Загон

– Видишь ли, после нашей последней встречи я много думал… Кое-что почитал… Кое с кем посоветовался… Вероятно, всё куда серьезнее, чем может показаться…

– Что ты имеешь в виду? – у меня неприятно засосало где-то под ложечкой.

– Судя по всему, я приобрёл что-то страшное… и… подарил твоей дочери…

Повисла долгая пауза. Мы смотрели друг на друга и молчали. Жан, видимо, ожидал от меня какой-то реакции, но меня настолько изумило его признание, что поначалу я ничего не мог сказать. Молчание затягивалось, Гебауэр попыхивал сигаретой, и я отставил чашку в сторону.

– Жан, я, в общем-то, человек не из робкого десятка, но сейчас, всего несколькими словами, ты действительно нагнал на меня страху. Ты говоришь всё это серьезно или просто решил меня немного попугать? Но, тогда зачем? Не можешь ли ты объяснить мне подробнее, с чего ты все эти страхи взял?

– Стас, я совсем не хочу тебя запугивать, только хочу предостеречь, а больше всего, исправить свою ошибку. Ты же знаешь, я вообще люблю мистические истории и загадки, я много читаю о тех странах, которые намереваюсь посетить, особенно если дело касается малоцивилизованных стран. А таковых, к сожалению, еще не мало. И с чем мне только не приходилось сталкиваться! Так вот, по данному случаю, хочу я рассказать тебе о пало-майомбе, религии, происходящей из Конго. Она отличается неистовой устремленностью к черной магии, некромантии, кровавой мести и извращенным убийствам. Конголезцы, на мой взгляд, странные люди. Нет, есть, безусловно, и среди них образованные, интеллигентные представительные типы, но, в основной массе, это отсталое население, для которых черная магия один из способов выживания во враждебном мире. За деньги они готовы «наслать» смерть на кого угодно. Они уверяют, что связаны с силами дьявола, для черных целей своих изготавливают магический котел, который наполняют всякой дрянью, типа сушеных жаб, землей, пылью с перекрестков, ветками, травами, костями зверей и птиц. Туда же бросаются и человеческие кости. Никто не знает, какие при этом проводят они ритуалы, но в итоге котел становится обиталищем духов мертвых, которые могут исполнить любую волю хозяина котла.

– Жан, ты случаем не спятил? Что за бред ты несешь? – недоумение мое было искренним. И это в нашем-то веке!

– Стас, я понимаю, в это трудно поверить. Я бы и сам не поверил, если бы не видел кое-что мало объяснимое собственными глазами. Там малограмотные, но считающиеся посвященными, маги умеют делать такое, что ни одному нашему ученому не померещится даже и в самом жутком сне. Я плохо тебе все объясню, я не специалист, а всего лишь любитель, но у меня есть один знакомый, профессор-этнограф, он занимается африканскими народностями, в частности Конго, он очень много знает, и сможет тебе рассказать гораздо больше, а может быть даже и помочь. Я уже говорил с ним.

– Помочь с чем? – здесь нервы мои не выдержали, я взял сигарету из пачки Жана и закурил.

– Избавиться от этой куклы…

– Что значит избавиться? А разве я не могу прийти домой и выбросить её, ну, скажем, в мусоропровод?

– Не вздумай! – Жан вскрикнул так громко, что посетители кафе все разом обернулись в нашу сторону. – Даже не вздумай! Последствия такого шага могут быть чудовищными… С куклами Вуду так обращаться нельзя!

Гебауэр даже в лице изменился, сейчас он меньше всего походил на уверенного в себе бизнесмена, а больше всего смахивал на типа, у которого съехала крыша. Глаза его выкатились и округлились, щеки заполыхали нездоровым румянцем, руки задрожали так сильно, что он не смог бы и чашку поднять, не расплескав при этом свой кофе. И бывает же такое!

– Стас! Умоляю тебя, – горячился Жан, – поверь мне, наконец! Все очень серьезно! Ничего не предпринимай, не посоветовавшись с профессором. Он тебя научит. Он очень толковый и понимающий человек. Поедем к нему! Прямо сегодня, сейчас!

– Но сейчас уже поздно!

– Ничего не поздно! Пока ты еще дышишь, – не поздно!

– Да перестань ты запугивать меня, Жан! Тоже мне, притащил сюда байки из склепа. – Меня тоже начинал бить колотун. – Сначала ты даришь моей дочери какую-то дрянь, теперь начинаешь стращать меня. Зачем? И на кой черт ты вообще купил эту хреновину?

