Четыре угла

Молча, она подошла к молодому человеку и с грустными дрожащими от боли глазами отдала ему письмо. А затем… она просто убежала.

Не понимая, что делать и не зная, нужно ли её догонять, ОН стоял на своих ногах, провожая возлюбленную взглядом полного недоумения. Холодной от волнения и сырости летнего вечера рукой он тут же вскрыл письмо. Текст был написан в спешку, строчки иногда сходили выше или ниже, а в нижней части листа было три пятна от соленых слёз, что капали бы чаще, если бы их не сдерживали сжимающиеся со всех сил глаза.

И прочитав текст, молодой человек захотел тут же догнать ту, что убежала, пообещав когда-то вернуться. Но было слишком поздно. Побежав по её следам и не найдя её, он потерял часть себя.

Автор воспоминаний, затаив в своем теле пустоту и тонущего в его зрачках Германа Рица, протянул левую руку к своему лицу. Отодвинув её, он увидел, как на его пальцах трепетали капли. И он закрыл глаза, дабы не видеть больше этот мир, лишившего его любимой.

«Ты ушла, и нет конца дороги…» – прошептал он.

Закрыв глаза, он дал Герману Рицу свободу.

Герман вновь чувствовал сухость воздуха и скудность мира одиночества, но пережитое не вызывало в нём волнений, по силе подобных тем, что он перенёс на себе в мире страха.

Рухнув мягким местом на обжигающий песок мира одиночества, Герман пополз спиной вперед, перебирая ногами, как сумасшедший. Перед его лицом, прорастая темнотой, росла воронка. Она стремилась захватить Германа и больше не отпускать. Так, по крайней мере, думал Риц. Не получая нужного момента для бегства, странник все полз по песку и полз, сопротивляясь засасывающему его песку. Руки соскакивали. Ноги почти уже провалились в воронку. Но тут, повернув голову, Риц увидел проходящий мимо силуэт. Он успел схватить за ногу девушку до того, как песок поглотил его лодыжку.

И вот Герман на верхней палубе корабля недалеко от берега холмистой степной местности в плавно волнующемся море. Ветер с морским бризом наполнял волосы воздухом, а теплые лучи солнца ласкали бледную кожу лица. Крики чаек пробуждали воспоминания о проведённых в далеком детстве каникулах на море.

Но где та, кому принадлежат воспоминания?

В воде на оторванном куске деревянной двери и на тихих волнах качалась девушка. Лёжа на спине и смотря в голубое небо, она мыслями погружалась в печалящие мысли, в моменты из жизни, когда дорогой ей лучший друг покинул её. Не выдерживая внутреннего напряжения, сдавливания грудной клетки и нарастания негативных мыслей, пожирающих слезами кожу вокруг глаз, она принялась кричать. Но это не были крики о помощи, это были крики души. Вся негативная энергия, скопившаяся в ней, выходила с каждым громко выпущенным из тела звуком.

Душа болела и требовала выговориться хотя бы таким бестолковым слушателям, как парящим над головой чайкам. И девушка, крича, говорила о своем одиночестве.

– Ты бросил меня так давно, но вернулся вновь, чтобы повторить это. Выкинув за борт нашей дружбы меня и мои чувства, ты оставил меня на гибель. И пусть акулы горя и страдания съедят мое тело, обожженное лучами солнца и твоими руками. Не надо больше возвращаться в мою жизнь! Слышишь?! Твое нахождение рядом со мной делает всё моё существование жалким. Если принял решение уйти, бросив все годы дружбы и поддержки, то делай это бесповоротно!

Уровень моря поднимался с каждой пролитой слезой девушки. (Воспоминания её, видимо, были искажены воздействиями отчаяния и залитых горем глаз).

Осматривая взглядом корабль, Герман был намерен спасти изливающего душу человека за бортом. Он крикнул её. Но она промолчала. Он крикнул ещё раз, и она сказала:

– Меня все бросают! Оставляют одну, выбирая друзей, выбирая других! И теперь одиночество растет отдельно от меня и быстрее меня. Кажется, абсолютно любой рано или поздно захочет меня бросить. Я надоедаю и становлюсь ненужной.

