хохотушек, блистают остроумием и джазовыми костюмами – туго застегнутыми пиджаками и брюками-дудочками. В этой молодёжной среде царит лёгкость и свобода мышления. Как часто любят выражаться они: «Свобода от старых предрассудков».

– Гляньте, как старые петухи распушили свои перья, – смеясь, проговорил высокий худощавый студент, показывая пальцем на группу мужчин средних и вышесредних лет, о чём-то тихо беседующих друг с другом и как бы мельком бросающих взгляд на дам, проходящих мимо важной, медленной походкой. И ведь думают, что никто ничего не замечает. Так и несёт от них животной вонью, вот ведь козлы вонючие!

И действительно, это невозможно было скрыть как от шумной весёлой молодёжи, так и от самих дам, бросающих кокетливый взгляд на мужчин, как, впрочем, и от каждого из них.

Отдельно от группы старших ребят стоят в тени берёзы три юные молодицы и тихо беседуют, изредка бросая завистливый взгляд сияющих глаз на весёлых хохотушек, стоящих в группе студентов.

– Интересно, о чём это они там шумно говорят? – проговорила стройная девушка лет пятнадцати.

– Ясно о чём. Балагурят и обсуждают каждого встречного поперечного. Что им ещё делать-то? Павлинами, распушив хвосты, красуются перед своими подружками, – ответила слегка полноватая девушка, гордо вскинув голову с тугой русой косой.

– Ну их! Не смотрите на них, подруженьки. Подумают ещё, что мы завидуем. А по мне так они вовсе и не весёлые, друг перед дружкой рисуются, ломаются, как клоуны, а за душой ни мысли, ни дела нужного, – одна бестолковая болтовня и натянутый смех, – заключила третья девушка и предложила подругам покинуть пёструю площадь.

– А и правда, нечего здесь делать. Стоим, лупим глаза, как дурочки, на всех этих… – кивнув в сторону весёлой молодёжной группы, ответила девушка с русой косой. – Праздник сегодня, – Светлое Христово Воскресение… а мы… пойдёмте отсюда!

В городе беспрерывно звонят в колокола. По существующему обычаю, в светлый праздник каждый может звонить в колокола за известную плату дьячку и, разумеется, народ злоупотребляет предоставленной ему свободой. Звенят, звенят колокола с утра и будут звенеть до вечера. Праздник! Великий праздник Воскресения Христова! Солнечный, не по-весеннему жаркий день, – 10 апреля 1911 год. Мужчины христосуются и с жадностью лобзают всех знакомых, и даже не знакомых, но хорошеньких дам, те, смущаясь, подставляют вспыхивающие румянцем щёки и щёчки, улыбаются и кокетливо поводят глазами на любезные слова, сказываемые им мужчинами.

Сегодня дамы надели красочные цельнокроеные платья с глубокими квадратными, круглыми и v-образными вырезами, смело открывающими истосковавшемуся взгляду мужчин всех возрастов верхние скаты «шёлковых», снежно белых грудей. А прямые, узкие подолы платьев, подчёркивающие тонкие талии дам, вообще сводят их с ума. Собравшись группками на обочине мостовой, выложенной кирпичом-железняком и галькой, мужчины как бы ведут разговор, а по сути, своими жадными глазами срывают с дам их смелые наряды и мысленно впиваются своими воспалившимися губами в алые уста молоденьких дев и в груди «сочных» дам. И этим мысленным лобзаниям не мешали даже громоздкие со страусовыми перьями, с чучелами маленьких птичек, а то и с перьями «эспри» новомодные шляпки, красующиеся на миленьких головках женщин. И всем без исключения мужчинам мнилось одно, – как во время лобзаний их лица ласкают маленькие дамские ручки в длинных кружевных перчатках, но то были лишь мечты. От этих сладостных грёз мужчины возгорались жарким пламенем, горячий пот катил по их щекам, и чтобы как-то скрыть от собеседников свою похоть они жаловались на жару и безветрие. При этом, утирая лицо платком, как бы отводили от собеседников свой взгляд и ещё алчнее впивались глазами в соблазнительные открытые места женских тел.

Весна ликовала. На Чернавинском проспекте непринуждённо стояли и вальяжно передвигались по его мостовой «проснувшиеся» под тёплым весенним солнцем горожане, – нарядные дамы и взрослеющие, но ещё юные девушки, чинные офицеры и не менее степенные чиновники, беззаботные студенты и бойкие школяры, угрюмые мужики и суетливые бабы, – важный и простой люд.

Вот куда-то спешит офицер. Вслед ему с завистью смотрят школяры, – восхищаются его парадным воинским мундиром с эполетами на плечах.

Прогулочным шагом, бросая скучающий взгляд на прохожих, прохаживаются чиновники.

Мило улыбаясь, беседуют две молодые дамы, в руках каждой зонт от солнца. У той, на ком розовое платье с глубоким вырезом, открывающим верхние скаты пышных грудей – розовый зонт, другая дама, чья маленькая, почти девичья грудь с трудом просматривается под тонкой голубой тканью платья, держит в руках ажурный белый зонт с белыми кисточками.

– Ах, милочка, я вас ещё издалека приметила! – медленно, расставляя каждое слово по своим местам, говорила пышногрудая дама. – Как вы прекрасно выглядите, будь я мужчина, взгляд бы от вас не отводила. Так и смотрела бы, так и смотрела бы! А платье, ах, какое прелестное у вас платье! Как красиво оно облегает вашу чисто девственную грудь!

Притворно восхищаясь плоскогрудой дамой, пышнотелая женщина говорила с лестью, чем явно давала понять собеседнице, что вынуждена говорить именно так, как того требует обстановка.