– Стас, поверь, не хотел… вернее, даже и не собирался… Мне уже нужно было уезжать из Киншасы, и я поджидал такси, чтобы ехать в аэропорт, а тут, вдруг, подскочил этот старикашка. Вонючий, в немыслимых лохмотьях, грязное тело сквозь них просвечивает, по виду точно умалишенный, глаза безумные, горят, слезятся. А в руках тискает какой-то сверток. Он что-то балаболил мне на своем языке, но я так ничего и не понял, а старикан то и дело оглядывался по сторонам и все совал мне этот грязный кулек. Я отмахивался от него, как мог, тогда он развернул чертов сверток и показал мне его содержимое. Это оказалась кукла. Пока я её рассматривал, старик как-то сник, обмяк, успокоился, посмотрел мне в глаза и сказал по-английски всего одно слово: «Souvenir!»

Мне стало жаль его. Я подумал, что это просто нищий старик, которому нечего есть, а поскольку я уже привык покупать у местного населения всякую всячину на сувениры, если, конечно, оно на это тянет, то и подумал, а почему бы не купить и это. И я дал ему четыреста конголезских франков, все, что у меня оставалось из местной валюты. Это, знаешь ли, ерунда, меньше доллара.

Жан опять замолчал, будто провалился куда-то в свои воспоминания. Я не торопил его в надежде, что повествование еще не закончено, и точно, через некоторое время он продолжил:

– В первую секунду, когда я протянул ему деньги, он оторопел и удивленно щурился на меня подслеповатыми глазами, видимо, не веря своему счастью, а потом аккуратно. будто это был хрустальный кубок, вложил мне куклу в руки, схватил купюры и бросился наутек. Секундное было дело, се-кунд-ное! Из-за угла вылетело такси, которое я поджидал. Все случилось мгновенно, крыло автомобиля зацепило тщедушного старика с такой силой, что он перевернулся в воздухе, отлетел метров на пять и врезался в стену дома. Когда я подбежал к нему, то успел расслышать одно только слово: «Педро». С ним он и умер.

Гебауэр снова замолчал, но на сей раз, я прервал его молчание.

– Да, милый сувенир ты преподнес моей дочери на день рождения!

– Стас, поверь, я и подумать не мог…

– Вот уж подумать-то ты как раз и мог бы! – Кровь бросилась мне в голову. Ну, не идиот ли передо мной изливает душу? – Ты же, повидавший везде, все и всюду, пронырливый бизнесмен! О чем же ты думал? Зачем ты подарил ребенку эту чудовищную хрень, которая, как ты видел, так или иначе связана со смертью?

– Стас, прости меня, я, правда, не соображал, что делаю. Ну, неужели ты думаешь, что я сделал это намеренно? Ты же знаешь, как я отношусь к Тане, к ее малышке, разве могу я причинить им зло? Я места себе не нахожу, ужасно проклинаю себя за этот подарок.

Жан был настолько подавлен, что злость моя стала улетучиваться и, вот же сердобольный русский человек, мне стало его жаль. Господи, меня бы кто пожалел!

– Ладно, даритель, – сказал я, трижды вздохнув, а это, говорят, наиболее простой способ концентрации душевных сил, – теперь уже поздно разбираться, зачем и почему ты это сделал. Теперь нужно думать, как избавиться от этого исчадия ада. Давай, звони своему профессору.

Однако дозвониться до профессора оказалось делом не простым. Его телефон оставался занятым целый час, все это время мы продолжали сидеть в кафе, и я успел выслушать от Гебауэра еще несколько леденящих душу историй. Большой дар рассказчика у человека!

Набирая номер профессора в очередной раз, мы уже было подумали, что его телефон попросту не работает, когда ученый все-таки ответил на звонок. Он был истинным фанатом своего дела и допоздна засиживался на работе, копаясь в бумагах и уходя с головой в нравы, обычаи и быт повседневной культуры народов Конго. Звали профессора Петр Степанович Коломейцев, именно ему и звонил Жан после нашей последней встрече в кабинете у Татьяны, и, поскольку, как я понял, тот был уже посвящен в истоки дела, долго объяснять ничего ему не пришлось. Профессор настоятельно рекомендовал незамедлительно приехать к нему, продиктовал нам адрес своего института и даже заверил, что предупредит охрану о нашем приезде.

Институт Этнологии и Антропологии, в котором работал профессор Коломейцев, находился на Ленинском проспекте, то есть сравнительно недалеко, и я надеялся домчаться до него минут за пятнадцать. Гебауэр поехал со мной и по дороге рассказал, что познакомился с ученым лет десять тому назад, когда работал в Камеруне.

– Ты жил в Камеруне? – Я был искренне удивлен. – Ну, ты везде успел отметиться! И что же ты там делал?

Жан усмехнулся:

– Можешь не поверить, скрывался от французского правосудия. Но это старая и не интересная история. Так вот, в то время Петр занимался изучением истории и особенностей развития пигмейских племен. Он и вообще помешан на истории Центральной Африки, а тогда все уши мне прожужжал о вымирающем контингенте пигмеев, несчастных аборигенах, которые под натиском враждебных племен были вынуждены отойти в таинственную глубину тропических лесов Конго и Камеруна. Он даже брал меня однажды с собой в экспедицию в эти лесные дебри. Должен признаться, было весьма интересно, и я был чрезвычайно доволен. К твоему сведению, профессор мировая величина, признанный специалист по проблемам африканского континента и он обязательно поможет нам.