Из-за пролитых слез уже не было видно берега и холмистой местности, было лишь затапливающее мир море. И поднялась волна, забравшая на дно переживаний раненную лучшим другом в самое сердце девушку.

Риц прыгнул в море, чтобы спасти её, но коснувшись воды, опять оказался в песке. Песок продолжал пропадать в черных воронках, появлявшихся хаотично в разных местах и пытающихся предугадать место появления Германа. К его счастью, монстр не успел создать ловушку под его ногами в момент возвращения в мир одиночества. И, понимая свое счастье, Риц принялся бежать дальше.

Но вдруг он остановился. Ведь впереди появилось пять силуэтов знакомых ему людей. Пять молодых парней из парка шли по здешнему песку, обсуждая что-то между собой. Кто-то, постоянно поворачиваясь спиной по ходу движения, поддерживал разговор, разбавляя его шутками.

Видя знакомые лица, Риц принялся бежать к ним, и в последнюю секунду успел дотронуться до плеча верзилы Чарли.

В воспоминаниях Макс, Чарли, Лео, Тод и Уго сидели в тот день в своем излюбленном месте – в подъезде жилого дома, скрываясь от накрывшего город дождя. Вечер переходил в ночь, и луна, выходившая изредка из-за туч, освещала бледно-синими лучами пустую улицу.

Парни сидели на полу лестничной площадке на самом верхнем этаже, освещенные только идущим из окна с деревянными рамами и побитыми в нескольких местах стеклами светом. Если бы они не выкрутили все лампочки на всех этажах, чтобы было не так стыдно обжиматься с девчонками среди потрескавшихся стен сырого подъезда, воспоминания были бы более разборчивыми.

Хотя света было не много, Герман, стоя незамеченным рядом с ребятами, сумел рассмотреть молодых людей, черты которых он помнил смутно из-за выпитого в вечер их знакомства полусладкого вина.

Начнем с Макса. Будучи главарем этой «банды», Макс часто сдерживал свои эмоции и часто позволял себе улыбку лишь на одну сторону. У него были голубые глаза, всегда коротко подстриженные волосы темного цвета. Нос этого красивого и очаровательного молодого человека был с плавно переходящей в кончик перегородкой. Ростом Макс мог гордиться, все его 189 сантиметров внушали ему уверенность. И нежные и одновременно с тем мужественные черты лица вместе с голубыми глазами сводили девушек с ума.

Его правая рука и лучший друг Чарли был не хуже. Он был высоким двухметровым юношей с широкими плечами, зелёно-серыми глазами и носом с небольшой горбинкой. Волосы Чарли немного отращивал и зачесывал на бок. Всегда носил с собой в карманах стакашки для горючего.

Иным был Уго. Он отличался от всех своим хмурым бледным видом. Его острый нос и зеленые спокойные глаза по непонятным причинам вызывали у противников ужас. Подстрижен Уго был всегда на лысо. Говорят, так его приучили подстригаться ещё в детстве, подготавливая к службе, о которой он сейчас и слышать ничего не хочет. Он был высоким, но самым низким из всех парней в «банде». Интересным в нём было то, что он никогда не занимался спортом, в отличии от других своих друзей, но всегда был незаменимым в уличных разборках. Накаченное, но худое тело Уго придавало ему шарма.

Забавнее всего среди молодых людей жилось Лео и Тоду. Они с детства не разлучались дольше, чем на сутки. Всегда, во всем вместе. Вместе находили неприятности на свои привлекательные пятые точки и вместе из них выбирались.

Лео обладал широкой светлой улыбкой. Коротко подстриженные светлые волосы на свету пропадали, и складывалось впечатление, что Лео совсем облысел. На его носу красовались веснушки. Серые глаза юноши привлекали взгляды дам. Губы его были пухлыми, но привлекательного сочного оттенка. Все знают, что Лео пользуется успехом у девушек за счет своего чувства юмора.