– Да, что вы, душечка, какое там! Всё уже ношеное и переношенное по несколько раз, первый-то уж не помню когда, а вот нынче уже второй раз одела. Муж мой – Савелий Иванович выписал новое из Парижа, на днях ждём. А вы, как я вижу, всё цветёте, и платье ваше просто великолепное… особенно круглый вырез Шанель. Помню, помню, как вы в нём были на новогоднем балу у губернатора… ещё в прошлом году, и дважды прогуливались в нём прошлым летом. Сидит на вас как литое, смело открывает вашу полную грудь, готовую и без того выпрыгнуть из вашего столь изумительного платья. С уверенностью могу сказать, мужчины, позволь вы дольше, нежели приличествует, останавливать им свой взгляд на вырезе вашего платья падали бы у ваших ног бездыханными.

– О, нет! Пусть живут! – улыбнувшись, ответила душечка.

Внутренне смеялись женщины над своим как бы несуразным диалогом, однако, несущим скрытый смысл, понятный только им и заключавшийся в том, чтобы густая толпа горожан, прогуливающихся по проспекту, не смогла понять, о чём они говорят.

– Пусть, себе, думают, что стоят две пустышки и каждая говорит о своём, не вникая в слова собеседницы. Незачем привлекать к себе внимание посторонних лиц. – Так, ещё несколько лет назад решили они вести разговор при встрече на улице.

– А слышали, душечка, к нам из Петербурга губернию проводят!

– Милочка, что вы! Какую губернию? Из Петербурга к нам прибыл генерал.

– Что вы говорите? – ахнула Дарья Захаровна. – Это, какого же он чину, не фельдмаршальского ли? И какой это оказией? – внутренне смеялась она над своими словесными выкрутасами.

– Ясно какой, депутациями.

– Ох, ты ж, Господи! – вновь ахнула милочка. – Как это ново и своевременно! Решительно от всех городов депутациями. Мило, очень мило! Верно, губернию будут проводить, иначе какой резон фельдмаршалу в наш город приезжать.

– Милочка, есть у нас уже губернатор. Зачем же ещё один? И не фельдмаршал вовсе прибыл в наш город, а простой генерал.

– Значит, душечка, бал будет, шампанское и цветы. Верно, фельдмаршал викария привёз из столицы. Вообразите, какой будет великолепный праздник.

– Какой праздник, милочка? Торжественнее нынешней Пасхи уже вряд ли. А вот как попы наши ныне живут, хотелось бы знать. Ничего не слышали об этом от нашей старшей подруги?

– Не видела, давно не видела нашу благодетельницу Клавдию Петровну. А праздник… Что ж… воображаю… несуразный праздник выйдет, а всё ж таки депутация. Как оно того… с фельдмаршалом-то?

– Что ему сделается, милочка? Генералы они приезжают и уезжают. А мы остаёмся. Воображаю, какой выйдет пассаж!

– Фи! Пассаж и фельдмаршал! Как всё это не вяжется с попами.

– Тут, милочка, палёным пахнет!

– Это почему же гарью, душечка?

– А вот начнёт генерал проверку, да как недоимок насчитает, тогда того и гляди головы покатятся.

– Ох, ты ж, Господи! Это как же они покатятся? – всплеснула руками милочка. – А попы-то как? Как с ними? Неужто ничего не слыхать?

– Не слыхать. Как китайский переворот земной поверхности по способу профессора Эрлиха!

– Переворот земной это опасно. Как же мы ходить будем вверх ногами? На головах-то ног нету!

– Христос Воскреси! – подойдя к увлечённо беседующим дамам, проговорила молодо выглядевшая женщина, которой, даже при внимательном её рассмотрении, невозможно было дать более тридцати лет, что не соответствовало действительности, ибо в реальности она перешагнула вторую половину своего третьего десятка лет два года назад.

– Воистину Воскреси! – ответили душечка с милочкой, похристосовавшись с подошедшей к ним подругой – Клавдией Петровной Мирошиной.

– Слышали новость, к нам новый командир полка прибыл из Петербурга, – статный такой полковник, и ещё довольно-таки молодой, лет не более пятидесяти… на вид.

– Генерал, голубушка! – удивлённо воззрившись на новую собеседницу, поправила её душечка. – Генерал, а не полковник!

– Фельдмаршал, любезная Клавдия Петровна, – проговорила милочка. – Фельдмаршал! – поставив точку в разногласии, вызванном воинским званием вновь прибывшего офицера.

– Бог с вами, пусть будет хоть генерал-советник, – махнув рукой, ответила Мирошина. – Только всё ж таки полковник! Один он, без сопровождения генералами и советниками разными, разве что с дочерью прибыл.

– Ещё и полковник? – удивилась милочка. – Генералы, фельдмаршал, советники и полковник! Тут уж, крути не крути, а губернию обязательно делать будут. А только, что слышно о попах наших?

– Какую губернию, Дарья Захаровна? Полковник, говорю, прибыл из Петербурга, с дочерью… и без никого… вовсе. Взамен старого командира полка, ушедшего в отставку. А с попами всё обстоит очень хорошо. Попались голубчики, пропечатали их.

– Вот оно как? – одновременно воскликнули милочка и душечка.

– Радость великая! Обрадовали вы нас, голубушка, благодетельница вы наша, Клавдия Петровна, – восторгалась новой собеседницей душечка.

– А только всё же интересует меня, за какие грехи полковника с его генералами и советниками к нам из столицы сослали? – проговорила милочка. – И куда пропал фельдмаршал?