– Хотелось бы надеяться…

Так, с мало значащими разговорами о далекой Африке, мы и добрались до института. Профессор не преувеличивал, и хотя время было не столь уж позднее, а охранник, вышедший на наш требовательный звонок, был сонным и недовольным, но он явно поджидал нас и, отперев дверь, подробно объяснил, куда и как нужно пройти, чтобы встретиться с заслуженным ученым. И, несмотря на инструктаж охранника, мы все равно заблудились в бесконечных, тускло освещенных коридорах большого научного учреждения и проплутали где-то минут пятнадцать, если не больше. Когда же, наконец, нами была обнаружена заветная дверь с табличкой «Коломейцев П.С.», мы облегченно вздохнули и вошли.

Петр Степанович нервно расхаживал по кабинету, ожидая нашего прихода. По всей видимости, охранник предупредил профессора о нашем приезде. Кабинет его оказался довольно просторным, но хотя основным и явно уважаемым предметом в нем являлся письменный стол, свободное пространство было явно ограничено. Вдоль окна стоял ряд разномастных стульев, штук пять, за потертым рабочим столом был натянут экран для просмотра слайдов или кинофильмов. Весь оставшийся периметр был заполнен стеллажами, все полки которых занимали беспорядочно сваленные в живописные кучи какие-то папки, книги и толстенные тетради. Создавалось впечатление, что стеллажи распирает растущая документация, и они вот-вот развалятся. Рядом с ними стояли огромные рулоны, как мне показалось, географических карт. В углу, за дверью, притулился еще один шкаф со стеклянными створками, он был полностью забит какими-то непонятными предметами, склянками, статуэтками, осколками глиняных кувшинов, пучками травы, колокольчиками и разноцветными каменьями. Сразу было понятно, что это кабинет ученого, безумно влюбленного в свое дело.

По внешнему виду Петр Степанович напомнил мне профессора Эмметта Брауна из любимого фильма моей дочери «Назад в Будущее». Он был высоченного роста (бедные пигмеи!), широк в плечах, правда, немного сутуловат, и на вид ему было лет шестьдесят. Полностью серебряные, немного длинноватые волосы, красочно лохматились в разные стороны. Что можно было отметить еще в его облике? Разве что небольшие залысины на висках, да высокий лоб, испещренный глубокими морщинами. Профессор производил странное впечатление, он был весь какой-то порывистый и нескладный, и только глаза его светились недюжинным интеллектом и, пожалуй, азартом.

– Господи! Ну, где же вы ходите? – воскликнул он громогласным голосом. – Я уже заждался. Присаживайтесь и рассказывайте.

Мы подвинули стулья от окна поближе к столу, а профессор грохнулся за своё рабочее место с явным нетерпением.

Поскольку о приобретении куклы Гебауэром профессор был уже наслышан, рассказывать пришлось мне. Очень подробно, начиная с дня рождения Катерины и до сего момента, я перечислил все злоключения, свалившиеся на мою голову, и чем дольше рассказывал, тем больше убеждался сам в не случайности всего того, что выпало на мою долю за последнее время. Профессор слушал внимательно, периодически зачесывал крепкими пальцами, будто гребенкой, на затылок свои седые пряди, и покачивал головой. Несколько раз переспрашивал, но в целом старался не прерывать мое повествование. Когда я закончил, повисла пауза, и мне же пришлось нарушить гнетущее молчание.

– Ну, так что скажете, профессор?

Он поднял на меня свои умные, проницательные глаза и тихо произнес:

– Дело дрянь.

От неожиданности я даже рот открыл. Столь негативного заключения я никак не ожидал. В глубине души я, скорее всего, надеялся, что он посмеется надо мной, спишет всю поднятую суматоху на авантюризм Гебауэра, сведет проблему на нет, и вопрос будет исчерпан. Я так спешил к нему именно за тем, чтобы этот умный, образованный человек успокоил меня, развеял мои страхи, назвав все произошедшее невероятным стечением обстоятельств, чтобы он уверил меня в том, что подобные чудеса бывают лишь в сказках, а мы живем в двадцать первом веке и подобным предрассудкам в нем совсем не место. Но профессор Коломейцев был абсолютно серьезен и, я бы даже сказал, напуган.

– Что вы хотите этим сказать? – хриплым голосом спросил я.

– Вы влезли в очень дрянную историю, мой друг. И выхода из нее я пока что не вижу.

– Как это?

– Вы что-нибудь знаете о Вуду? – Петр Степанович перевел взгляд с меня на Жана.

Гебауэр потупил глаза, а я был уверен, что он-то явно имел представление о данном предмете, но Жан сидел тихо, видимо не желая выглядеть перед профессором профаном, а то и глупцом. Ведь, по сути, он же проговорился, что знал о могуществе Вуду, а, значит, мог бы представить и последствия…