Тод внешне напоминал чем-то Лео, но при этом оставался личностью. Именно личностью, а не индивидом. Оскорбить таких людей с использованием данной терминологии было бы неправильным делом. Отличие Тода от Лео было в том, что он улыбался более сдержанно и не так широко. Нос не был покрыт веснушками, а волосы были слегка темнее, но оставались светлыми. Губы были пропорциональны. Тод обладал нежными чертами лицо в области подбородка. Его шикарные скулы были поводом для зависти других молодых людей города. Ростом они с Лео были около 180 сантиметров.

Молодые люди были увлечены беседой, во время которой Макс сидел на подоконнике, Чарли, Уго и Тод на полу, а активный Лео ни как не мог приземлить свою жопу хоть куда-нибудь. Лео вставал регулярно с пола, облокачивался на перила и через некоторое время снова садился рядом с Тодом.

– И они никогда меня не слышат. Я не могу им ничего сказать. Меня либо не замечают и перебивают, либо же они делают вид, что слушают, но по их безразличным глазам я понимаю, что слова пролетели мимо. Меня как будто не существует… и самое обидное то, что не существую я для своих родителей. – Чарли говорил меняя часто интонацию от возбужденной, до спокойной, пропитанной грустью

– Понимаю, друг. Хотя у меня немного иначе. Мои родители имеют общие интересы, одну область работы, у них полно общих тем. И они всегда говорят именно на те, что понимают только они. Я же сижу рядом и молчу, потому что не могу ничего сказать или не могу сменить тему разговора. Получается, что все вокруг меня связанны общим делом, а я лишен такого. Сразу думаю, что не нужен им. – Тод поддерживал Чарли, и Чарли слышал его. Ведь именно тут, рядом с друзьями, он был среди своих, среди тех, кто его слышит в ответ.

– Вот сколько бы раз мы с вами не говорили об этом, мы всё равно продолжаем ныть. – Макс говорил с чувством досады и злости. – И печально то, что я буду ныть. А как иначе? Мой отец вообще пытается стереть любое напоминание о моем присутствии в его жизни. Он полностью меняет сделанные мной ему подарки, не зовет на совместные прогулки и застолья. Он не слушает меня. И интересуется он всегда только моим младшим братом. Часто мне кажется, что, пытаясь изменить свою жизнь в своих же глазах, он делает всё для того, чтобы меня не было в его прошлом и настоящем. Мерзко и больно одновременно. Да ребят, хреново у нас с вами с пониманием родителями нас и наших чувств. – Макс посмотрел в окно на вышедшую из-за туч луну.

– Твой отец своим поведением мне мою мать напомнил. – Заговорил Лео. – Она считает меня несерьезным, вечно находящим неприятности дураком. Иногда, не стесняясь выражений, она называет меня придурком. При этом, если я начну противиться, то еще и руку поднимет. А как я могу ей ответить? Мать же… вот и получается, что я шучу, вечно пропадаю на улице, лишь бы не думать о ней.

Уго, молчавший до этого, решил заговорить:

– У вас тоже всё это вызывает чувство брошенности и отстраненности? Пустота, что приходит после переживаний и саморазъедания мыслями, не настигает вас? Я вот испытываю всё это, становясь жестче и бесчувственнее. Потому что чувства, вызванные людьми, приносящими боль и разочарование, разъедают изнутри. А пустота и безразличие это вроде бы даже сдерживают. Так и получается, что среди толпы, ребят, мы с вами совсем один и пусты. Одиночество, не правда ли, жестоко и подобно наркотику, засасывает, пока не умрешь?

– Если снова начинать говорить про одиночество, то скажу пару слов, что недавно жгучими метафорами появились у меня в голове перед сном. Думая об одиночестве, я испытываю жуткое желание вывернуться наизнанку так, чтобы вся моя наружность тут же спряталась во внутрь, а все мои органы предстали перед людьми, демонстрируя свое расположение, как в учебниках по анатомии. И пусть родственничков тошнит от увиденного! – Макс говорил грозно с расширенными ноздрями и опустившимися на глаза бровями.

– Какой специфичный вид самоубийства, Макс. – Уго, сосредоточив свой взгляд на дальний угол лестничной площадки, заговорил о том, что приходило на ум каждому из присутствующих. Каждому, кроме Германа Рица. – Лично я, когда решусь покончить жизнь самоубийством, сделаю это аристократичным способом. Не нужно новизны. Не нужны шумные группы и толпы. Хочу как раньше: тёплый, несущий тебе долгожданную смерть выстрел в голову. Можно было подумать, конечно, над порезом вен. Но по правде, это мерзко. Поэтому, на второе место я бы поставил полёт с обрыва в реку. Смерть так кажется красивой и счастливой. Это является неплохими аргументами в пользу того, чтобы скинуться с высоты. Но, моё условие – никакой новизны! Должен быть или обрыв, или старая постройка, которой более шестидесяти лет. Вот это я понимаю! На конец полетаешь и дело решишь. Браво. Кроме новизны, не понимаю ещё записок предсмертных. Не хочу я шума и всех этих красивых речей. Записки, знаете, скорее нужны будут живим, чем нам. Она нужна им, чтобы они прочитали её, увидели слова «никто не виноват» и успокоились. Они, видите ли, чисты. Но так ли это? Могу сказать лишь одно: раз кто-то ушёл, убив себя, значит, есть виноватые в этом. А кто это, как его зовут и прочие ненужные вещи – это всё вторично.

– А никто тут не пробовал уже что-нибудь? А то атмосферка похоронная какая-то. – Смеясь, пошутил Лео.

– Лео, так может ты уже попробовал через подвешивание? Вот у тебя башка то сместилась и ты теперь тупой. – Тод смеялся вместе с Лео, а не над ним. И оба друга были счастливы.

Чарли дождался, пока Лео и Тод замолчат и прекратят разрушать стены дома своим громким смехом. Дождавшись, сказал то, о чём молчал, но думал пару раз:

– Я бы с радостью уехал на поезде в закат. Часто, понимаете, появляется желание уехать нахрен куда-нибудь. И уже не важно куда. Просто уехать. Я бы смотрел в окно поезда, слушал музыку и иногда показывал билетик кондукторше, что ходит в сопровождении охранника. А за окном были бы закат, дорога, поля с болотами и невысокие маленькие деревянные домики и люди. И эти бескрайние просторы, озаряемые закатными лучами красного солнца. Один край сменялся бы другим, и казалось, что где-то в этом мире есть то место, где можно быть счастливым. И в случае, если я не найду это место, не буду счастлив, то угоню у незнакомца автомобиль и разобьюсь на нём об первый попавшийся огромный объект. И всё. Нет меня.

– Верзила Чарли не может разбиться, ты же огромный. Скорее объект, в который ты врежешься, умрет мучительной смертью, рассыпавшись на кусочки кирпичей. – Тод говорил с улыбкой на лице. Он посматривал на Лео, которому шутка понравилась и который пытался сдержать смех.

– Какие-то у вас слишком сентиментальные представления о настоящем самоубийстве. – Заговорил снова Макс, не вставая с подоконника. – Я бы вот нарвался специально на неприятности с бандой из соседнего района города и взял бы с собой на «стрелку» из оружия только свои перчатки для рук. И сдох бы во время самого любимого дела в моей жизни. А если тех, от чьих рук я погибну, ещё и посадят в тюрьму, так считайте, героем для вас буду. Брутально и по моей воле.

В это время Лео, осознав, что уже думал о своей смерти, выключил в себе все способности к юмору и заговорил тут же после Макса:

– Стих вспомнил, парни. Бывает же.

«А если бы я исчез,

исчез навсегда и никогда

я более не вернулся?

Если бы ушёл, избавил вас тогда от меня,